- Прыгнешь? - Гранин повернулся ко мне.
- За своей бы - да.
- Логично.
Мичман быстро разделся и прыгнул за борт. Вынырнул с тигриным рыком. Я думаю, вода в апреле, что в Уссури, что у нас на Урале не намного теплее льда. В несколько взмахов настиг сносимую течением утку. Потряс над головой, и увидел подлетающую стаю.
- Стреляй, чего же ты!
Я схватил ружьё, нажал оба курка - один ствол бабахнул. Сбитая мною утка падала не камнем, и, упав, ещё продолжала движение - правда по кругу, и не поднимая головы.
- В Китай ушла, - огорчился мичман.
Однако поплыл за ней.
- Осторожнее, командир, - крикнул рулевой из рубки.
- Давай за мной, - махнул Гранин рукой.
Когда он вскарабкался на борт, до береговой черты оставалось пару метров. А за ними - Китай. Безлюдный, заросший камышом и кустарником - где же они своё миллиардное население прячут?
Про камбуз это Гранин лихо сказал. К закатному времени подошли к пограничной заставе и ткнулись в берег. Моряки с баржи вытащили примус, поставили закопченное ведро и начали заправлять варево. Нам со Шлыковым досталась ещё более ответственная работа - разобраться с трофеями. Ну, мне-то это дело привычное - отец охотник. А Лёха поиздевался над убитой уткой. Я уже палил паяльной лампой ощипанную, а Шлыков:
- Может, с неё шкуру спустить - и палить не надо?
- Учись, салага, - посоветовал мичман.
Подошли моряки с вельбота, который стоял неподалёку у мостика.
- Пригласите, братцы, пищи нормальной поесть.
Вытрясли в ведро пару банок тушенки и каких-то круп из мешочков.
Нормальная пища пахла дымом, была пересолёна и переперчёна, но удивительно вкусна.
- Молодые? - спросил старшина вельбота Виктор Коротков. - Земляки есть?
- Из Челябинска призывались, - ответил за двоих, так как Лёха, поужинав, продолжил издевательства над покойной птицей.
- Опа-на! - взликовал Коротков. - Земляки. Я из Магнитки.
- Витёк, спой, - попросили баржисты.
Старшине вельбота принесли гитару. Коротков тронул струны и запел тихо-тихо, грустно-грустно. Эту песню он сам сочинил, и Вы наверняка её не слышали. Мотив я передать не смогу, но слова…. вот они:
Грустит моряк, не спит моряк, и сны ему не снятся
Письмо давно ушло в село - ответа не дождаться
Из-за тебя покой, и сон моряк теряет - слышишь
Он сел тебе письмо писать, а ты ему не пишешь.
Приедет он в родной район под осень на попутке
Пройдёт твой дом и не зайдёт, друзей услышав шутки.
И снова ты по вечерам гитару его слышишь
Он снова сел тебе писать, а ты ему не пишешь.
Хорошо грустить у костра - сиё мероприятие с детства обожаю. Куда-то улетают все беды и невзгоды, остаётся одна светлая и святая грусть, которая так роднит русские души.
- Пойдём, земляк, ко мне ночевать, - обнял меня за плечи Коротков. - На этой барракуде всё пропахло маслом.
Мы справили все дела и улеглись втроём на двух матрасах на дне вельбота. На берегу Лёха пыхтел над паяльной лампой, наконец-то лишив утку перьев.
Вельбот - это дровяное создание с небольшим двухцилиндровым дизелем и реверсом для смены направления вращения винта. Вал от дизеля к редуктору ещё чем-то прикрыт, а после него открыто вращается до опорного подшипника, через который уходит под нище и крутит винт. Техника прошлого века - чуть зазеваешься и намотаешь штанину на валолинию. Ни кают, ни рубки. Носовая часть прикрыта брезентовым пологом. Под ним мы и ночевали беспечно. Почему беспечно? Так ведь, до полувраждебного Китая едва ли полсотни метров, а у нас не часовых, не вахтенных.
Проснулись с восходом солнца. Оно прижало туман к воде, позолотив верхушки деревьев. А потом, выпрыгнув из-за кромки леса, набросилось на дрожащее марево и порвало в клочья. Обессиленный, туман лёг на воду бесследно и росой на вельбот.
