Сказка Гоцци - Лев и Александр Шаргородские 5 стр.


Спать на вожде было неудобно. Шепшелович иногда просыпался в кошмаре - сталинские усы кололи его в бок. Часто Шепшеловичу казалось, что генералиссимус жарко обнимает его, видимо, не зная, чего Шепшелович ему пожелал. Но все равно это место в Тбилиси по сравнению с рижским было санаторием.

В Тбилиси дышали жарче, и кровать пела уже не задумчивую "Вот солдаты идут", а жгучую "На холмы Грузии легла ночная мгла". Более того, кровать часто танцевала и чаще всего "Танец с саблями". Страстные грузины, если у них что-либо не получалось, моментально хватались за саблю. Дикие завывания наполняли комнату.

Однажды пришел какой-то Гоги со Светочкой. Гоги был печален, хмур, чуть не плакал. Светлана требовала любви.

- Ты как б…, Светлана, ты не понимаешь, что я сэгодня - нэ магу. Одна сволочь пожелала нашему любимому Сталину, чтоб он сгорел. И ты хочешь, чтоб я после этого любовью занымался?! Позор, Светлана. Я бы этого гада лично зарезал, вот так.

Шепшелович услышал, как сабля засвистела в воздухе.

- На кус-ки! На кус-ки!

Мимо кровати летали части шкафа, стола, трюмо. Светлана от ужаса полезла под кровать. Шепшелович от ужаса начал скребсти ковер.

- Мыши! - завопила Светлана и выскочила.

Гоги продолжал крошить мебель и, наконец, приступил к кровати.

Сабля периодически протыкала ее. Шепшелович извивался, уходил, но три раза сабля все же коснулась его.

- Шма Исраэль, - тихо затянул Шепшелович молитву, которую постиг под кроватью в Риге.

И тут все спасла Светлана.

- Гоги, - сказала она, - успокойся! Сталин несгораем. Как несгораемый шкаф!

И Гоги успокоился. Он сел на кровать, свесил волосатые ноги и от бросил саблю.

- Маладец, - сказал он, - умный женщин. Ты какой факультет кончала?

- Философский.

- Фылософский, - задумчиво повторил Гоги, - ну, тогда ложись!

Шепшелович облегченно вздохнул.

В Тбилиси Шепшелович впервые в жизни оказался под двумя мужчинами. Для него это, быть может, было самое тяжелое испытание. Они мычали, они ласкали друг друга до утра, они говорили такие слова, что Шепшелович никогда не решался их повторить. Он затыкал уши, пил литрами "Цинандали", но любовные игры были бесконечны и громки. Когда один узнал, что другой ему изменяет, началось настоящее сражение. Первый хотел зарезать второго, второй, видимо, не желал этого и оборонялся. Шепшелович слышал, как сходились клинки.

- Смерть - за измену! - кричал один.

- Я тэбя больше не люблю! - кричал другой.

- Уу, звэрь! - кидался на него первый.

- Не баюсь! - отвечал тот. - Режь меня, бэй меня, я другого лублу, умыраю, лубя.

- Признавайся, кто, сабака! - первый приставил кинжал к горлу. - Фамылыя или смэрть!

- Шепшелович, - выдавил второй.

Шепшелович от удивления и ужаса потерял ненадолго сознание. Потом ему казалось, что это только послышалось…

Под кроватью в Тбилиси было невероятно жарко и душно, летали какие-то диковинные мухи, ползали загадочные жуки. Шепшелович совершенно одурел от этого, к тому же танцы с саблями продолжались. Не только Гоги, но и другие товарищи рубили кровать, сабля частенько свистала возле уха. Чтобы как-то успокоиться, Шепшелович начал часто пить "Цинандали", расслаблялся и впадал в легкий сон…

Однажды - стояла золотая осень и в окне можно было видеть ветку с хурмой, - завыли сирены, - что-то загудело, засвистело, в комнату ворвались автоматчики с оружием наперевес - и Шепшелович понял, что это за ним. Он поднял руки, правда, невысоко, под кроватью особо не поднимешь, и вдруг в комнату, во френче, при орденах, с горящей трубкой в зубах, скрипя сапогами вошел товарищ Сталин.

