Ролик закончился; компьютер подумал некоторое время и опять запустил видеозапись с начала. На экране опять замелькали молодые люди в черных шапочках, занесенные кулаки и цепи.
- Я не имею никакого отношения к этим придуркам, - Родион уже взял себя в руки и говорил презрительно. - Журналист попросил меня высказать на камеру мои мысли, а потом показал это интервью вместе с кадрами избиения торговцев. Я не расист!
Военный наблюдал за Родионом цепкими глазами.
- Не знаю, не знаю… А еще говорят, журналист сильно поплатился за свой репортаж… Сломанные ребра, тяжелое сотрясение мозга.
- Следствие доказало, что я не имею к этому никакого отношения. У меня алиби…
Военный подошел к столу и остановил запись. Потом повернулся лицом к Родиону:
- Ну что ты, как маленький, Родион… Следствие не доказало… Алиби… Да за тебя просто не брались как следует… А если бы взялись, ты бы уже давно во всем признался…
Родион некоторое время насмешливо изучал холодные глаза военного. Потом усмехнулся и медленно проговорил:
- Не люблю ментов…
Бровь военного вскинулась вверх. Он поиграл желваками и медленно проговорил:
- Я не мент…
- Все равно не люблю!
Некоторое время они в упор смотрели друг другу в глаза. Потом военный хмыкнул:
- Собственно, меня все это мало волнует. Я не по этому ведомству. Я пришел сказать, что дата определилась. Ты потребуешься послезавтра. В воскресенье.
Родион пожал плечами: в воскресенье, так в воскресенье. Ему все равно, он готов.
- План тот же, - проговорил военный. - Примерно в полдень ты приводишь своих людей на территорию Северного химического завода. Приходите поодиночке, свое знакомство не выдаете, растворяетесь в толпе. Прощупываете настроения. Люди будут возмущаться - вы поддерживаете недовольство, подогреваете протест, придаете высказываниям экстремистский характер. В нужный момент, когда люди будут достаточно возбуждены, вступаешь ты, овладеваешь общим вниманием, выдвигаешь радикальные лозунги. Твоя позиция проста: "Во всем виноват губернатор. Губернатора в отставку!" Ты настаиваешь: у тебя есть документы, подтверждающие причастность к делу руководства города.
- А они что, действительно есть?
- Кто?
- Документы.
- А тебя что, кто-то будет проверять?
Тыльной стороной ладони военный брезгливо смахнул со стола какие-то крошки и шелуху и расстелил карту прибрежного микрорайона. Он огляделся вокруг, в сомнении посмотрел на засаленное сидение стула, развернул его к столу и присел.
- Как ты живешь в этой грязи? - поморщившись, заметил он. - Ты же вроде неглупый человек… А живешь, как бомж…
Родион дернул плечом:
- Мне без разницы. Я пришел в этот мир не ради вещей! И не ради денег!
Военный покосился на него с любопытством.
- Если появится ОМОН, - продолжал инструктировать он, - вы затеете потасовку, шумите, потом растворитесь в толпе и исчезните. Вот и все.
Он подвинул карту Родиону и тот, нависнув над столом, принялся изучать место будущего действия.
Не отрываясь от карты, Родион кивнул. Дело понятное.
- А это что? Забор вокруг территории?
- Да.
- Высокий? Колючка есть?
- Забор бетонный, двухметровый. Колючая проволока осталась только местами.
Родион кивнул.
- А это река?
- Да. На реке, вот здесь, пирс. У пирса - старая баржа.
- Понял.
- Точнее не баржа, а армейский паром.
- А какая разница?
- У парома опускается задний борт для погрузки автотранспорта.
Родион кивнул. Это понятно. Но их не касается.
- А если ОМОН оцепит территорию? Как мы тогда разбежимся?
- Не оцепит. Власти не ожидают организованного сопротивления. Если что - отступайте на баржу. Отвяжете швартовые канаты и баржу вынесет в залив. А вы вплавь. Или на судовом ялике.
Родион кивнул, прикидывая по карте какие-то расстояния.
Военный исподтишка за ним наблюдал. По оценкам оперативников их секретного подразделения этот парень - прирожденный оратор. Толпу молодежи заводит с пол-оборота. При этом однако импульсивен, часто поступает под действием порыва. У руководства были сомнения по поводу его участия в операции. Но человек в штатском настоял. При правильном подходе с ним вполне можно иметь дело. Подход - это вообще главное.
