Это он по-хохляцки сказал. Боцман катера, старшина первой статьи Леонид Петрович Теслик подал обрез снарядной гильзы с якорьком на боку. И я совершил вторую грубейшую ошибку - закурил в кубрике, что категорически запрещалось. Боцман на мою наглость беззвучно скрипнул зубами и удалился. Следом потянулся весь экипаж. Остался только комендор Мишка Терехов и сверлил меня взглядом, пожирая глазами. А я положил сигареты на стол, но Рожков, проигрывая, разволновался, захотел выкурить папиросу, которой ни у кого из присутствующих не оказалось. Тогда он залез в ящик с личными вещами старшего матроса Сосненко и ловко, не раскрывая пачки, извлёк спичкой две папиросы.
- Будешь? - предложил мне.
Я закурил. Рожков сунул свой дембельский кулак Терехову под нос:
- Тока пикни.
Потом развеселился, поймав меня на просмотре:
- У хохла не убудет.
Тут и Терехова справедливый гнев на мою беспредельную (беспечную?) наглость сорвал с места и погнал на палубу. Должно быть, искры выбивали из стальных балясин трапа его гады (флотская обувь) - так барабанили. Он, конечно же, доложил о проделке Рожкова и моём участии.
- Прости, Коля, - сказал боцман моему непосредственному начальнику. - Но я твоего молодого задрочу.
4
Ваше благородие, господин годок
Ты на мне поездил вдоль и поперёк
Спасибо за науку и домой греби
Не везёт мне в службе - повезёт в любви.
Не удалось боцману меня задрючить. Он сам мне об этом потом сказал - хотел, мол, а теперь не будет, поскольку я парень нормальный и дрочить меня не за что. Сейчас расскажу, как это получилось.
Начало смеркаться, командир сыграл боевую тревогу - длинный такой пронзительный звонок, будто школьникам на урок. Думаете, следом - топот ног, моряки помчались по боевым постам, готовить катер к бою и походу. Да ничуть не бывало - нехотя побросали "бычки" в воду и побрели с ленцой, кто куда. Мы с Сосненко - в машинное отделение. Он сказал:
- Смотри и запоминай.
Прокачал давление масла насосом, включил стартер и запустил ходовой двигатель. Пока он разогревался, Николай запустил дизель-генератор. Над главным двигателем корабельный телеграф. Позвонил, когда стрелка, сделав пробежку по сектору, остановилась, указывая "малый вперёд". Сосненко, продублировав команду, совместил указатели. Переключил рычаг реверс-редуктора в положение "вперёд" и добавил оборотов двигателю. Стрелка тахометра заплясала у первой красной чёрточки. Коля на пальцах объяснил, что эти обороты отвечают команде "малый" ход. Вторая и третья красные стрелки на стекле тахометра соответственно - "средний" и "полный".
- Всё понял? Иди спать, в два часа меня сменишь.
Пробрался в кубрик, ощупью расправил постель в своём гамаке, разделся и лёг. Сон не шёл. Началась сильная качка. Кингстон завыл тираннозавром. В борт гулко бились волны. Всё, подумал, сейчас усну и утону, не просыпаясь. И уснул. И проснулся не на дне Ханки. Коля Сосненко уже разбирал свою постель на рундуке и ругал командира:
- Все люди, как люди, а этот хрен на блюде.
Я спрыгнул с гамака:
- Что случилось?
- Пока ничего, но случится.
- Мы на линейке?
- И не ходили. Слышь, как волны разгулялись. Помудохаетесь сейчас с боцманом.
Я прыгнул в машинное отделение с желанием осмотреться и сделать уборку, но сверху, в люк спардека, боцман машет.
- Пошли якорь выбирать.
Что учудил наш командир, за что ругал его Сосненко? Из Платоновской бухты вышли на простор, а тут волна. Мичман Беспалов решил - на линейку не пойдём, здесь будем бдеть. И спать завалился. Бросили якорь на самом юру. Боцман, как и я, в два заступает, сменяя командира. А тот в двенадцатом в каюту нырнул и приказал Теслика поднять. Вот Петрович и чертыхается - якорь не держит. Подняли - бросили, подняли - бросили. Четыре раза они его с Колей выбирали, теперь Сосненко спать пошёл, а у боцмана только-только официальная вахта началась. Не спят ещё радист и радиометрист, но первому нельзя на руку больше пятнадцати килограммов, а второй границу зрит в свою РЛС. Так что все якорные страсти на наши с боцманом плечи легли.
