- Все-таки припомните, не изменилось ли ее поведение за последние дни? Меня интересуют любые самые мелкие детали.
- Очень хорошо все время себя чувствовала! Все время такая бодрая!
- Может быть, необычно бодрая?
- Так что же, доктор, бодрость - это болезнь? Ничего себе! А я вам скажу по-матерински, это очень хорошо, когда ребенок бодрый! У вас, наверное, детей еще нет, вот вы этого и не знаете. Бодрая-здоровая. Как раз в то утро, когда ее сюда заперли, она сделала утреннюю гимнастику!
- А обычно она гимнастику делает?
- Ну и что? Значит, кто делает гимнастику - сумасшедший? А зачем же тогда ее по радио передают?!
Ну вот, теперь будет рассказывать, что дочь ее держат в психиатрической больнице за то, что она делает утреннюю гимнастику. Такую не переубедишь.
Виталия, конечно, раздражала эта неумная, злая, суетливая женщина. Раздражала, но и наводила на размышления: такой способ выражения горя - через агрессивность - свидетельствовал, что горе неглубокое, что она вообще, по-видимому, неспособна глубоко чувствовать, а это уже говорит о многом. Мать Веры Сахаровой обеднена эмоционально - значит, можно предполагать неблагополучную психическую наследственность с ее стороны, значит, больше шансов, что болезнь Веры - не осложнение после инфекции, после возможной травмы, а процесс, как любит выражаться Люда. Увы! Да, родственники, сами того не зная, несут сюда часто очень неутешительные сведения. Недаром профессор Белосельский любит повторять - а за ним и все врачи в больнице: "Родственники наших больных - это родственники наших больных".
- Нет-нет, против гимнастики я ничего не имею.
- Все-таки это очень странно, доктор: совершенно здоровая девушка… Да скажи же ты, Коля, что ты как в рот набрал!
- Мне тоже это кажется странным, доктор, - первый раз вступил муж, - совершенно здоровая девушка.
- Скажите, пожалуйста, а у вас в роду, и у вашего мужа, конечно, были психически больные? Или люди с большими странностями?
- Что вы, доктор, за кого вы нас принимаете?
- Значит, не было?
- Нет! В нашей семье такого быть не может!
Муж хотел было что-то сказать, было видно, как слова уже зародились в нем, уже пошел сигнал от мозга к языку, по жена взглянула на него коротко и грозно, и перерезала взглядом проводник.
- А чем она у вас болела в жизни?
- Ничем особенным. Детские: корь, скарлатина. Ангины частые. Приступ ревматизма один раз - как это врач выражался? - атака!
- Травм головы, сотрясений?
- Нет-нет!
- Как она у вас учится?
- Прекрасно! Окончила с серебряной медалью, и в институте почти сплошь пятерки.
- По характеру какая? Общительная или, наоборот, замкнутая?
- Очень веселая! Я ее называю: Колокольчик. Придешь домой и обрадуешься: у нас дома звенит Колокольчик! Она, правда, стала стесняться, просила хоть при подругах так не называть. Знаете, они, молодежь, везде видят сентиментальность.
- Ну, а кроме веселости? Как она у вас: принципиальная, с твердым характером или мягкая, склонная все простить, со всеми согласиться?
- Принципиальная! Просто очень принципиальная! Не выносит никакой фальши! Представляете, у нее знакомый мальчик, тоже студент, у них романтическая дружба, почти влюбленность, так она с ним поссорилась из-за комсомольской работы: его выбрали в какой-то комитет, а он увлекается наукой и отнесся к этому спустя рукава, ну, как большинство к таким вещам относится. А она ему сказала: "Это лицемерие! Надо как следует работать или совсем не надо было соглашаться!". И не встречались, и не звонили. Никогда не думала, что можно так переживать из-за таких вещей… А вы говорили, доктор, что она со мной не делится! С родной матерью!.. Да, так очень принципиальная девочка. И никакого легкомыслия, никакого легкого флирта. При ее внешности ей ведь стоит мигнуть, и любой мужчина у ее ног, а она не кокетлива!
- Так-так… Как у вас материально в семье?
- Ну, доктор, сколько денег не имей, их все равно не хватает, вы же знаете, но у Верочки есть все, что нужно!
- Понятно. Вы кто по специальности?
- Я работаю в Госстрахе.
- А муж ваш?
- Он инженер.
Наверное, и брюки в магазине за него выбирает.
- Ну что ж, пока у меня больше вопросов нет.
- Доктор, а что вы нам скажете?