Что ни говори, а ночи в апреле ещё зябкие. Меня ребята в серёдку положили - мне хорошо, тепло, а они поворочались - то один бок об меня согревают, то другой. Выбрались из-под полога, тут и увидели китайцев - с удочками на противоположном берегу. Их было трое - старик с бородкой клинышком и в такой же шляпе, мужик средних лет (мордоворот китайского масштаба) и юнец тощеногий пятнадцати лет.
- Смотри, зёма, фокус-покус, - Коротков свистнул по-разбойничьи, воздел к небу кулаки и потряс ими.
Действия, прямо скажем, двусмысленные. При большом желании это можно было растолковать и так - привет, камрады! По крайней мере, старик так и понял - он закивал головой часто-часто, макая бородёнку между колен. В избытке братских чувств помахал нам ладошкой. Тот, чья морда была шире узких плеч, только головой дёрнул - будто комара с шеи прогнал. А малец подпрыгнул, заплясал, заверещал - то зад к нам повернёт и похлопает, то рожи кажет, то язык. Мог бы и не напрягаться, выкидыш культурной революции.
Когда выводили баржу на стремнину, Гранин такой вираж заложил, что побежавшая волна смыла китайцев с их полого берега.
Вошли в Сунгачу. Берега стали ещё ближе, повороты круче. Гранин сам встал за штурвал и разогнал посудину до предела возможного - иначе не впишешься. По нашему берегу, то скрываясь в кустах, то вновь появляясь на чистинах, бежал оленёнок с белыми пятнами на желтом крупе. Долго бежал, будто соревнуясь. Я зашёл к Гранину в ходовую рубку.
- Это кабарга, - пояснил мичман. - Ох, и любознательные же создания.
Об охоте и не помышляет командир, знай себе, накручивает - то влево вираж, то вправо. От усердия испарина на лбу, сбился в локон промокший чуб.
В виду Номомихайловской заставы баржу атаковал ледоход. Каким-то чудом успел Гранин узреть, что на нас надвигается за следующим поворотом - успел и ход сбросить, и приткнуть баржу к берегу. Моряки едва успели завести концы на берег и ошвартовать посудину, как шипя и ломаясь, с грохотом на её борт обрушилось ледяное месиво. Разнокалиберные льдины, то погружаясь в пучины, то высовываясь клыками исполинского чудища, неслось вниз по течению, тараня баржу, в струны вытянув её швартовые. Посудина гудела утробно от ударов под ватерлинию.
- Только бы винт не сорвало, только бы руль не погнуло, - как молитву бормотал Гранин.
Ледяное месиво, обогнув корму, закружилось в воронке у противоположного борта. Натяжение швартового троса ослабло. Передний край ледохода понёсся вниз по течению и скрылся за поворотом Сунгачи. Опасность, быть сорванными со швартовых и захваченными в плен ледоходом, миновала. Отдельные удары по корпусу ещё сотрясали судно, но стали привычны настолько, что мы не спеша попили чаю из термоса, намазав масло на хлеб.
- Вот, моряки, - сказал Гранин, обращаясь к нам с Лёхой, - какие сюрпризы преподносит иногда ваша Ханка - с ней надо ухо держать востро.
Ледоход длился около трёх часов. Когда вода очистилась, баржа причалила к Новомихайловской заставе. Гранин спешил, не желая здесь ночевать - его ребята подняли из трюма бочки с дизельным маслом и оставили на берегу вместе с нами. Моряки с прикомандированного "Аиста" нам сказали - топайте на заставу.
Лёха спросил у дежурного сержанта, можно ли лечь. Тот указал свободные кровати. Шлык тут же завалился спать - сказывалось ночное единоборство с покойной птицей. Я послонялся по казарме - все заняты своими пограничными делами, и никто не загорелся желанием покормить двух несчастных путешественников. Прилёг покемарить.
Проснулся от чьего-то внимательного и недоброжелательного взгляда. Некий ефрейтор пялился на моё лицо. Не найдя в нём ничего позитивного для себя, он уже потянулся лапой к одеялу с явным намерением сорвать его с меня, но зацепился взглядом за табурет. На нём аккуратно - как учили в Анапе - была сложена моя верхняя одежда. Вид тельника и бескозырки смутили его. Он почесал затылок, потом сделал разворот оверштаг (на 180 градусов) и пнул панцирь кровати по соседству через проход.