- А что это у тебя за имя такое - Родион? - ухмыльнулся военный. - В честь артиста, что ли?
- Какого еще артиста?.. - поморщился парень, продолжая запоминать карту. - Родионов много разных было …
- Кто, например?
Родион хотел вспомнить, например, Раскольникова, но не стал.
- А губернатор-то вам чем помешал? - вместо этого спросил он.
- А тебе не все равно?
- Папа - не самый плохой из чиновников.
- А вот уж это - не твоего ума дело!
Родион дернул плечом: и в самом деле, не его ума. Ему все равно. Он, наконец, выпрямился. Карта точно отпечаталась в его памяти.
Он некоторое время насмешливо изучал лицо военного.
- Значит, мы разбежимся, а ОМОН останется шинковать людей?
- Каких еще людей?
- Тех, что приедут сдавать аммонит. Газеты писали, что на Северном химическом располагается офис немецкого химического концерна.
Военный холодно выдержал его взгляд:
- Людей там не будет. Там будут спекулянты, которые хотели навариться на доверчивости немцев.
Родион подумал и согласился. В общем, да. На заводе соберутся спекулянты. А спекулянты, по мнению Родиона, - это не люди.
- Между прочим, принятый порошок сгружали на баржу. На ней несколько тонн токсичного химического соединения, - зачем-то добавил военный.
- Ну и что?
- А ниже по течению водозабор Северного района.
- И что? Зачем вы мне это говорите?
- Сам не знаю. Так просто.
Военный сложил карту, убрал ее в кейс и поднялся.
- Ну, все ясно?
- Да.
- Вопросы есть?
- Есть! Когда я получу деньги?
- Ты же пришел в мир не за деньгами! - напомнил человек в штатском. - Деньги получишь после выполнения операции.
Родион презрительно прищурился:
- Я-то пришел не за деньгами. Но деньги нужны для дела. Да и моим людям нужно что-то есть и пить.
Военный задумался. И опять в его глазах вспыхнул и угас странный огонек.
- Ладно, - сказал он. - Получишь ты свои деньги. Нам больше встречаться не стоит. А деньги будут ждать тебя на барже, в ходовой рубке. В рундуке с канатами.
Родион некоторое время изучал его твердый подбородок, потом низкую границу волосяного покрова на лбу. Затем пошевелился.
- Что? - спросил военный.
- Да так. Ничего. - Родион рассеянно зевнул. - А чем вам все-таки нынешний губернатор не угодил?
Военный плотно сжал губы. Он уже сказал: это Родиона не касается.
- А впрочем, губернатор, так губернатор, - вывел Родион. - Все вы одинаковые. Всех вас ненавижу!
* * *
В машине по дорогое из больницы к складу Бэха, насколько позволяло время, рассказал Ксюше о порошке и кредите, о немцах и о клинике "Счастливый шанс".
По мере того как Ксюше открывались подробности этой истории, она во все большее и большее удивлялась. Так, значит, это Матросов! Вот на кого бы она никогда не подумала. Странно! И, вообще говоря, что все это значит? Зачем такая таинственность? Пакет, влетающий в окно… Завернутые в бумагу деньги… Что хотел сказать этим Матросов?
И что теперь от него ждать? Как следует себя с ним вести? На всякий случай Ксюша прикидывала на ходу, какой теперь ей лучше, задумчиво-ласковой, или удивленно-строгой, а может, неприступно-оскорбленной?
Но в конце концов она решила, что Матросов совсем не заслужил, чтобы перед ним примерялись разные маски. Она должна сказать ему все открыто и прямо: она ему очень благодарна, - очень! - и крайне тронута его благородным поступком. Деньги нужны ей на время, и очень скоро она ему их вернет. Она будет рада с ним общаться и надеется, что со временем они смогут стать друзьями.
Бэха вырулил на площадку перед ангаром со стройматериалами и Ксюша увидела беспокойную очередь, торчащую из дверей, и возвышающуюся над толпой лохматую голову Матросова.
- Тебе лучше в сторонке подождать, - сказал Бэха, вытягивая ручной тормоз. - Видишь, что творится!
Матросов увидел, как Ксюша выпрыгивает из фургона, и по его лицу пробежала тень. Затевая всю эту историю с деньгами, он предполагал, что они с Ксюшей познакомятся ближе и, может, даже будут дружить, но что это произойдет так быстро и при таких обстоятельствах - он никогда не думал.