- Очень немного. У вашей дочери острый психоз. Диагноз еще ставить рано: в психиатрии диагнозы ставятся после длительного наблюдения. Сказать, сколько она проболеет, тоже сейчас нельзя.
- Ну как же так! Ведь здоровая девушка! Что это значит - "психоз"?! Как он проявляется?!
- Доставили ее из "Пассажа", там она пыталась говорить нелепые вещи: что вокруг роботы, что они грозят захватить весь мир…
- Доктор, так она просто начиталась фантастики! Я ей всегда говорила! Какая же это болезнь?!
- …Все время испытывает страх, часто возбуждается, бывает агрессивна - очень яркая симптоматика, к сожалению.
- Нет-нет, доктор, вы просто ее не знаете: она впечатлительная девочка, что-то прочитала, что-то сказала, ее не так поняли! Я уверена, что она совершенно здорова. Да, и вы обещали нам ее показать!
Не нужно это! Но будет иначе сомневаться, не лежит ли вместо ее дочери по ошибке кто-нибудь другой. И повторять, что ее Верочка совершенно здорова - ну правда, если и увидит, не поверит, что ее Верочка больна: скажет - настроение такое или такая фантазия. Это сорт родных известный.
- Хорошо. Только кого-нибудь одного из вас.
- Понятно, доктор… Достань из сумки, что у нас, не задерживай доктора. Раздели, что в тумбочку, а что в холодильник.
- Вашей передачей потом займется сестра. Она вам объяснит, что мы берем, а что - нет. Эту всю гастрономию убирайте сразу, оставьте фрукты, печенье. С собой не берите, я же говорю, сестра потом примет.
- Ну хоть что-то! Не могу же я с пустыми руками!
- Вот возьмите апельсин.
Виталий отпер дверь и пошел вперед. Его, конечно, встретила Ирина Федоровна.
- Виталий Сергеевич, я сегодня всю ночь думала, как нам спастись от моей мамы! Она сумасшедшая женщина, совершенно сумасшедшая!..
И, перебивая Ирину Федоровну, обычное:
- Виталий Сергеевич, когда вы меня выпишите?
- Мне уже лучше, снизьте мне дозы, пожалуйста!
В надзорке дежурила Екатерина Николаевна.
- Здравствуйте, Виталий Сергеевич. Все спокойно. Сахарова отказалась завтракать.
Как по заказу.
- Мать тотчас включилась:
- Наверное, ей не нравится больничное! Она привыкла к домашней кухне!
Вера лежала на своей кровати у самого входа. Услышав голос матери, даже не пошевельнулась.
- Попробуйте ее покормить, пожалуйста.
Мать бросилась к Вере.
Верунчик! Здравствуй! О господи, ну это же я!
- Вера смотрела на мать с ужасом. Та попыталась ее поцеловать, Вера вытянула руки, не подпуская ее.
- Ну что ты! Это же я! Верунчик!
- Надела маску? Чтобы я поверила, да? Я вижу: вон шов!
- О господи! Верунчик! Ну как ты можешь? Я твоя мама!
- Маска добрая, а лицо под ней злое! Вон шов!
Виталий взял мать Веры за локоть.
- Пойдемте, она только зря волнуется из-за вас.
Женщина зарыдала и не сопротивлялась. Виталий вывел ее обратно в тамбур. Муж Коля засуетился:
- Ниночка, что с тобой? Ниночка, что случилось?
Она нашла в себе силы и злость выкрикнуть сквозь рыдания:
- Не со мной! Что со мной может? Не соображаешь?!
- Значит, с Верочкой? Что с Верочкой?
- Я же вам объяснял, что ваша дочь больна, - не смягчившись и от рыданий, холодно сказал Виталий. - Я сделал ошибку: мне не следовало приводить к ней в палату вашу жену.
- Не узнать родную мать… Единственную… Испугаться матери… Что ж, она совсем отвыкнет? Совсем чужой сделается? - И внезапно прекратив рыдания, выпрямившись: - Мы ее возьмем домой!
Виталий даже не понял:
- То есть как?
- Возьмем домой под расписку! Будем приглашать лучших профессоров, я возьму за свой счет, и от нее ни на шаг! А то здесь у вас она только хуже заболеет: эти ужасные больные вроде той толстухи, эта громадная палата, эти решетки! Нет, мы ее забираем домой!
Первый раз Виталий слышал такое.
- Должен вас разочаровать: это невозможно.
- Мы дадим расписку, что берем всю ответственность…
- Под расписку мы никого не выписываем.