- Подъём, черпак, картошку чистить.
Ефрейтор ушёл, а черпак начал одеваться, явно разобиженный. Увидев, что я не сплю и наблюдаю за ним, спросил:
- У вас такие же порядки?
- Не знаю, - пожал плечами. - Мы ведь с учебки едем.
Солдат ушёл. Я огляделся. За окнами ночь. В казарме горел дежурный огонь, спали пограничники, но многие кровати были заправлены - должно быть, хозяева в наряде. Встал, оделся и вышел из спального помещения. Соседа-черпака нашёл на кухне. В гордом одиночестве чистил картошку.
- Есть ещё нож? - вызвался помочь, так как спать совсем не хотелось, а вот есть - ещё как.
- Есть. А закурить?
Я прикурил сигарету и сунул черпаку в рот - руки его были сырыми. Сам покурил и взялся за нож. Два ведра картошки, лишившись кожуры, перебрались в аллюминевый бак.
- О-па-на! - в дверях вырос давешний ефрейтор. Он хотел что-то сказать, но, вид моего тельника и ножа в руке, сбил его с мысли. Поскрёб пятернёй затылок, отыскивая нужные мысли, и изрёк:
- А не пожарить ли нам картофанчика, мужики?
Жарил он сам. Жарил умело и ладно заправил - запах с ума сводил. Хотелось с рычанием наброситься на сковороду, когда она с плиты перекочевала на стол, но умял свои страсти и пошёл за Лёхой. Того будить - бесполезные хлопоты. Он ворочался и мычал. Причём, я уговаривал его шёпотом, а он отбрыкивался в полный голос. Наконец из дальнего угла прилетела подушка:
- Идите к чёрту!
И я пошёл, но на кухню к ароматной, с луком и свиной тушенкой, картошке. Ефрейтор что-то знал о нашей судьбе:
- Вы не торопитесь - завтра за вами придёт малый катер из Камень-Рыболова. В ночь он не рискнёт, значит, пришлёпает не раньше обеда. Отоспитесь.
Меня раззадорили вчерашние китайцы.
- А вы здесь рыбачите?
- Только на удочку, когда есть время свободное. У соседей - сети, морды, перемёты. Каждый день проверяют. У них вообще странная служба какая-то. Застава за рекой напротив нашей. Только они там не живут. Приезжают каждый день: четверо на лодки - сети проверять, остальные в волейбол играть. Рыбу сварят, ухи напорятся - и спать. К вечеру опять снасти проверят и домой. Только, скажу я вам, всё это демонстрация. Лежат у них солдаты в секретах - чуть только сунешься, тут как тут. Против нашего отряда стоит особая тигровая дивизия - тысяч около двухсот. Все мордовороты - я те дам.
- Видел я вчера тигра саблезубого - щёки шире плеч.
- Вам, морякам, вообще с ними дружить надо - не ровен час, залетишь на тот берег. Убить, конечно, не убьют. Да и бить, пытая, тоже не будут. Там волком взвоешь и Лазаря запоёшь от пищи скудной. Бедно живут, что говорить. Щепотка риса - дневная норма. В прошлом году занесло каким-то ветром посудину с гидрографами на китайскую сторону, к берегу прибило. Вернули их через неделю - не то чтобы формальности какие блюли - погода не позволяли. С виду вроде довольные, говорят - не обижали. На довольствие поставили по рангу старшего офицера, то есть майора или полковника. Но у гидрографов с такой пищи животы повело. На нашу заставу их передали. Здесь ещё три дня ждали оказии, отъедались. Девчонка среди них была из Владика. Остановишься с ней поболтать - она ничего, разговорчивая, улыбчивая. А потом вдруг схватится за живот и бегом в известное место. Хорошо, если открыто, а если занято…? И смех, и грех.
- Так как насчёт рыбалки?
- Да будет тебе рыбалка, и удочки будут - ты только червей подкопай.
После завтрака, вооружившись лопатой, пошёл копать червей. Здесь копну, там копну - пусто в земле. Китайцы что ли съели? Лёха бежит:
- Бросай лопату, зё, отчаливаем.
