Это могло прозвучать как издевка, но сейчас в устах полковника это была сама истина… Было видно, как ему хотелось быть рожденным пусть в бедной, но еврейской семье.
Ни возраст, ни красота, ни рост полковника не волновали. Кроме национальности были поставлены два условия: не косая - у полковника была аллергия на косых - и не глухая. Он сам был глухой и справедливо считал, что хоть кто-то в семье должен слышать. Иначе можно было чего-то не понять и поехать в другую сторону.
Других условий не было, и вся наша семья начала поиски жены для полковника Куницына. Кандидатур было много, но полковник был человек хороший, и кого угодно просто не хотелось. И делали мы это не ради билета, поскольку Куницын уже выдал папе билет, он выдал папе даже два билета, на случай, если папе вдруг опять захочется выбросить один в ведро. И мы имели возможность уехать. Но не могли же мы уехать, бросив на произвол судьбы нашего полковника.
Поиски шли во всех направлениях, с вовлечением отъезжающих евреев и некоторой части остального населения.
Задача была непростая. Некоторые невесты боялись полковника: такая птица могла задержать выезд или вообще сорвать его. Протащить через таможню комиссара не легче, чем бриллиант, а все невесты предпочитали бриллиант.
Другие нагло требовали денег, а у полковника их не было. У него были ордена, но орденов они почему-то не хотели…
Куницын стал часто бывать у нас, ел еврейские кушанья и даже зажег как-то ханукальную свечу. Мы знали всю его жизнь вдоль и поперек, и можно сказать, что он стал членом нашей семьи.
Пока шли поиски, он принялся за иврит. У него были явные способности, и через некоторое время он уже мог читать и довольно сносно произносил "Шмона эсрэ"…
Он так увлекся языком, что иногда в военкомате отдавал приказания на иврите, чем ставил под угрозу себя и общее дело… Однажды он примерил талес, и мы все нашли, что он ему идет гораздо лучше, чем форма…
Первую невесту нашли примерно через месяц. Ей было 80 лет, и жила она в Самарканде. Полковника смущал возраст:
- Мне-то что, - говорил он, - не поймут!..
Мы его долго уговаривали, уламывали, и он, наконец, согласился. Невесту доставили самолетом. Жених в гражданском костюме встречал в аэропорту. С цветами. Когда невеста появилась, он вдруг сбежал, бросив букет. Как оказалось, невесте было 80 по паспорту, а на самом деле-94…
Полковнику пришлось оплатить обратный билет до Самарканда, и он попросил нас больше по паспорту не искать. И мы принялись искать "не по паспорту".
Полковник очень переживал, что задерживает наш отъезд, просил прекратить поиски и уехать, но об этом не могло быть и речи.
Вторая невеста была значительно моложе, всего 68 лет, высокая, блондинка, с голубыми тазами и белой кожей. Она сильно окала. Полковник опять стоял с цветами. Самолет был из Горького. Невеста вышла из лайнера и сразу понравилась полковнику. Он подарил ей букет и пригласил в ресторан.
Они обедали в "Европейском", ели судака "Орли", котлеты по-киевски и пили холодное "Цинандали". И все было бы хорошо, если бы вдруг горьковская невеста, видимо, опьянев, не сказала нашему полковнику.
- А вы совсем не похожи на еврея, ну совсем…
- А я и не еврей, - ответил Куницын.
Судак "Орли" застрял в горле невесты.
- А кто же?! - в ужасе спросила она. - Неужели русский?!
- Русский, - ответил полковник, - а в чем дело?!
Невеста протрезвела.
- Зачем же кашу заваривали? - сказала она. - Мне еврей нужен!.. Мне ехать надо, вы понимаете?…
Полковник опять оплачивал обратный билет, на этот раз, правда, значительно дешевле…
Время шло, мы не ехали, невест не было. Невесты стали "дефицитом". Говорили, что латыши платят 40 тысяч за невесту, а один грузин так отдал "Волгу" и дом с баранами. А у нашего полковника, кроме орденов, ничего не было. На что мы могли рассчитывать? К тому же, пока шли поиски, нашего полковника вдруг выпроводили на пенсию. То ли кто-то видел его вместо формы - в талесе, а, может быть, кто-то догадался, что он иногда командует по-древнееврейски, - но однажды его вызвали и предложили пойти на заслуженный отдых. И он согласился.