- Мы пойдем к вашему начальству! Кто у вас главный?!
Вот уж с удовольствием Виталий спихнул этих родственничков на главного - пусть разговаривает.
- Кабинет главного врача внизу. Пожалуйста, идите.
Виталий с готовностью отпер дверь на лестницу.
- Вниз, а потом прямо по коридору в противоположное крыло.
Жена устремилась на лестницу, бормоча:
- Такие больные… Такая палата…
Муж за нею.
Виталий закрыл за ними дверь и вздохнул с облегчением.
- Ну, что вы так долго с ними, Виталий Сергеевич? - спросила Капитолина.
- Ой!.. Готовьтесь, сейчас будете с главным беседовать по телефону: они побежали к нему, чтобы брать Сахарову домой под расписку.
- Ну да?! Что ж они - сами сумасшедшие?
- Точно, Капитолина Харитоновна, - вступила Люда. - Я с ними вчера набеседовалась: самих лечить нужно. То есть ее, он-то молчальник - видно, совсем заездила баба. Зря ты их пустил, я ж тебе говорила.
- Ничего. Зато посмотрел на них, оценил наследственность.
- Да, наследственность имеется! Все, как полагается.
И точно, почти сразу позвонил главный: он же сам не мог знать больных, и всегда повторял родственникам то, что ему говорили врачи отделений. Разговаривала Капитолина:
- Она только что поступила, Игорь Борисович! Острая больная, бредовая, галлюцинирующая, лежит в надзорке… Мы пока наблюдаем, но предполагаем эс-це-ха. Будем консультировать. Если подтвердится, нужно лечить по всем правилам…
Ну вот, Капитолина наметила всю программу: предполагается шизофрения, лечить полным курсом инсулина… Виталий и сам в глубине души думал, что это шизофрения - все за это. И не хотелось в это верить: вопреки всем симптомам, просто из симпатии к Вере Сахаровой.
Капитолина повесила трубку.
- Сейчас они вернутся, отдадут передачу, а то впопыхах забыли.
- Это пусть с сестрами. Я им все сказал.
- Конечно, Виталий Сергеевич! Никто и не говорит!
Виталий стал записывать истории - заполнять бездонную бочку! Люда ненадолго вышла, а вернулась с Мержеевской - старой больной, лежавшей только при Виталии, наверное, уже раз пять. Виталий умел отключаться, и обычно беседы в ординаторской с чужими больными ему не мешали. Но вот Мержеевская… Слишком легко возникали параллели между Мержеевской и Верой Сахаровой: Мержеевская инженер, и Вера, когда окончит, будет инженером: у Мержеевской шизофрения, и у Веры, скорее всего, шизофрения; Мержеевская заболела в двадцать один год, а Вера в девятнадцать - тут у Веры даже хуже… И теперь Мержеевская - инвалид второй группы, работать по специальности уже не может, половину времени проводит в больнице - неужели это ждет и Веру?!
Люда вошла на полуслове:
- …Ну, как мы вас выпишем? У вас вторая группа, на здоровое производство вас не возьмут, а в мастерские вы ходить отказываетесь. Так и будете болтаться? Очень быстро вернетесь к нам.
- А вы попробуйте! Вот возьму и не попаду снова!
- Марианна Витальевна, мы же вас давно знаем. И вы себя знаете: знаете, как быстро вы соскальзываете. Сейчас вы в хорошем состоянии, ничего не скажу, если бы вы всегда в таком состоянии, дай, как говорится, бог. Но пока вы не устроены, это все непрочно. Вы с вашей группой начнете бегать по отделам кадров, вас не будут брать, вы станете нервничать - и в несколько дней лечение пойдет насмарку. Ну, согласитесь вы ходить в мастерские! Худо-бедно, тридцатку там заработаете к вашей пенсии - и уже можно прожить. И будете при деле. Согласитесь - я вас завтра же выписываю!
- Нет, Людмила Петровна, в диспансеровские мастерские я не пойду Я там уже бывала, знаю. Вы же знаете: в здешние больничные я хожу с удовольствием, а туда - нет.
- Капитолина Харитоновна, а нельзя договориться, чтобы Марианна Витальевна и после выписки ходила сюда, к нам?
- Нет, Люда, это нельзя. Вот если бы…
- Ну, что вы замолчали?
- Я не знаю, возможно ли это, но там, кажется, есть место уборщицы. Вот если бы ее туда оформили!
- А можно со второй группой?
- Бывали случаи. Поговорить с Игорем Борисовичем… Ей бы только до ноября продержаться, когда у нее срок ВТЭКа, а там ей, может быть, дадут третью группу. Ты бы пошла, Марианна?