Автоматчики три раза прокричали "Ура", и Сталин подошел почти вплотную к Шепшеловичу. При желании Шепшелович мог бы укусить сапог отца всех народов.

- Кра-ват, - поэтически произнес Сталин, - кра-ват моэй юности.

- Ура! - прокричали автоматчики.

- На нэй я скрывался от охранки, - продолжил Сталин.

- Ур-ра, - завыли солдаты.

- Ах, крават, крават, - печально вздохнул Сталин, - а ну-ка, Хасбулатов, сними-ка с меня сапоги, ноги ломит.

Подскочил молодой полковник и ловко снял со Сталина кожаные сапоги.

- Ах, крават, крават, - печально повторял Сталин, - ну, ладно, покажи, Хасбулатов, что ты мне на этот раз приготовил.

- Ввести! - рявкнул Хасбулатов.

В комнату ввели десять девушек, одна прекраснее другой, и выстроили вдоль стенки.

Сталин в шерстяных носках начал принимать парад.

- Здравствуйте, дэвушки, - сладко произнес он.

- Здравия желаем, товарищ Сталин! - хором рявкнули девушки.

- Всэ комсомолки? - осведомился Сталин.

- Так точно!

- Тогда раздевайтесь, товарищи!

Девушки неловко разделись, и Хасбулатов раздал каждой флажок с надписью "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство."

- Не надо благодарностей, - скромно заметил Сталин, - дэлаю все, что могу. Дэвствэнницы, пожалста, шаг вперед.

Все гордо шагнули.

- Не врэте? - лукаво поинтересовался Сталин.

- Честное комсомольское! - девушки отдали салют.

- Харашо, харашо, вэрю, - улыбнулся Сталин, - школныцы - шаг вперед.

Шагнуло трое.

- Какые классы? - спросил Сталин.

- 10-А! 9-В! 10-Б!

- Я кончил только четыре, - Сталин печально покачал головой, - революцыа звала. Ах рэволюцыа, революцыа…У кого пятерки по истории партии - два шага вперед.

Двое девушек шагнули, но Сталин подошел к оставшейся и взял ее за локоть.

- Как тебя звать, девушка?

- Л-людмила, - ответила та, ноги ее тряслись.

- Пайдем, Людмыла, - Сталин повел ее к кровати.

- Товарищ Сталин, - крикнул Хасбулатов. - Вы не ошиблись, у нее не пятерка по истории партии.

- Товарищ Хасбулатов, - скромно ответил Сталин, - немедленно разденьте товарища Сталина.

Полковник начал снимать с генералиссимуса китель, галифе, трусы.

При виде генеталиев товарища Сталина Шепшеловичу стало дурно.

- Почему, девочка, ты первой лезешь на кровать? - услышал Шепшелович. - Помоги сначала товарищу Сталину.

Раздались стоны, кряхтенье, наконец, что-то бухнулось на кровать.

- Спасыб, - сказал Сталин, - спасыб, теперь сама начынай подъем.

Юное тело легко взлетело на кровать.

Сталин начал раскуривать трубку.

- Скажи мне, - наконец начал он, - в каком месяце произошла Великая Октябрьская Революция?

- В м-марте, - ответила Людмила. Она вся дрожала от страха.

- Правылно, девочка, - Сталин остался доволен. - А ысторыческы мартовскы плэнум?

- В-в… июле…

- Маладэц!! Странно, что у тебя не пятерка по истории партии. Придется расстрелять учитэля.

Сталин молча курил трубку и о чем-то напряженно думал. Людмила сидела, сжавшись в другом конце кровати, не зная, что сказать.

- О чем вы думаете, товарищ Сталин? - неожиданно спросила она.

- Всегда об одном, - ответил Сталин, - о народе. Покажи что-нибудь, дэвочка.

- Я комсомолка, товарищ Сталин, - Людмила зарделась.

- Ну и что, что комсомолка?! - Сталин удивился. - Сколько тэбэ лэт, дэвочка?

- 16.

- А мне - сэмдэсят! А еще джигит, а?!

- Джигит! Джигит!! - подтвердила Людмила.

- Ты меня поздравила с юбилеем?

- А как же, товарищ Сталин.

- Что ты мне пожелала?

- Здоровья, долгих лет, чтоб вы долго жили на радость нам!