Вот мы уже шестой раз цепь стравили и присели отдохнуть на люк форпика.
- Как ты, - спрашиваю, - определяешь, что сносит?
- Легко, - отвечает. - Если качка килевая - держит якорь, бортовая - несёт нас к чёртовой матери.
Только проговорить успел, "Ярославец" дёрнулся и лёг бортом под волну. Окатило нас с головы до ног.
- Кончай перекур, - рычит боцманюга. - начинай отжимания.
Искусство постановки якоря не сложное - когда он на клюзе, даёшь катеру "малый назад" и отпускаешь стопора. Метров тридцать-сорок цепи травишь, потом - стоп. Якорь должен зацепиться за грунт и держать судно на привязи. Вообще-то длина цепи 70 метров, но если 40 не держат, к чему всю травить - самим же потом выбирать. Можно бросить второй якорь, но боцман боится - запутаются цепи, тогда кранты всему катеру.
В четырнадцатый раз поднимали этот распроклятый якорь, когда Лёха Теслик травмировался. Рукоятку не законтрил, приложился со всей своей хохлацкой силушки, и прилетела она (рукоятка) в подбородок его волевой. Рассекла - ладно не до кости. Боцман в кубрик спустился. Радист Ваня Оленчук кинул боевой пост - рукава засучил, пытался унять кровотечение. Ну а я в гордом одиночестве продолжал бороться со стихией. Крутил шпиль, ловя слабину, а потом отпускал стопора, бросая якорь в пучину. Бросал наудачу, не подрабатывая винтом - потому как разорваться не мог. Скрежетал якорь в клюзе, гремела цепь, а в каюте дрых беспечно сундук (а как ещё назвать долбанного мичманюгу, бросившего катер и экипаж на произвол стихии). Я даже рукоять шпиля ударил о палубу как раз над каютой со всей силы. А боцман пришёл, покачал головой - напрасно ты это, приятель. Рана его, затыканная ватой и стянутая пластырями, всё же кровоточила. Как такого на шпиль? И я один, ловя слабину, наяривал рукояткой.
- Бросай, - сказал боцману и пошёл запускать двигатель.
Кажется, зацепились. Вот тогда сели с Тесликом плечо к плечу отдышаться. Обнял он меня и говорит - мол, нормальный ты парень, Антоха, хотел тебя подрючить малость, да, вижу, и без того с нашим Тараканом всем достанется и мало не покажется. Вот такие дела.
Это лишь эпизод нашей боевой службы и флотской дружбы. А сколько их будет ещё? Но давайте всё по порядку.
ПСКа наш носил бортовой номер - 269, а оперативный - 69. Исполнен был из портового буксира проекта 376-У, с красивым серийным названием "Ярославец". По причине своего профессионального предназначения имел огромный винт и малооборотистый двигатель. Да нам и не надо было за кем-то гоняться - наша задача обнаружить цель и доложить погранцам. Ну, а дальше - по обстоятельствам. На вооружении имел двуствольный пулемёт калибра 14,2 мм, РЛС "Донец-2" и штуки три радиостанции. Магнитные компасы и гирокомпас.
По карте и напропалую командиром на нём ходил мичман Беспалов Александр Васильевич, в миру - Таракан. Кличку получил за чёрные усы, торчащие как у Петра 1. Только тому почему-то шли. Начали шёпотом в нашем экипаже - Таракан, мол, Таракан. Сергуха Леонтьев, старшина мотористов ПСКа-68 (второй сторожевик нашего звена), услышал и утром - а был дежурным по рейду - как гаркнет:
- На катерах смирно!
И пошёл, печатая шаг, с докладом к прибывшему мичману Герасименко. Он единственный из всех старшин группы подавал команду для сундука - своего командира. За то и обласкан был.
- Кто на катерах? - спрашивает Николай Николаевич.
- Мичман Тараканов.
- Какой такой мичман Тараканов? Почему не знаю?
Тут Беспалов свою головёшку усатую в люк просовывает.
- Ты что ль Тараканов? - ликует Герасименко.
