к выходу из штаба, якобы для того, чтобы отдать мослу Подойницыну пачку "Астры". Тут-то все и началось. Услышав крики в коридоре, Миша удовлетворенно усмехнулся и сунул в рот сигарету. Но покурить ему не дали. По коридору прогрохотали сапоги, дверь распахнулась, и в проеме засветилась вконец уже ошалевшая физиономия мосла:
- Миша, скорее! Там твой псих с ума сходит!.. Миша изобразил на лице величайшую озабоченность и
заторопился за мослом. У выхода в окружении нескольких офицеров бился в припадке Левашов. В уголке жались офицерские жены из бухгалтерии, и так уже бледные до тошноты после моргуновского харакири. В своей конуре заинтересованно припал к стеклу оперативный дежурный. А Левашов закручивал спираль все туже. Он так выкобе-нивался, так лупился головой об пол, так хрипел, что убедил бы даже Академию медицинских наук в полном составе. Пена, выступившая у него на губах, потрясла присутствующих окончательно. Миша бесцеремонно растолкал офицеров и принялся засовывать Левашову между зубов мословский штык-нож. Потом, попросив кого-то этот штык-нож подержать, он приволок кучу одноразовых шприцов и разнокалиберных ампул и сладострастно вколол Левашову успокоительное и обезболивающее. Левашов стих Он блаженно лежал на затоптанном линолеуме и не собирался открывать глаза. Игра была сыграна и сыграна превосходно - теперь можно было и передохнуть, - Чтоб сегодня же этот ублюдок лежал в госпитале! - железным голосом заявил энш.
- Есть, товарищ майор!
Миша, поднял очухавшегося Левашова, покорного, с безумными глазами, и повел его к себе.
Зрители медленно расходились. Миша завел Левашова в комнату, подмигнул ему, уложил на диван, а сам сел за стол писать сопроводительные документы.
- Через месяц будешь дома.
- Спасибо вам большое, товарищ сержант, - сказал Левашов. Глаза его по-прежнему были безумны. - Мои
мама и папа будут вам благодарны по гроб жизни, добавил он деревянным голосом.
- Вот и славно, - ответил Миша. - А теперь разрешаю лежать и молча думать о возвращении домой. О
родителях, девочках, водке и всем остальном. А речи о благодарности и прочей дребедени разрешаю не произно
сить: ты мне мешаешь бумаги оформлять. Понял, да? Левашов сцепил зубы и уставился в потолок. Время близилось к обеду. Прошел час. Миша дописал, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Он устал…
…В карауле по губе стоял отдельный зенитно-ракетный дивизион. "ПВО, - вспомнил Миша слышанную от кого-то шутку. - Сами не летают и другим не дают". Начкар - дохлый белобрысый старлей - вел его по коридору губы. Мимо красных железных дверей с дырками-глазками, мимо румяного часового с АКС, мимо крохотной столовой, откуда разило какой-то мерзостью. В самом конце коридора, рядом с широкой железной дверью с глазком и большой цифрой "7" начкар остановился и загремел ключами. Он долго, матерясь под нос, возился с замком, потом, поднатужась, отодвинул засов и с ржавым металлическим скрипом приотворил дверь. - Заходи. Миша зашел, дверь сзади с нехорошим лязгом захлопнулась. В слабом красноватом свете Миша огляделся. Камера для рядового состава представляла собой квадратный ящик без окон четыре на четыре метра и высотой метра три, с цементными стенами "медвежья шкура", красной лампочкой над входом, ведром с водой и кружкой на табурете и парашей в углу. Арестантов было человек десять, Миша не успел как следует разглядеть их, как уже один из них подошел к нему.
- За что сел?
- Самовольное оставление наряда, - ответил Миша.
- В бега, что ль, ударился?
- Нет.
- Что за часть?
- Танковый полк.
Арестант повернулся, словно показывая, что разговор окончен, и уселся под стеной. Миша тоже опустился на пол, скрестил ноги и принялся разглядывать арестантов.
- Сколько отслужил? - внезапно спросил кто-то.
Мишу неприятно насторожил азиатский акцент.
- Какая разница? - спросил он.