- А вот какая-то сволочь, одна сволочь из наших двухсот миллионов замечательных граждан, пожелала мне, чтоб я сгорел. Это не ты, девочка?

- Что вы, товарищ Сталин! - Шепшелович видел, как Людмила подскочила почти до потолка.

- Значыт, не ты? - уточнил Сталин.

- Честное комсомольское!

- А почему же тогда, девочка, он на тебя не встает?

С Людмилой начало происходить что-то ужасное, она задыхалась.

- Я - комсомолка, я - п-пионерка, я - верный ленинец.

- Нэт, ты враг народа, девочка, - перебил ее Сталин, - у меня только на врагов народа не встает! Товарищ Хасбулатов, арестуйте школьницу-комсомолку.

Людмила заревела. Шепшеловичу кровь бросилась в лицо. Из-за него должно будет погибнуть юное невинное создание. Он не мог промолчать.

Откинув полог, Шепшелович выскочил из-под кровати:

- Отпустите девочку! - крикнул он. - Это я пожелал вам сгореть! Она не виновата! Отпустите девочку и арестуйте меня!

Шепшелович протянул руки для наручников.

На кровати никого не было.

В комнате стоял сильный запах "Герцоговины Флор"…

"Если он в ближайшее время не сдохнет в Кремле, - подумал Шепшелович, - я тронусь."

И вновь залез под кровать.

Вскоре пришел Гурам и сказал, что в Тбилиси тревожно, ждут прибытия Сталина и всюду ожидаются обыски. Надо немедленно бежать.

- Куда, - спросил Шепшелович, - я знаю, что под кровать, но куда?

- В Киев, - сказал Гурам, - там у меня кацо живет, замечательный человек, вино любит, цветы любит, грузин любит.

- А евреев? - спросил Шепшелович.

- Разве после "Цинандали" можно кого-либо не любить? - спросил Гурам…

В Киев Шепшелович летел самолетом, но в трюме, в ящике для цветов. Гурам вез их на центральный рынок по 5 рублей за штуку. Среди красных роз лежал белый от страха Шепшелович. Он задыхался от аромата, шипы кололи во все места. Он их возненавидел и больше в своей жизни никому не подарил ни одной розы.

- Ваш ключ тоже гуляет? - спросил Шепшелович.

- А как же, - с украинским акцентом ответил Богдан, - от Киева до Одессы.

Воистину это было братство ключников, но выбирать не приходилось, и Шепшелович вновь полез под кровать. Ничего более отвратительного и мещанского он не видел - стальная, с набалдашниками, она была со всех сторон покрыта вышитыми покрывалами, наволочками, салфеточками с бахромой, с кошечками, собачками и сладкой надписью "Ласково просимо".

Ко всему прочему кровать в Киеве была антисемитской, то есть на нее залезали только антисемиты. Они так ненавидели евреев, так их поливали, что забывали, зачем они сюда приходили.

- Еврэи нэ дают нам жыть! - басил кто-то с кровати. - Они всюду - на земле, в небесах, на море!! Мне даже кажется, что есь какой-то еврей под нами, Гандзя.

- Да что вы говорите глупости, Апанас Петрович!

- У меня нюх. Ну, да ладно, сымайте штаны…

Другие объясняли, как еврея распознавать.

- Слушай, Галушка, це просто, если у чиловика отвислы уши, горбатый нос и утиные ноги - то це эврей.

- Боже мой, - вскрикивала Галушка, - так это ж вылитый вы, Остап, честное слово.

Слышался сильный удар, Галушка ревела.

- За что, Остап, за что?

После киевских половых актов, на кровати начинались мечтания. В основном - о погромах.

- Ах, Анфиса Порфирьевна, - вещал один, - поймать бы сейчас жиденка, да вспороть ему перину.

Шепшелович затыкал уши, стараясь уйти в пол. В перерывах между актами он впадал в размышления.

"Я еще могу понять, почему все совокупляются, - думал Шепшелович, - Бог вложил в нас инстинкт продолжения рода. Хотя к чему такой род? То, что все трахаются, я еще могу понять, но почему все антисемиты?"

- Потому, что евреи режут баранов, - доносилось с кровати, - они травят воду в водопроводной сети и куличи на пасху.