Ему преподнесли подарок - фотоаппарат "Зенит-Е".
- Будто знают, что вы собираетесь, - сказала мама.
Все евреи везли тогда с собой этот дефицитный аппарат. Он отдал его нам, мы никак не могли его достать.
Мама сопротивлялась, но полковник сказал, что если мама не возьмет, - ноги его больше в нашем доме не будет, а мы уже не представляли жизни без нашего полковника.
Дни шли, невест не было. Мы начали понемногу паковаться, и полковник нам помогал. Он так умело все укладывал и раскладывал, что многие евреи стали просить помочь им, естественно, за деньги. Но мы отвергли все предложения и никому не отдали нашего полковника. Сами пакуйтесь!
Приближалось время отъезда. Никто не знал, что делать.
И вдруг мы нашли невесту! Рядом! На улице Рубинштейна! Наверное, нам помог Бог! Красавица, чернобровая, с лучистым взглядом и с тонкими чертами…
- Нераспустившийся цветок, - говорила мама.
Цветку, правда, было 64, и никто не мог понять, почему он так недолго не распускался.
- Почва плохая, - утверждала мама, - почва, на израильской она расцветет…
Звали невесту Хая-Рэйзел, но фамилия!!! Говорят, что из-за своей фамилии она и не вышла замуж. А менять ее она не хотела. Она была гордая, наша невеста…
Мы срочно вызвали полковника по телефону. Была суббота. Едва полковник съел запеканку с яйцами, как мы решили ему все выложить.
- Нашли, - радостно сказали мы, - слава Богу! Хая-Рэйзел!
Полковник несколько растерялся.
- Я просил одну, - скромно сказал он.
- Это одна, - уточнила мама, - у нее только имя двойное… Так сказать, еврейка в квадрате. Умница, красавица, нераспустившийся цветок, но…
- Что "но"? - спросил полковник. - Русская?!
- Вы с ума сошли - Хая-Рэйзел! - сказала мама.
- Так что - сто четыре года?..
- Смеетесь, - сказала мама, - всего семь лет на пенсии.
- Так в чем же дело? - недоумевал полковник.
- Фамилия! - сказала мама.
- Какая фамилия? - спросил полковник.
- Я не могу, - отрезала мама, - пусть они говорят.
Она кивнула в нашу сторону. Папа попереминался с ноги на ногу, почесал щеку, наконец, набрал воздуха и сказал:
- Шмок! Шмок у нее фамилия… Вас не смущает?
- Ничуть, - сказал полковник, - Шмок так Шмок! А в чем дело?
К счастью, полковник еще плохо знал еврейский язык, а переводить фамилию на русский мы на всякий случай не стали…
Мало ли…
Встреча была назначена в Летнем саду, у пруда. Мы сидели под дубом на скамейке и наблюдали. Молодожены гуляли. Сначала вокруг пруда, потом по центральным аллеям, затем свернули в боковую и скрылись. Мы ждали полковника, как и договорились, под дубом через час, по он не появился и через два и вообще не появился - молодожены исчезли из парка в неизвестном направлении…
Мы очень волновались, несколько дней полковник у нас не появлялся. Мы не знали, что и подумать. Наконец он пришел. Лицо его горело. Это был молодой лейтенант.
- Я женюсь, - радостно сказал он.
- Мы знаем, - ответили мы.
- Да нет, - сказал полковник, - я женюсь по-настоящему. Это чудо, наша Хая-Рэйзел.
- Что я вам говорила, - сказала мама, - это нераспустившийся цветок.
- А мехае, - пропел полковник.