- Разница-разница - одна дает, а другая дразнится! -
презрительно ответил азиат. Все молчали. - Сюда иди.
"Вот урод!" - подумал Миша. Его разбирало зло.
- Сам иди, - нейтрально ответил он, потому что не
знал реакции остальных арестантов и боялся ее.
От противоположной стены поднялся арестант, неторопливо подошел к Мише и пнул его сапогом. Миша резко встал, получил короткий удар под дых, но не делая пауз, не переводя попусту запала, въехал азиату между глаз. Тот яростно взвизгнул и нанес несколько ударов. Кровь бросилась Мише в голову, он в три удара завалил азиата и принялся жестоко пинать его ногами. Все повскакивали с мест и принялись оттаскивать Мишу.
- Хватит, хватит, зема, уймись, прошептал кто-то ему в ухо. - И, главное, не шуми: караул услышит - у нас будет много неприятностей. Миша позволил усадить себя под стену. В камере снова все затихло, только возле ведра с водой матерно шипел и булькал, приводя себя в порядок, азиат. К глазку снаружи приблизилось чье-то лицо, приклеилось, повисело и снова отклеилось.
- Видел? - прошептал Мише сосед. - Часовой палит. Миша кивнул, потом посмотрел в сторону азиата. - А это что за урод?
- Да хрен его знает! Я с ним вместе не пил.
- Бурый. - Это еще не бурый. Но нас всех ненавидит - точно. У них, азиатов, всегда так бывает, когда ты либо слишком уж сильнее их, либо слишком слабее. Тогда они ненавидят тебя либо за твою силу, либо за твою слабость. Если между тобой и ими примерное равенство, они хорошо к тебе относятся, Почему это? - Миша был явно заинтересован. - Ну, потому что либо им не надо опасаться твоей силы, либо в них не будит дурных инстинктов твоя слабость, - губарь осторожно вытащил из углубления
стены бычок и подкурил. - Вот, скажем, в нашем батальоне мы очень даже неплохо с ними живем - они такие клевые, вроде, ребята, без западда, если нужно, то и выручат. Но это потому, что у нас равенство в силах. А было бы их меньше или больше, все, наверное, было бы по-другому.
Помолчали, Потом Миша спросил: - А что, караул стоит стремный, что вы все так
шугаетесь? - Да нет, этот караул еще ништячный, - ответил сосед. - Просто береженого Бог бережет, а небереженого… - он затянулся. - Вот если ДШБ заступит, тогда посмотришь на стремный караул, зема.
- А что будет?
Увидишь, зема. Кстати, - сосед встрепенулся. - Тебя как зовут? Миша.
- Ништяк. А меня - Серый, Из Красноярска.
- А я из Харькова,
Они пожали друг другу руки.
- Первый раз на губе?
- Да. А ты?
- Да уж со счета сбился, - ответил Серый. - В этот
присест уже двенадцатые сутки сижу.
- Сколько? - Миша посмотрел на него с уважением,
Серый равнодушно пожал плечами:
- Вот так как-то получилось. Долго ли умеючи?..
- А за что тебя?
Неуставняк… Да какая, в общем-то, разница, зема? Сижу и сижу.
Время близилось к ужину.
- Смена караула скоро, - сказал Серый.
Почти в ту же секунду из-за двери послышался многоногий топот сапог, голоса, звяканье штык-ножей на автоматных стволах. Заскрежетал замок, дверь со скрипом начала открываться. Все встали. В камеру вошли давешний дохяяк-пэвэошник и здоровенный лейтенант-десантник с пьяными глазами. В дверях остановилось двое мосластых, рослых - под два метра - парней в беретах и с коротенькими АК.СУ в руках.
- Становись! - зычно скомандовал летеха-десантник, и по камере пахнуло перегаром.
Все выстроились в шеренгу. Летеха тупо осмотрел шпалеру, глянул в бумажку-список и, через слово матерясь, провел перекличку. Фамилия Миши - как новоприбывшего - была в списке последней. Летеха споткнулся на ней, потом все же прочитал, взглянул на сказавшего "я" Мишу и подозрительно спросил:
- Ты че, жидяра, парень?
"У, козел", - подумал Миша и промолчал.