- Что вы говорите, Мыкола Ныколаевич! - всплескивал кто-то руками.

- А як же, они и Сталина отравить хотели, врачи эти жидовские, они чуму нам прививают, холеру, - а як же.

- Боже мой, - вскрикивал опять женский голос, - Мыкола Ныколаевич, это не они вам ымпотенцыю, гадыки, привили.

- Ане, Марычка, ане.

"Какой черт занес меня сюда, - думал под кроватью Шепшелович, - столько в России городов. Почему я не бежал в Таллин с его соборами, там хотя бы звучит Бах, улицы узкие и вкусный кофе.

Впрочем, какие улицы, какой кофе, опять кровать, но, возможно, на эстонской кровати говорят по-эстонски, я б ничего не понимал, я б отдохнул. Ах, Киев, Киев…"

Киев был вообще опасный город. Одна встреча на кровати чуть не стоила Шепшеловичу жизни.

Как-то под Новый год пришел некий Тарас с Оксаной Васильевной. Сначала пели "Гляжу я на небо", потом пожевали кукурузы, поливая всех знакомых, затем залегли. Тарас громко рыгал, других звуков с кровати не поступало. Затем Оксана Васильевна обозвала Тараса "козлом".

У Тараса чего-то там не получалось, и он был уверен, что во всем виновата кровать, вернее, ее расположение. Он кричал о каких-то подземных электромагнитных потоках, которые якобы пересекают кровать и лишают мужчину потенции.

Тарас отчаянно схватил кровать и начал ее переставлять. Шепшеловичу ничего не оставалось, как присосаться к ней ногами и руками на манер обыкновенной пиявки.

- Шлюха! - ругался Тарас. - Какая тяжелая! Сколько в ней, падле, веса!

Тарас швырял кровать с обезумевшим Шепшеловичем из угла в угол, бросался на нее, мучил бедную Оксану Васильевну, но, видимо, ничего не получалось. Потому что после звериного рыка кровать опять летала по комнате, возносилась к потолку и рушилась вниз. Шепшелович держался из последних сил. Он подключил даже зубы, но вот-вот был готов рухнуть.

Кровать не прекращала летать.

- Всюду электромагнитные потоки, - вопил Тарас, - евреи и потоки. Я чувствую, как они проходят через мой пах.

Шепшелович уже не понимал кто - электромагнитные волны или евреи.

- Я чувствую, как они пронзают пах мой, Оксана Васильевна. Что делать? Что делать?!

- У вас вообще странный пах, - сказала Оксана Васильевна, - он всюду притягивает потоки. А вот у Валентина Николаевича, например…

Раздалась страшная оплеуха.

- Вы мой пах не трогайте, - сказал строгий голос, - вы еще не знаете, на что он способен.

Тарас снова начал носиться по комнате, ищя место, свободное от подземных потоков.

- Всюду потоки, - вопил он, - евреи и потоки!

Наконец, он забрался в шкаф.

- Оксана Васильевна, - раздалось оттуда, - немедленно сюда, здесь, кажется, их нет! Скорее, скорее!

В шкафу происходило что-то страшное - он ходил ходуном, его бросало, он падал и вновь поднимался.

Наконец, из него выпали совершенно обессиленные Тарас и Оксана Васильевна. Они лежали на полу, на уровне Шепшеловича и тяжело дышали.

- Ну, - наконец произнес Тарас, - какой у меня пах, Оксана Васильевна, когда нет потоков?!

Весь этот бред, гнусность и свинство разбавлял только один человек, старый еврей, с длинной бородой и пейсами. О старом еврее шла слава полового гиганта. Он являлся на хату всегда минимум с двумя чувихами, а иногда и с тремя. Причем чувихи уходили всегда довольными, явно удовлетворенными старым евреем. Да и старый еврей покидал хату всегда с загадочной, потусторонней улыбкой.

Все думали, что Барух Ниссонович секс-бомба, и только Шепшелович один знал всю правду. Бедный Шепшелович прекрасно знал, чем занимался старый еврей длинными ночами с прелестными "аникейвами" - ивритом и историей сионизма.

- Я извиняюсь, - говорил старый еврей, - давайте разденемся, чтоб эти ганефы нас ни в чем не заподозрили. Извините меня, но в этой блядской стране разрешается заниматься только блядством. Вы же знаете, зачем нам сдают хату.