- Катер пришёл?
- Нет, навстречу пойдём.
Мы загрузили пожитки и на прикомандированном к заставе "Аисте" вышли в Ханку. На малых катерах нет никаких средств ориентации - ни компасов, ни РЛС (радиолокационная станция). Поэтому идём ввиду берега и знаем, что не разминемся. В полдень и произошла эта историческая встреча - нас с одного "Аиста" передали на другой. Старшиной на нём ходил Иван Богданов, а мотористом - Володя Волошин. Володя - весенник, ему ещё два года служить. А Ивану до приказа - полгода. Он - главный старшина, мастер по специальности, отличник погранвойск и флота. А из себя - усатый Геркулес, только роста небольшого. Три года с утра до вечера гирьки поднимал - и накачался.
- Качку переносите? - спросил нас. - Тогда шилом в каюту, и чтоб я вас до швартовки не видел.
Как сказал, так и исполнили - спустились в каюту и завалились спать, справедливо полагая, что экзотика Ханки от нас никуда не денется.
Лишь только привальный брус стукнулся обо что-то, Лёха раздвинул дверцы-шторки каюты. Мимо швартующегося за штурвалом Богданова выбрались на кокпит. Вот он Камень-Рыболов. Скалистый тёмный утёс. Справа зелёные бараки флотской части. А перед нами бетонная стенка дамбы и строй сторожевых катеров. Нет, сторожевиков только два, остальные - артиллерийские катера Краснознамённого Тихоокеанского флота. Разница - в одну пушку на корме. Впрочем, два спаренных ствола - это скорее зенитный пулемёт на турели. Такой же и на "Шмеле" есть.
Кому-то мы должны доложиться, отдать предписание. Впрочем, им Лёха сразу завладел - пусть теперь и суетится. Шлык взобрался на палубу ПСКа и пошёл искать, кому бы доложиться. Я же присел на баночку на кокпите и стал ждать развития событий. Однако, появился старшина Богданов и заявил, что совершенно не намерен терпеть более моё присутствие на своей "ласточке". Я перекидал вещи на палубу ПСКа, и сам перебрался. Сел на какой-то ящик на юте с прежним желанием - ждать развития событий. Шли они достаточно непредсказуемо.
Матрос в синей робе остановил на мне свой взор:
- Молодой?
- Пополнение, - говорю: очень не хотелось отзываться на "молодого".
- В футбол играешь?
- Более-менее.
- Ну, играл?
- Играл.
- Собирайся.
- А вещи куда?
- В пассажирку, - он открыл люк на спардеке.
Помог занести рюкзаки и шинели в пассажирку. Я переоделся в белую анапскую робу, на ноги - девственно чистые (по причине не применения) спортивные тапочки. Оставляя без пригляда свой и Лёхин рюкзаки, подумал - будет здорово, если нас оберут здесь до нитки.
С новым знакомцем, который был москвичом и прозывался Валерием Коваленко, мы сошли на берег и потопали к флотским. Валеру тихоокеанцы приветствовали радостно, меня сдержанно:
- Молодой? Играет? Сейчас посмотрим.
Мы были в спортивном городке, на футбольном поле. Желающий посмотреть поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку и встал в рамку.
- Бей!
Я разбежался и врезал по мячу. Удар получился классный - вслед за мячом полетел и тапок. Мяч влетел в один угол, моя обувка - в другой. Флотский только руками развёл, ничего не поймав.
- Парень годится, а обувь нет.
Мне нашли потрёпанные бутсы. На КПП забрались в автофургон и поехали на стадион. Увидел посёлок, гражданские лица и почувствовал себя самовольщиком.
Игра была календарной, на первенство посёлка (или гарнизона?). Против нас бились офицеры вертолётного полка. Бегать они мастера - не смотри, что по небу летают. А вот с мячом не на "ты" - техники никакой. Освоившись в первом тайме, мы с Валерой создали тандем по правому краю и сделали всю игру во втором. Как только мяч у меня, Коваленко делает рывок, и я выдаю ему точный пас на ход. Играл он здорово - что наш Сашка Ломовцев, только ещё более нацеленный на ворота. Бил из любых положений, и часто забивал. Вертолётчикам три плюхи закатил - отдыхай, пропеллеры!