- Ладно, - сказал летеха пэвэошнику, - здесь все в норме. Пошли в следующую камеру.
Они двинулись к выходу. Уже в дверях летеха обернулся, еще раз осмотрел арестантов и сказал:
- Слишком буро выглядите, ребята. Будем дрочить. Потом остановил взгляд на Мише и добавил: - Уродов-жидов будем дрочить особо. Дверь захлопнулась.
- Вот, мля, невезуха! Накаркал, - с досадой сказал Серый, глядя вслед начкарам, - Под дэшэбэшный караул лучше вообще не попадать. А с таким-то начкаром хоть вешайся сразу…
Арестанты негромко переговаривались и в сердцах сплевывали. Ты понимаешь, - объяснил Мише Серый, - этих лосей в беретах специально вышколили как военную жандармерию. С самого первого дня им вбивали в голову, что они самые крутые ребята, а все остальные - это чмыри и пидары. Короче, если ты не в голубых погонах и берете, то ты не человек и эти все сохатые видели тебя стоящим раком на корпусном плацу, понял?.. Да ладно, че я тебе все это рассказываю? Вот начнут дрочить, тогда сам все поймешь. Серый помолчал и спросил, нерешительно, как спрашивают о нехорошей, неизлечимой болезни:
- Послушай, зема, а ты что - действительно жид? Я не знаю такой национальности, - грубо ответил Миша. - Я знаю национальность "еврей". Вопросы? Серый промолчал. Все началось после ужина. В камеру ворвалось человек пять караульных, они пинками и окриками подняли губа-рей и поставили лицом к стене, а сами начали шмонать помещение. Они осмотрели ведро, долго крутили и трясли табурет, вынюхивали все углы, общупали дверной косяк. Потом они начали обыскивать губарей. Драли с их плеч хэбэшки, ощуттьшали ноги, заставляли раздеваться до белья, подгоняя арестантов матами и ударами прикладов. Наконец, один из караульных матернулся и зарядил кому-то из арестантов - Мише было не разглядеть, кому именно, - по морде.
Че, че там? - спрашивали десантники.
- Во, глядите! - и караульный показал им два бычка и коробку спичек.
- Ништяк, - негромко констатировал сержант-десант ник и вдруг заорал: - А ну, привести себя в порядок, уроды! Живее, живее! Все торопливо заправлялись и застегивались.
Так, а теперь в колонну по одному в направлении выхода стан-новись! К бегу приготовиться! Губари выстроились в колонну, чуть наклонились и согнули ноги в коленях и руки в локтях.
- Товарищ лейтенант! - крикнул сержант наружу. - Уроды готовы!
- Давай! - донеслось из коридора.
- Бегом марш! - заорал сержант и принялся пинать пробегавших мимо него губарей, - Живее, трупы!
Пробегая по коридору, Миша заметил, как лейтенант выгоняет - бегом, в колонну по одному - губарей-сержан-тов из камеры \№ 5. Их всех выгнали на плац. Это был небольшой пятачок голой земли, окруженный высоченным забором с колючей проволокой. Где-то в стороне в заборе был узкий проход к очкам. Оттуда жутко воняло. Над табором торчала деревянная вышка с четырехскатным навесом. Там, как на насесте, маячил черт в берете и с АКСУ. Дождя не было уже неделю, но на плацу было здорово грязно. Губарей построили полукругом. Напротив выстроились караульные с автоматами наперевес. Вперед вышел летеха-начкар. Он некоторое время глазел на губарей, потом прочистил горло и сказал:
- Короче, уроды! Вы не понравились мне сегодня. Мне показалось, что вы слишком свежо выглядите. А ведь это губа, гауптическая вахта, а не санаторий! - его лицо перекосилось, - Вы должны отбывать наказание за нарушение Устава, а вы тащитесь, ублюдки! - Он вдруг замолчал и минут пять таращился на кого-то в строю. - А что касается жидов; которых еще не всех перевешали и которые., которые…
Один из караульных принес ему табурет. Летеха тяжело сел, попытался вспомнить, о чем он только что говорил, и безнадежно махнул рукой:
- Короче, вздрочните этих уродов, ребята!