Записывались они в районном загсе. Папа с мамой были свидетелями. Секретарь сначала поставила Мендельсона, а потом поздравила их от имени РСФСР и себя лично. После этого наш полковник заявил, что хочет перейти на фамилию жены.
Секретарша онемела.
Она отказывалась верить, что майор артиллерии, Бог войны - станет Шмоком.
Тем не менее, в окружении нашей семьи из загса вышли Шмок Хая-Рэйзел Рувимовна и Шмок Иван Христофорович.
Свадьба была малочисленной, но веселой.
Обнявшись за плечи, мы танцевали "Хава Нагилу", и фуражка нашего полковника взлетала высоко вверх…
…Утром папа пошел в ОВИР, относить военный билет.
- Ну, нашли? - спросил референт.
- Нашел, - сказал папа и протянул референту два билета…
Тут бы и кончился навсегда наш отъезд, но, слава Богу, референт накануне выпил. Он всегда выпивал накануне и привык, что у него двоится. Поэтому он принял оба билета за один и спрятал их в стол…
Мама была готова убить папу, но надо было ехать…
До самого отъезда мы дрожали при одной мысли, что референт вдруг протрезвеет и все обнаружит… Но он, видимо, так и не протрезвел. В аэропорту среди близких был наш полковник с молодой женой. Они плакали, будто на старинной еврейской свадьбе.
Почему говорят, что военные не плачут?..
…Вот уже год мы живем в Нью-Йорке, в Форест-Хиллсе, может быть, референт уже протрезвел и обнаружил два билета - но нам сейчас как-то все равно.
Иван Христофорович Шмок с супругой живут в Холоне, под Тель-Авивом… Он занимается гражданской обороной. Все зовут его "полковник". Он часто переписывается с папой на иврите.
СУЩНОСТЬ ПРОРОЧЕСТВА У ЭКЗИСТЕНЦИАЛИСТОВ
В нашем городе было триста сорок три общественных туалета. Так утверждал мой друг-философ Гоша.
- Можешь не искать, - говорил он, - ты нигде не найдешь этой цифры. Во всех справочниках указано количество дворцов, каналов, мосте, но кому они все нужны, когда припрет?!
Гошу припирало каждые сорок минут.
- Зимний дворец построил Растрелли, Медного всадника - Фальконе… Пустые слова! Чем они мне помогут в трудную минуту?
Гоша назубок знал все туалеты великого города. Он знал их на Васильевском и Петроградской, в Гавани и в Лесном, и даже в новых районах, где о них не знали даже новоселы. Он знал все туалеты райкомов и горкомов и даже штаба революции - Смольного.
Когда его припирало, он брал Смольный приступом, сметая охрану на своем пути, и стремительно врывался в сортир первого секретаря - тот самый сортир, которым в тревожные октябрьские дни пользовался вождь мирового пролетариата. Правда, охрана Гошу и не останавливала.
- Этот никого не убьет, - говорила она, - поссыт - и уйдет…
Гоша обладал одним чрезвычайно редким качеством - у него был невероятный нюх на туалеты. Он мог приехать в незнакомый город, и тянуть носом воздух - и ноги сами вели его в ближайший сортир.
- Если бы у меня был такой нюх на деньги, - вздыхал Гоша, - я бы давно стал миллионером…
Однажды мы прибыли в Бухару на конференцию по Иммануилу Канту - и Гошу, как всегда, приперло.
Он потянул носом воздух и удивился - туалета поблизости не было. Почему-то в этом городе все куда-то торопились. Возможно, всех очень интересовал Кант.
Гоша остановил пробегавшего мимо узбека.
- Простите, - начал он, - у вас есть…
- Ничего у нас нет, - бросил тот на ходу, - кроме тюбетеек!
Гошу припирало.
Он увидел одного пожилого еврея и цепко схватил его за руку.
- Стойте, - скомандовал Гоша, - где тут общественный туалет?
- Вы слишком много хотите, молодой человек, - сказал еврей, - тут и личных-то почти нет.