Ученицы печально кивали головами, разоблачались, и Барух Ниссонович раскрывал старую книгу.

- На чем мы последний раз остановились?

- На первом сионистском конгрессе в Базеле.

- Боже мой - это история сионизма! А я говорю об иврите.

- На гласных, ребе, - Говорила одна, которая лежала справа.

- Гласных, гласных, - ребе был недоволен, - гласных какой традиции? Масоретской, тивериадской или современной?

- Тивериадской, - отвечала прелестница, что лежала у ног.

- Гласные тивериадской традиции, - начинал Барух Ниссонович, - имеют следующие названия - хирик, цере, сегол, патах..

Шепшелович под кроватью старательно записывал. Лекции были настолько интересны, что он с нетерпением ждал суббот, когда приходил "половой гигант". Он чувствовал себя не под кроватью, а на скамье Иерусалимского университета. Он постиг иврит, историю еврейского народа, сионизма и кухню евреев Египта.

Вскоре этот университет закрыли. Нагрянула милиция и, чтоб замести следы, ученицы хедера неловко полезли на учителя, а тот стал их неумело целовать. Конспирация ни к чему не привела, всех арестовали за аморальное поведение и разврат.

Теперь в субботу на кровать являлись особые юдофобы. Они говорили в открытую о скорых еврейских погромах, о еврейской крови, которой окрасится чудный Днепр, о ссылке евреев в Сибирь.

Положение было чудовищным. Шепшелович начал с горя пить горилку, не закусывая. У него ужасно болела спина, лежать он мог только на правом боку, где были пролежни.

Шел восемнадцатый месяц жизни под кроватью. Силы Шепшеловича иссякали. На кровати кляли жидов, совокуплялись, ругались и рыгали. Шепшелович подумывал о самоубийстве или добровольной сдаче властям. Надежд на спасение, казалось, не было. И вот, когда силы уже было покинули его, заговорило радио, голосом Левитана. Шепшелович почувствовал, что что-то произошло - Левитан просто так не говорил. Он объявлял либо о начале войны, либо… Было часов шесть утра.

- Сегодня, - печально сказал Левитан, - остановилось сердце великого вождя и учителя…

Шепшелович не верил своим ушам, он щипал себя за ягодицы, думая, что спит.

- Повтори! - прошептал он.

- Сегодня, - повторил Левитан, - остановилось сердце великого вождя и…

На кровати заревели, и Шепшелович понял, что это не сон! От охватившей его радости он рассмеялся.

- Горе-то какое, - сказали на кровати, - как же мы теперь жить то будем, Василий?

- Хорошо, - сказал из-под кровати Шепшелович, - отлично.

На кровати заплакали еще сильнее.

- Василий, - сказала женщина, - у меня от горя галлюцинации… Ты слышал - кто-то сказал "отлично".

- Сегодня, - повторял Левитан, - остановилось…

Шепшелович зааплодировал.

- Ур-ра! - завопил он. - Ур-ра!

- Галина, - сказал Василий, - у меня тоже галлюцинации. Я свихнулся от горя…

И они заплакали еще жарче. Шепшелович хохотал, на кровати ревели, и он понял, что всегда существуют два мира: один на кровати, другой - под.

Он вытер слезы радости, вдохнул воздуха и вышел из-под кровати. На кровати сидело два голых некрасивых человека, обезумевших от страха. У них были не только заплаканные лица, но и заплаканные тела. Слезы текли даже по жопе.

При виде Шепшеловича они окаменели и стали похожи на известную скульптуру "Подпольщики".

- В-вы о-откуда? - наконец выдавил Василий.

- Из Ленинграда, - ответил Шепшелович и снял телефонную трубку.

- Алло, телеграф? Примите приветственную телеграмму: "Дорогой товарищ Сталин! Желаю вам здоровья, радости и долгих лет жизни…" Тут, видимо, его перебили.

- Что? - недовольно сказал Шепшелович. - Умер?! Не говорите глупостей - товарищ Сталин бессмертен. Как несгораемый шкаф. Записывайте текст!..

- Ну, и что было потом? - часто спрашивают Шепшеловича.

Назад Дальше