- Они сейчас скомандуют "Упор лежа принять!" - торопливо пробормотал Серый. - А елду им всем на рыло!
- Упор лежа принять! - зычно рявкнул сержант.
Губари нерешительно переглядывались.
- Ну вы че, уроды?! - заревел сержант. Караульные медленно пошли на сближение, распрямляя металлические приклады на автоматах. Некоторые арестанты - те, что пожиже - начали опускаться, запихивая ладошки в грязь. Караульные уже пнули нескольких прикладами. Миша, увидев, что к нему приближается здоровенный мордатый детина с автоматом в руках, нехотя нагнулся и принял упор лежа. Грязь под ладонями была холодная и мерзкая. Вскоре из всех арестантов остался стоять один только Серый.
- А ты чего, ублюдок?! - вызверился на него сержант.
- Это стремно. Я этого делать не буду.
- Чего?! - сержант озверел. - В приклады этого козла, живо!
Серого начали гасить прикладами. Он уворачивался, уходил с таким расчетом, чтобы оказаться поближе к коридору губы и не упасть в грязь. Несколько раз ему даже удавалось смазать кому-то из караульных по морде. Но в конце концов его завалили и, окровавленного, уволокли за руки в коридор. После этого взялись за остальных губарей.
Арестанты под счет "Делай раз!.. Делай два!" отжимались в грязи. Это длилось очень долго. Команды все звучали над головой, кого-то пинали сапогами, руки уже не разгибались, и хэбэшка была уже грязным-грязна. Вскоре Миша совершенно потерял ощущение времени. Он тупо продолжал что-то делать, совершенно не чувствуя своего тела, и команды все звучали, и грязь была холодна. Над командами то и дело взлетал отборный летехин мат. То справа, то слева кто-то бессильно валился мордой в грязь, и тогда упавшего били и топтали сапогами. А команды все звучали: "Делай раз!.. Делай два!"
- И жидов, жидов побольше дрочите, ребята, - вдруг
тупо вскрикнуло это быдло в лейтенантских погонах. -
Они самые, мля, западлистые уроды, которых мамки через
жопу рожали!.. Плохо соображая, что делает, Миша встал и медленно побрел ко входу в коридор губы. Ему почему-то было все равно, что за этим последует. Сзади что-то грубо орали, потом по загривку что-то влупило как обухом,' и он упал лицом вниз на захоженный пол. Миша очухался, когда его волокли по коридору. "Во вторую!" - закричал кто-то сзади. Его подтащили к открытой двери камеры. Оттуда выдернули кого-то и потянули куда-то в сторону. На полу размазалась кровь. Мишу поставили на ноги и втолкнули в камеру. Он неловко, придерживаясь за узкие стены, скатился по ступенькам внутрь. Дверь сзади захлопнулась.
Миша прислонился спиной к холодной стене и огляделся. Он медленно приходил в себя. Каменный мешок три на метр. Ни ведра с водой, ни параши. Пол цементный. Камера Љ 2, понял он, окончательно придя в чувство. Карцер. В нос шибануло чем-то мерзким и едким, глаза заслезились. Он посмотрел вниз и обнаружил, что стоит по щиколотку в воде с хлоркой. Он почувствовал тоску и безысходность. Такую же, вероятно, какую можно почувствовать, упав посреди холодного ночного поля в грязной одежде в канаву с ледяной водой. Дышать становилось все труднее. Воздуха не хватало. Миша в отчаянии взбежал по ступенькам и приник ртом к дырке-глазку в двери. На секунду стало немного легче, но тут острая боль пронизала губы, на языке стало солоно. Миша дернулся от двери и увидел торчащий в глазке штык-нож часового. За дверью издевательски засмеялись. Мишу захлестнула ярость. Он стучал в дверь и матерно обхаивал весь белый свет. Воздуха в легких оставалось все меньше, из глаз немилосердно текло, Миша уже почти ничего не видел, но все молотил; он никогда потом не мог вспомнить, сколько времени это продолжалось. Прошла целая вечность, пока он обессилел и опустился на ступеньки, привалившись к двери. Прошла еще одна вечность, пока дверь открылась и он получил возможность выпасть наружу. Потом его еще немного попинали в коридоре и отволокли в родную седьмую камеру. Но он этого не помнил.