- Ерунда, - бросил Гоша и втянул носом воздух, глубоко, обеими ноздрями. Секунду он колебался, повернулся на север, затем на юг - и понесся. Я еле поспевал за ним. Он сворачивал с улицы на улицу, поднимался, спускался, оббегал парки, перепрыгивал через канавы, наконец влетел под арку дома, пролетел весь двор, пролетел закуток, выскочил во второй двор, тремя проходными оказался в четвертом, и там, в самом конце, у свалки, на зеленой двери, почти сорванной с петель, мелом было выведено: "Песуар".
- Две ошибки, но понять можно, - бросил Гоша и скрылся за дверью.
Что бы он ни делал - изучал ли Спинозу или Лессинга, готовил ли статью о Гегеле или читал доклад о "Капитале" Маркса - каждые сорок минут он должен был быть в туалете. Он вдруг прерывался посредине, покидал кафедру и исчезал. Никто в зале не удивлялся, кроме тех, кто слушал его доклады впервые.
- По малой нужде, - объясняли им, - сейчас вернется…
Эту особенность он объяснял необычным строением своего мочевого пузыря, в минуты откровения намекая, что он по форме напоминает мальтийский крест, хотя среди его предков не было ни одного представителя этого замечательного ордена. Почему мальтийский крест способствовал столь частому мочеиспусканию, оставалось загадкой.
Он знал не только расположение туалетов великого города - он их изучил досконально - форму писсуаров, цвет дверей, с рукомойником они были или без, есть ли бумага - и в какое время дня, спускается ли вода, но главное - он знал назубок все надписи, которые регулярно менялись.
Гоша утверждал, что туалеты провоцируют творчество и, как говорили, свою диссертацию "Сущность пророчества у экзистенциалистов" он написал в гальюне - правда, не в общественном, а своей квартиры.
- Я с головой ухожу в работу, - объяснял он, - я не могу отрываться каждые сорок минут.
К тому же гальюн был единственным тихим местом в квартире, куда не доносился галдеж его младших братьев и где не появлялись каждую минуту с каким-нибудь вопросом его многочисленные родственники. Правда, во время его работы они должны были бегать в туалет на Московский вокзал…
- Прозаические надписи, - утверждал Гоша, - лучше всего в сортире на Невском 13, под Голландской церковью. Поэтические - безусловно, Фонтанка 36, напротив одного из коней фон Клодта.
- Ну вот, смотри, - говорил он, - вчера на дверях красовалось:
"Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
И весь день меня мучал подонок-понос…
А? Почти Мандельштам…"
- Туалетное творчество многообразно, - утверждал Гоша, - оно не уступает официальной литературе. Многие наши классики могут позавидовать таланту туалетных авторов. Но при всем его разнообразии в нем преобладают две темы - мат и евреи. Смотри: "Лучше блядь - чем жид опять". Или: "При запоре очень сильном - бей жидов - спасай Россию!" Вот еще одна рекомендация: "Если писаешь, потея - это происки еврея!"
Гошу долгие годы занимала мысль - почему это в минуты физиологических испражнений в полову людям обязательно приходит еврей. Я ему отвечал, что еврей в их головы приходит не только в эти моменты - он вообще не уходит из их голов.
- Это не научный ответ, - возражал Гоша, - ты не прав. Почему в таком случае ничего не пишут о евреях на стенах квартирных туалетов, на партах, на заборах?
В поисках ответа на мучивший его вопрос он беседовал со своими коллегами-философами.
- Я думаю, - сказал один, устремив взгляд в пространство, - что человеку свойственно в момент напряжения думать. В данном случае ему лезут в голову разные дурные мысли. Человек вспоминает обо всем том, что ему мешает жить - об отсутствующих деньгах, о хреновом начальнике и, естественно, о евреях.