С того и пошло.
Беспалов отслужил срочную в погранвойсках, потом подучился где-то во Владике и явился мичманом на Ханку. Встречайте героя! Понятно, что солдатское прошлое авторитета ему не добавляло. Да к тому же от природы он был туп, скуп и невезуч. Это субъективное моё утверждение, но жизнь раз за разом доказывало его объективность.
Первую границу он отходил стажёром под командой каплея Кукина, замполита группы. Во второй раз вышел полновластным (полноответственным?) командиром. А тут и меня подвезли в Платоновку. Ко мне он благоволил, наверное, потому, что мотылей (мотористов) все уважают. Но я не ответил ему взаимностью - глухое чувство неприязни возникло фактически сразу (с той памятной штормовой ночи) и до конца всей службы осталось. Ни разу не дал он повода в нём усомниться. Возвращаемся в базу с границы, а он, молодожён, сучит ногами по мостику и возбуждённо поёт:
- Скоро база, подъе…ся! Скоро база, подъе…ся!
При всех упражнениях в словоблудии никак не могу подобрать цензурный синоним беспаловскому выражению о том, что он тотчас же сделает с женой (или вместе с оной). Но зрелище сиё - любовный танец самца шимпанзе в отсутствии самки - зрелище само по себе неприглядное. Я поначалу жалел незнакомую мне молодую женщину - достался урод! И кто тебя, дурочка, замуж-то гнал? Неужто больше не нашлось никого - даже самого завалящего? А как увидел Тараканиху, подумал - так вам обоим и надо. Нет, братцы, согласен на любую половинку женщины - красивую или умную. Но чтоб ни одной - пусть с такой Таракан живёт.
Давал ему возможность исправить свой образ в моих глазах, но он ею не воспользовался. Подхожу как-то, говорю:
- Товарищ командир, научите с картой работать, девиацию считать, курс прокладывать.
А он:
- Зачем тебе?
- Хочу всё знать - все специальности на катере освоить.
- Ишь, чего захотел! Иди маслопупь (то есть масло под пайолами брюхом…).
И это отец-командир! Да таракан он стопроцентный - без скидок и поправок!
Теперь об экипаже.
Мой старшина Сосненко Николай Николаевич - замечательным хохол, родом из-под Симферополя. Самая главная его черта - разумность. Действительно, к чему напрягаться, бежать выполнять приказ командира, если он дурацкий. Хохол повернётся на другой бок, улыбнётся и промолчит. Таракан рукой машет:
- Ты, Сосненко, ленив до безобразия.
Но это была неправда. Просто он знал цену нашему командиру и всей его суете.
Работал в машинном отделении исключительно в белой галанке. Говорил:
- Мастер рук не замарает.
Но до мастера ему было далеко - дальше, чем до Китая пешком. Он имел второй класс по специальности, и, чтобы получить первоклассный значок, надо было гнуться перед командиром. А это, говорил Коля, ему врачами противопоказано. Вот и рисковал своей парадной формой № 2, намекая кому-то не очень умному, что давно созрел для присвоения высокой квалификации.
Был такой случай. Заловил меня командир в рубке и ракетницу суёт - почистить! Сел на комингс, чищу. Сосненко подходит, берёт у меня оружие:
- Гнёшься, собака. Сейчас выкину за борт, и пойдёшь ты в дисбат.
Махнул над леерами, а ракетница, как ружьишко охотничье переламывается и разбирается. Ствол от рукоятки отцепился и бултых в воду. Сосненко отдал, что осталось, руки в карманы, прочь пошёл, и не расстроился.
Беспалов летит:
- Где ракетница?
Я заикаюсь - так, мол, и так, обранил ствол в воду, товарищ командир.
Таракан брови сдвинул, усы ощетинил:
- Да ты… да ты, - говорит, - боевое оружие утерял. Тебя под трибунал следует отдать, и в дисбат на Русский остров отправить.
Я, конечно, расстроился - шибко в дисбат не хотелось. А Сосненко за ужином, как бы между прочим, говорит:
- Особист придёт, про сети спросит - что говорить?
Таракан аж подпрыгнул:
- А как он узнает?
Коля:
- Кто-нибудь скажет - кому нечего терять….