- Очухался? - спросил Серый, когда Миша открыл глаза.
- А? - Миша недоуменно оглядывался по сторонам. -
Который час?
- Под утро. Не знаю точно.
- А-а… - Миша сел. - А как ты?
- Я в порядке. Кажется, ухо разбили и с ребрами проблемы. А в остальном все ништяк.
Вдоль стены рядком спали уродливые в красном свете губари.
- Нам еще повезло, - сказал Серый. - Бывает гораздо
хуже. Вот, умойся в ведерке и почисти хэбэшку, а то выглядишь, как черт.
Миша с трудом поднялся и подошел к ведру с водой.
- До смены караула надо еще продержаться часов две
надцать. Всего-навсего, - продолжал Серый. - Хотя можешь быть уверен, что нам еще суток по пять накрутят. За нарушение дисциплины. Вечером в караул по гауптвахте заступил автополк.
- Ну, это другое дело, - удовлетворенно заметил Серый после переклички, обычной при сдаче наряда. - этим-то караулом передохнем. А то, когда в карауле ДШБ, кажется, что нас в наемники готовят.
- В какие наемники?
• Ну как же… - Серега подкурил. - В наемники, народные волнения подавлять. Нас все два года бьют, шпыняют, травят, злят, держат впроголодь, чтобы мы были, как бешеные собаки без роду, без племени… Вот ты о чем-нибудь, что происходит на гражданке, знаешь ли? Только то, что политработники тебе рассказывают. То-то и оно! А потом, когда сделают из нас злых дебилов и тыкнут паль
цем в кого надо - мы уж так развлечемся!.. - он сплюнул. - Сам знаешь, в казармах куча героев, которым только дай дорваться!.. Особенно не в родных местах… Караул действительно попался мирный. Губари трепались, сушили портянки, курили, выпуская дым в углах снизу вверх, параллельно стене, чтобы не так было заметно, а когда караул прокричал "отбой", легли спать и спокойно дрыхли до самого подъема. Этим утром выпустили и отправили в часть нескольких из их камеры, в том числе и давешнего азиата. Вместо них посадили нескольких свежих.
После завтрака всех, как обычно, развели на работы. Мишу вооружили лопатой и поставили на рытье траншей, кажется, под телефонный кабель. Рядом стоял выводной, он же часовой - невысокий, коренастый, не то мордвин, не то чуваш с прыщавой физиономией. Метрах в пятидесяти, недалеко от того места, где ограда губы на ладан дышала* работали еще двое губарей под охраной еще одного часового. Они там, кажется, клумбу разбивали. В поле зрения Миши они были не часто - только тогда, когда он останавливался передохнуть. Когда Миша разогнулся в очередной раз, он увидел, что часовой лупит за что-то одного из губарей - беззащитного солобона, кажется, из артполка - прикладом. Мише, если честно, было плевать. Он снова нагнулся и воткнул лопату в землю. Прошло несколько минут, как вдруг Миша услышал крики и скрежет затвора. Часовой рядом задвигался и рванул с плеча автомат. Миша поднял голову. Воспользовавшись тем, что часовой отвернулся, чтобы защититься от ветра, прикуривая сигарету, артполковский солобон тихонько подкрался к ограде, протиснулся сквозь щель в полусгнивших досках и был таков. И вот теперь часовой - со все еще торчащей изо рта неподкуренной сигаретой - просунул ствол автомата в щель в ограде и целился. Щелкнула очередь. Часовой опустил автомат и тупо уставился туда, за ограду. От здания губы уже бежал, размахивая пистолетом, начкар, а за ним гурьбой - караульные. Губарей тут же загнали в камеру. На сегодня работа, кажется, была закончена. Вечером губари узнали, что часовой убил солобона. Наповал. Теперь наверняка в отпуск поедет "за проявленную бдительность", лениво судачили губари. "Ну, я бы не стал бегать, - думал Миша, сидя под стенкой и посасывая протянутый Серым бычок. - Если бы мне так уж хотелось выступить против всего этого гауптвахтенного бардака, то я бы делал так…" И он хорошенько обдумал, что бы стоило предпринять: делать все равно было нечего.