- Видишь ли, - сказал другой, - я уверен, что о евреях пишут только страдающие запором. Нормальные сделают свое дело - и уходят. А с запорами сидят и думают. А о чем они еще могут думать, кроме как о бабах и евреях? Вот и рисуют себе члены и пишут…
Как-то Гоше удалось побеседовать на эту тему с одним из крупнейших философов страны, академиком Степаном Кулебякой.
- Вы что, не знаете? - удивился академик. - Это ж сами евреи и пишут. Чтобы потом нас в антисемитизме обвинить! Вот смотрите, - он поправил пенсне, - сами написали "Протоколы сионских мудрецов", а теперь нам приписывают…
Гоша остался неудовлетворенным, но больше ответа на вопрос не искал. Однажды он даже решил написать книгу, в которой хотел собрать туалетные надписи всей страны. Для этого Гоша разослал своим друзьям, жившим повсюду, около двухсот писем с просьбой собрать и прислать ему туалетные надписи из тех городов, где они жили. Ответы пришли со всех уголков необъятной страны, от Москвы до самых до окраин. Были досконально изучены две тысячи семьсот тридцать сортиров. Всюду был мат и всюду - евреи.
- На одной шестой земного шара, - печально подытожил Гоша, - люди мыслят одинаково и примитивно.
Больше всего его удручало то, что почти в каждом туалете, обследованном его друзьями, настойчиво повторялась одна и та же мысль: "Жиды, жаль, что вас не уничтожил Гитлер".
От всего этого он пытался уйти в науку, писал статьи, комментарии, но все равно каждые сорок минут вынужден был открывать ногой дверь одного из сортиров великого города.
- Рукой не могу, старина, - признавался он, - если бы ты только видел, что там, на рукоятке… - И тяжело вздыхал: - О культуре страны судят по ее туалетам.
Как-то я его спросил, встречал ли он за свою долгую жизнь чистые сортиры, да и к тому же без надписей - и он взглянул на меня, как на идиота. Хотя, вроде, таковым меня не считал.
- Старина, - сказал он, - смотри, только за последний год в нашем городе открылось восемь новых туалетов. Надпись "Еврей не рыба - можно резать ножом" появилась в них еще до установки унитазов, а в пяти из них была нанесена еще во время сборки, на заводе. А что касается дерьма - оно лежит уже на привозимом кафеле… Нет, нет, о культуре страны судят по ее туалетам…
Несколько раз Гошу направляли в Москву - читать лекции особо ответственным работникам.
- Понимаете, - объясняли ему, - они все, конечно, ходячие энциклопедии, но иногда имеются незначительные пробелы. Из-за большой загруженности. Как-то министр культуры на встрече с зарубежными коллегами из-за этой самой загруженности забыл, кто такой Кант. А также Спиноза с Фейербахом. Поэтому напомните им. Ненавязчиво…
Благодаря этим поездкам он был в числе тех немногих счастливцев, которым удалось посетить сортиры центрального комитета партии и многих ведущих министерств.
Он рассказывал, что надписи в туалетах ЦК мало чем отличаются от перл пригородных вокзалов. Хотя и встречались некоторые специфические особенности. Например: "Пусть жиды никогда не мечтают о ЦК". Или: "Надо гнать жидов ногой из нашей партии родной".
В сортире министерства культуры было написано просто и ясно: "Евреи - запор страны", с чем абсолютно было несогласно Министерство мясо-молочной промышленности, в туалете которого было написано: "Евреи - понос страны". Министерство пищевой промышленности использовало старый лозунг: "Евреев - на мыло!". В стране наблюдалась хроническая нехватка мыла - и, очевидно, товарищи собирались таким образом ее ликвидировать.
Зато мнение сотрудников Министерства обороны и ЦК комсомола полностью совпадали: "Жиды, жаль, что вас…"
С годами Гоша становился все грустнее, в туалеты стало заходить невозможно - запахи и грязь стали непереносимы, а надписи - омерзительнее.
- Старикан, - повторял он, - если о культуре страны судят по ее туалетам, то мы все живем в большом неспускаемом унитазе. Если я когда-то и эмигрирую - то только из-за сортиров…