Ксюша уселась на скамейку и принялась ждать. Ей было видно, как Бэха развернул фургон и подал задом к воротам ангара. Они с Матросовым скрылись, а потом оба вышли: Бэха распахнул заднюю дверцу, и Матросов доверху загрузил кузов полиэтиленовыми пакетами с алым порошком. Потом они о чем-то посовещались, Бэха запрыгнул в кабину и завел мотор, а Матросов пошел по направлению к Ксюшиной скамейке.
Загружая в фургон мешки, Матросов кое-как взял себя в руки, и решил, что самое главное сейчас - сказать Ксюше, что она ничего такого ему не должна, что он помог ей чисто по дружески, что деньги - это только деньги, и когда у нее будет возможность, она их и вернет. То есть, если бы они подружились со временем, он был бы рад, но и только! Ничего более!
Но когда он подошел к скамейке, на которой сидела Ксюша, когда она поднялась ему навстречу, и он увидел вблизи ее лицо - такое свежее, такое красивое, настолько полное жизни - все заготовленные слова сами собой вылетели у Матросова из головы. Более того, - он вдруг испытал незнакомое раньше смятение и даже страх. Как человек, решившийся прыгнуть с высокого утеса в пенистые изумрудные волны. Или парашютист, шагающий с самолетного крыла навстречу золотым квадратикам полей.
Но, странное дело, с его приближением и Ксюша вдруг почувствовала, как у нее тревожно засосало под ложечкой.
Совсем рядом она увидела его глаза, которые вблизи оказались удивительными… Была в них и мягкость, и сила, и усмешка, и вопрос, и удивление, и отвага… Чего там только не было, в этих глазах - и дышащая туманной зеленью пропасть, и слепящая хрустальной чистотой высота, и самые сокровенные надежды на счастье, и самые греховные мечты по ночам! Как будто шла-шла Ксюша беспечно по жизни и вдруг из-за угла обожгло ее жарким предчувствием того великого и страшного, что происходит между мужчиной и женщиной, которым посчастливилось по-настоящему любить.
Оба смутились так, как не смущались никогда в жизни. Но нужно было что-то делать и о чем-то говорить.
- Это ты подбросил мне пять тысяч долларов? - спросила Ксюша. И сама почувствовала, что ее слова звучат как-то слишком строго.
Матросов посмотрел в ее решительные глаза, на плотно сжатые губы и сдвинутые брови. Под его взглядом Ксюша нахмурилась еще больше.
- Ну и напрасно! - отрезала она.
- Что?
- Напрасно ты подбросил мне деньги. Я все равно не смогу их взять!
Матросов болезненно улыбнулся.
- Почему?
- Хотя бы потому, что мы с тобой совсем незнакомы! - Ксюша почувствовала, что краснеет.
Рядом с ними затормозил фургон и из кабины выглянул Бэха.
- Эй, вы! Садитесь, поедем! - крикнул он.
Матросов исподлобья посмотрел на Ксюшу, потом на Бэху и покачал головой: поезжай, мы остаемся.
- Ну, как хотите! - прокричал Бэха. Он захлопнул дверь, и фургон уехал.
А Ксюша и Матросов, не сговариваясь, развернулись и зашали по переулку в направлении проспекта.
Они шли быстрым шагом и оба чувствовали, что все идет совсем не так, как надо. И что вот сейчас они выйдут на проспект, и через несколько минут он повернет налево, а она направо, и случится нечто по-настоящему ужасное: они так и не найдут нужных слов, чтобы высказать свои мысли и чувства. И вместо дружбы и участия из поступка Матросова выйдет глупость и несуразность. И будет совершенно непонятно, как им дольше смотреть друг другу в глаза
- Тебе нет необходимости рисковать из-за меня здоровьем… - отрывисто проговорила Ксюша и с досадой почувствовала, что опять получается не то, что нужно. - У меня совсем не та ситуация. Я могу пойти к главному врачу, извиниться, сказать, что была не права и раскаиваюсь, просить вернуть мою Тосю в старое отделение…
Матросов как-то хмуро посмотрел на нее через плечо и ничего не ответил.
Они вышли на проспект и остановились на перекрестке.