О чём это они? Вымотавшись после известной бури, ткнулись мы в платоновский пляж. Тут и 68-ой пришлёпал с правого фланга. Ребятам тоже досталось ночью. Командиры спелись и пошли куда-то, сказав, что за почтой - за газетами для политзанятий. Годки с обоих катеров сгоношились и с тушёнкой к известной старухе. Командиры раньше вернулись. Смотрят - нет годков. В кустах в засаду залегли. Боцман на мостик флажками жестикулировать - опасность, мол, осторожно! Трое годков возвращались с добычей, но не было среди них ни сигнальщика, ни выпускника одиннадцатой роты - ничего прочесть не смогли. Впрочем, в последний момент, почуяв опасность, припрятали преступный груз. Подходят.
Командиры:
- Где были?
- За сигаретами ходили.
Смотрят сундуки - в руках ничего предосудительного. Но Герасименко стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь - пошёл и нашёл в песке трёхлитровую банку самогона. Сели на спардек - разбирать полёты. Так, мол, и так, говорят командиры, в базу придём - годков на губу, лычки с медалями к чёртовой матери…. Те пожимают плечами - на всё воля господня.
Вечером на линейку вместе пошли. Где-то на середине Ханки пришвартовались бортами и легли в дрейф. Командиры у Герасименко уединились. Первая смена картошку жареную в нашей рубке поглощает. Командиры соловые вылазят на палубу - где экипаж? Нашли. Герасименко метриста с баночки гонит:
- Ну-ка, поглядим, где мы сейчас?
Взял ориентиры по берегам, прикинул расстояние и испугался: давно мы в Китае - до Пекина рукой подать. Расцепились срочно и во все лопатки каждый на свой участок бегом. Только нам не повезло - сеть китайскую на винт намотали и ход потеряли. За похищенную в чужих водах снасть командира очень даже могли взять за шкварник.
Герасименко прискакал следующим днём на наш фланг и научил Таракана, как задницу спасти от наказанья. Вот мы подогнали ПСКа кормой к берегу и давай балласт на бак таскать. Тяжкий труд - расплата за известную глупость. Ладно, перетаскали - опустился бак, задралась корма. Винт показался - на нём обрывки шелковой сети, которая и к гребному валу припаялась. Надо в воду лезть, чтобы срезать. Но в мае на Ханке никто не купается.
Таракан мне:
- Включи душ.
Запускаю дизель-генератор. Его охлаждает забортная вода, которую и направляю по шлангу в гальюн. Нет желающих лезть в ледяную воду. Герасименко выносит вчерашнюю банку самогона - далеко уже неполную. Первый пошёл!
Мишка Терехов штык-нож в зубы и - бултых! С винта сопли размотал, выскочил - зуб мимо зуба. Герасименко ему полкружки самогона, шеф (кок) бутерброд с тушёнкой и луком. Мишка тяпнул и в душ. Вышел развесёлый такой. А уж коротышка Цындраков по грудь в воде, режет с валолинии прикипевшую сеть. Потом Сосненко, потом радист Оленчук.
Валолинию мы очистили, но экипаж перепился. Балласт таскать, а их мотает из стороны в сторону. Я сказал "их", потому что в воду не прыгал и самогон не пил. И боцман тоже. Кто-то ж должен быть на ногах и в трезвой памяти. Всю эту ночь втроём и бдели на линейке - командир за РЛС, боцман на мостике и я в машинном.
Вот о чём речь завёл Коля Сосненко за столом. Таракан чуть не на колени - родненькие не выдайте, миленькие не погубите. Простилась мне ракетница.
Вот какой головастый у меня старшина!
Вторым годком на катере был радиометрист старший матрос Цындраков, по кличке Цилиндрик. Это как раз тот случай, когда говорят: лучше иметь дочь проститутку, чем сына старшего матроса. Сергей призывался из Свердловской области. Наград имел скудно. Каким ветром ему соплю на плечо занесло, никто не знал. Потом узнали - стукачком оказался наш Цилиндрик. Клал особисту всех и вся. Сундуки - командиры катеров - его насмерть боялись. Особливо наш. Цилиндрик был комсоргом катера - отчаялся в связи с этим съездить в отпуск, но в партию вступить ещё надеялся. Поначалу мы с ним дружили, и он обучил меня работе на РЛС.
Теперь о второгодниках.