Тихоокеанцы:
- Всё, теперь всегда за нас играть будешь - с Валерой вместе.
Коваленко:
- Если к нам попадёт. Одного моториста ждут во втором звене - они сейчас на границе.
Моего отсутствия на ПСКа никто не заметил. И вещи не тронули. Лёха свои забрал. Он уже получил назначение мотористом на ПСКа-66, побывал в машинном отделении и даже что-то там успел починить. Его старшина Володя Калянов из Питера, а в Ленинграде почему-то ни разу не был и даже не слышал о таком. Лёха обзавёлся кроватью в кубрике и шкафчиком для личных вещей. А мне предстоит ночлег на баночке в пассажирке. За ужином боцман ПСКа-67 напомнил морской закон:
- Посуду моет самый молодой.
Я хотел было высказаться насчёт другого закона - гостеприимства, например - да промолчал. Хорошо - покормили. Принёс с камбуза бак горячей воды и принялся за мытьё. Делал это не торопясь, тщательно, всем своим видом показывая - ах, как мне нравится это занятие. Притопал Лёха. Он тоже порубал на своём "корвете", а посуду моет очередник.
- Ты, зё, старайся, старайся, - прикалывался он. - Глядишь, погранца заработаешь.
Услышал его боцман Мишарин:
- Нет, за посуду погранца не дадут, а вот за стоящее дело - легко. Ну-ка, подь сюды.
Боцман открыл форпик, извлёк на белый свет кувалду.
- Будем кнехты осаживать. Бей!
Лёха, что было мочи, ахнул по битенг-кнехту на баке. В люке командирской каюты показалась голова мичмана Тихомирова.
- Что происходит?
- Кнехты осаживаем, - сказал Мишарин, лёжа на палубе и заглядывая в форпик. - Вытянулись от швартовок. Давай ещё.
Гром ударов далеко разносился по стальному телу сторожевика. Вскоре собралась толпа зевак и, пряча улыбки, стали давать Лёхе советы и делать замечания.
- Тьфу, чёрт! - выругался Мишарин. - Лишка. Лишка, говорю, осадили. Придётся вытягивать.
Лёха схватился за приваренный к палубе кнехт и стал тянуть его вверх изо всех сил, хотя и до его тупой башки дошло, наконец, понимание, что над ним прикалывается команда. Во флоте это любят.
А я мыл кружки и после вечернего чая. И на следующий день после завтрака. А после обеда забрался в кузов ГАЗ-66 и поехал на границу, где ждал своей смены дембель Никишка.
Деревня называлась Платоновка. Два сторожевых катера ошвартовались у берега. С одного по сходне буквально слетел старшина первой статьи Никифоров.
- Где твои вещи?
Он подхватил мой рюкзак и шинель, скачками помчался обратно. Я едва успевал за ним по песку, а на сходне безнадёжно отстал. Спустился в кубрик в гордом одиночестве. И совершил первую ошибку - надо было крикнуть с палубы: "Прошу добро". Этому меня обучили в первый же день на 67-м. А я подумал, что за меня всё сказал Никишка, и молча ввалился в кубрик, где сразу же напрягся экипаж - что за фраера им подсунули?
Старшина первой статьи Никифоров уже сунул мою шинель в шкафчик.
- Твой. И кровать твоя, - постучал ладонью по панцирю гамака. - А это твой начальник.
- У-у, сука, - поднёс он кулак к носу старшего матроса Сосненко. - Гляди у меня.
Получилось не грозно, а совсем даже смешно, когда тот задёргал своим клювом. Никифоров подхватил дембельский портфельчик с якорем на язычке и стал обниматься с ребятами, прощаясь.
- Прошу добро! - и топ-топ-топ по трапу. В кубрик спустился дембель с ПСКа-68 Генка Рожков.
- Что, Никишка, готов? Замену прислали? Ты что ль? С одиннадцатой роты? В шахматы играешь? Сейчас обую - сиди, жди.
Рожков умчался за доской. Ребята проводили Никишку, притащили хлеб из машины, сбились в кубрик меня послушать, но заявился дембель Рожков, и мы расставили фигуры.
- Куришь?
- Курю.
- Боцман, где попельница?