Стоял отличный июньский день - погожий и нежаркий. Светило снисходительное к человеку солнце северных широт. На газонах зеленела трава, которую в этом году еще ни разу не косили. Стриженые тополя уже распустились полным листом, и этот лист был молодым и свежим, не успевшим устать от городской духоты и бензинового смрада.
Матросов повернулся к Ксюше, в лице его на мгновение мелькнула какая-то тень, он нахмурился и глухо проговорил:
- Это не я…
- Что - не ты?
- Ты спрашивала, не я ли бросил тебе в окно пять тысяч долларов. Так вот отвечаю: это не я!
Из переулка вышел странный мужчина в старомодном длинном плаще и широкополой шляпе и остановился у лотка с газетами.
Матросов развернулся и, как будто забыв о Ксюше, зашагал по проспекту в сторону метро. Ксюша в недоумении вытаращила глаза, потом спохватилась и поспешила за ним.
Она нагнала его не без труда, а когда поравнялась, Матросов покосился на нее через плечо и вдруг, волнуясь, заговорил совсем о другом, о чем-то потаенном и очень важном для себя.
- Я часто думаю о том, что у каждого человека в глубине души есть что-то доброе. У каждого! Даже у самого ожесточенного, даже у злодея. Какие-то сокровенные воспоминания. Что-то из детства… Из времени, когда он был счастлив…
Он бросил осторожный взгляд на Ксюшу и поморщился.
- Я не умею сказать, как следует… Но что-то светлое есть у всех. У кого-то это память о бабушке, которая его, маленького, очень любила. Любила не за то, что он красивый, или умный, или милый, как часто бывают маленькие дети, - а просто так, только за то, что он - это он, маленький человечек, ее внучок, рожденный для жизни и счастья. Любила такого, какой он есть, может быть пучеглазого, или сопливого, или в зеленке от детской ветряной оспы. Баловала потихоньку, прощала шалости… Потому что знала, сколько обид и слез ждет маленького человека в будущей жизни, и заранее жалела его… Ребенком он этого, конечно, не понимал, но, став взрослым, понял… И теперь каждый раз при мысли о бабушке лицо его невольно светлеет, а внутри становится тепло и хорошо.
Матросов говорил, с усилием подбирая слова и хмурясь оттого, что нескладные фразы плохо выражают его мысли. Но ничего не оставалось, и он продолжал говорить дальше:
- А кто-то, может быть, вспоминает дворовую собаку, храброе сердце, с которой был дружен в десять лет. А кто-то - незнакомого дядьку-плотника, который ни с того ни с сего подарил удивительный фонарик с красным лучом… Чудесный фонарик, который можно было зажигать, накрывшись с головой одеялом… А кто-то помнит первую детскую любовь, когда человек еще не знает, зачем это и что с этим делать, а лишь ощущает блаженное оцепенение и негу и умиляется каждой букашке и каждой травинке… Или еще что-то… Я не знаю… У каждого может быть свое.
Матросов покосился на Ксюшу, опасаясь, что она его не понимает и ей скучно. Однако Ксюша смотрела на него внимательно. Матросов кивнул неизвестно чему и продолжал:
- У каждого, я уверен, в глубине душе припрятано что-то доброе и дорогое. И когда человек изредка заглядывает туда, в минуту, когда достает эти сокровенные воспоминания, он не может быть злым, или жестоким, или жадным… Любой человек, понимаешь? Даже негодяй.
Матросов посмотрел куда-то вдаль, на горизонт, поверх домов.
- Но мы, к сожалению, прячем это доброе в самую глубину! И стараемся пореже его оттуда доставать, - чтобы не расслабляться. А о том, как нас кто-то обидел, о несправедливостях, об унижениях, которые нам выпали - мы помним каждую минуту! И поэтому каждую минуту готовы дать кому-то отпор… И все время живем, будто в осаде, все время начеку, все время настороже… А это неправильно! Ведь если ты улыбаешься человеку - и он улыбается тебе в ответ. А если смотришь на него волком - и он будет смотреть на тебя, как на врага! Понимаешь?
Ксюша осторожно кивнула. Матросов мотнул головой и поморщился.
- Я не знаю, как это сказать… Сам чувствую, а сказать не умею… Но есть один человек, удивительный… В самом деле…. Он умеет сказать так, что каждый поймет с полуслова.
- Мне кажется, я тоже понимаю… - заметила Ксюша.
Матросов признательно на нее посмотрел.