Леонид Петрович Теслик - боцман, первостатейный старшина. Родом из-под Симферополя, Колин земляк. Гонял на велике по асфальтовым дорогам Крыма и накачал мускулистые ноги. Был такой случай. У Вани Богданова движок на "Аисте" забарахлил - надо разбирать. Приладил он "крокодил" (ключ на 46) на гайку, рычаг из трубы присобачил - тянет-потянет, сдвинуть не может. Теслика зовёт. Упёрся Леонид ибн Петрович спиной в борт, ногой в трубу, даванул - и "крокодил" глистой свернулся. Рассказать - так вряд ли кто поверит, чтобы ванадиевый ключ спиралью…. Богданов его ветошью обтёр и сказал: "Экспонатом будет".
С Тесликом у нас было много общего во взглядах на жизнь. Например, напрочь отсутствовал стадный инстинкт. Каждый месяц приходили боцману посылки из дома - фрукты, сладости. Петрович ящик на стол - угощайтесь, а сгущёнку присланную (обычно две-три банки) - в карман. Имел грешный страсть - бдя на вахте, пробить две дырки и сосать сгущёнку из банки. Я в этом не видел криминала. А Мишка Терехов возмущался - ах, как это ни по-товарищески, ах, как это по-кулацки. И Цилиндрик ему вторил.
Мне отец прислал посылку с сигаретами, я угостил курящих - попробуйте наших, челябинских. Ну и всё. Мне и в голову не пришло разделить все пачки поровну на экипаж. Мы с боцманом были против такой коммуны. А Курносый - ах-ах-ах, ой-ой-ой. Ты, говорит, хохол уральский. Да пусть себе. Мне наши хохлы по душе. Хотя всякое бывало.
Вот скажите, что самое трудное в морской службе? Думаю, не догадаетесь. А это контрасты. Стоим десять суток в базе - по утрам зарядка, вечером - футбол (для меня, а остальные больше к волейболу тянулись). И днём работы хватает. То есть день в трудах, заботах, движении. На границу вышел - тоска смертельная - нечем себя занять. Ну, пару дней отсыпались. Потом от безделья ажна мышцы болели, и душу воротило от одних и тех же тупых небритых харь. Зрел конфликт и выплёскивался - обязательно кто-нибудь кому-нибудь по сопатке съездит. А потом, выпустив пар, всё утрясалось - мы привыкали к малоподвижной жизни. Десять шагов до боевого поста, семь до стола, восемь до гальюна, а в остальное время постель, постель, постель…
Однажды, лишь однажды, судьба свела нас с боцманом на ринг разрядки напряжённости. Спор возник ночью на вахте. Уж не помню, по какому поводу - очень может быть на межнациональной основе. Может боцман мне сказал - кацап ты долбанный, может, я ему ответил - а ты хохол дрюченный. Только срывается он с места и летит на меня с протянутыми ручонками. Он длинный, и руки у него подстать. Видел однажды, как он Мишку Терехова чуть на тот свет не отправил - схватил за горло, тот ручонками сучит, да коротковаты оказались. Так бы и удушил комендора, если бы не разняли. Теперь, путаясь в полах дурацкого тулупа, который всегда на вахту одевал, летит на меня. Руки вперёд, а пальчонки так и сучат от вожделения вцепиться мне в горло. Ну, уж дудки! Подсел под его руки и - бац! - боцманяре в челюсть. Он с копыт. Запутался в своём тулупе и упал между фальшбортом и спардеком. Я на спардек и навис над ним.
- Слышь, - говорю, - Петлюра недобитая, сейчас прыгну гадами на грудь, и хана твоим рёбром. Но я не прыгну, а скажу - ты в угол меня ставь, матом ругай, но поганками трогать не смей. Слышишь? Никому не позволю бить себя безнаказанно.
И ушёл. Самое удивительное, что боцман не стал меня преследовать - ни в тот раз, ни на другой день, ни когда-либо после. Как все хохлы он был разумен и понимал, что худой мир лучше доброй ссоры. Мы думали, наш конфликт остался незамеченным экипажем. Но как-то Цилиндрик спросил:
- Ты что, боксом занимался?
Посмотрел в его зенки и понял - он что-то видел.
- Нет, - говорю. - Улица драться учила.