- Уборщицей?
- Они бы тебя оформили уборщицей, а ты бы сидела и шила на той же машине. Ты работаешь хорошо, им бы это было выгодно: ты бы им план выполняла. И платят уборщице рублей семьдесят.
- Я бы согласилась, Капитолина Харитоновна.
- Я поговорю, Марианночка.
Люда воодушевилась:
- Сделайте, Капитолина Харитоновна, это было бы чудесно! Она бы к нам заходила, мы бы следили за состоянием, прибавляли дозы, если что. У нас любят разговоры о реабилитации, а вот была бы настоящая реабилитация!
- Я поговорю, Люда, сегодня же! Вы нас хорошо знаете, Марианна Витальевна, приходили бы со своими переживаниями. Ведь правда? Правда! И в смысле денег.
- Спасибо, Капитолина Харитоновна!
Мержеевская ушла.
- Я Марианну всегда без страха выписываю, - сказала Люда, - настоящей агрессии у нее не бывает. Самое худшее, опять покажется, что к ней пристают на улице, даст какому-нибудь мужику по морде. А так ему и надо: не за это, так за что-нибудь другое. Она особенно любит офицерам по морде давать.
Люда одна воспитывала шестилетнего сына.
Капитолина продолжала переживать свое прекрасное предложение:
- Нет, правда, Люда, это было бы в самый раз! Ведь правда? Правда!
Вот так вот: всеобщее ликование по поводу того, что у дипломированного инженера есть шансы поступить уборщицей. И правильное ликование, вот что самое ужасное: потому что шизофрения так снижает личность, что и работа уборщицы может оказаться не по силам. А про былое инженерство пора забыть… Не дай бог такую судьбу Вере Сахаровой!
Глава восьмая
Вера по-прежнему лежала в белом зале - главном зале тюрьмы под часовой башней, как она теперь понимала. Пережитый ужас вечного одиночества, вечной замкнутости в себе самой отошел и почти забылся - и с ним отошло ликование по поводу жизни вообще, всякой жизни: Вера все еще находилась в плену у роботов, так что ликовать причин не было. Несколько раз роботы подсылали ей отраву, так что поесть удавалось редко. Счастье еще, что Вера научилась узнавать, когда пища отравлена, а когда - нет: от отравленной пищи исходил едва заметный фиолетовый пар - и тогда Вера не ела. А после того как робот, чтобы ее обмануть и отравить, надел маску матери, приходилось быть особенно настороже.
Робот-мужчина каждую ночь продолжал посылать успокоительные волны. Делал он это, конечно, со своей особой целью: надеялся, что Вера потеряет бдительность и удастся выведать у нее тайну. По Вера научилась разбираться в успокоительных волнах: пока те не несут на себе мелких пузырьков, можно на них смотреть, не опасаясь, что они вынесут у нее из головы тайну, а если появляются мелкие пузырьки, тогда нужно создать вокруг себя предохранительное мысленное поле - и пузырьки обтекают стороной, не могут проникнуть в голову. Это оказалось совсем не трудным делом: создавать вокруг себя предохранительное поле.
На этот раз успокоительные волны принесли на себе звуки. Двухмерные звуки: их можно было и слышать, и видеть. Вера никогда раньше не видела звуков, поэтому это было очень интересно. На вид звуки оказались как разноцветные песчинки - каждый тон своего цвета. Сначала они неслись беспорядочно и так же беспорядочно звучали, как гул в зале перед концертом, но постепенно звуки начали складываться в разноцветные узоры - и зазвучали стройно: многоголосье запело Реквием. Ее отпевают! И узоры стали похожими на венки. Сперва слов было не разобрать, но постепенно слова выделились из музыки, стали опережать ее: сначала каким-то непонятным образом донеслись слона, по не через звук, - видимо, по телепатическому каналу, - а потом те же слова выпевались высокими женскими голосами, и эти же слова повторялись низким хриплым шепотом, так что каждое слово звучало трижды, а некоторые и четыре раза, чтобы Вера как следует запомнила, не иначе. Слова догоняли друг друга, голоса перемешивались, звучали все разом:
"Ты жила (телепатически) - ТЫ ЖИЛА (женский хор) - недостойно - ты жила (шепот) - НЕДОСТОЙНО - как и всякий - недостойно - КАК И ВСЯКИЙ - виновный - ВИНОВНЫЙ - как и всякий - студент - виновный - потому что - СТУДЕНТ - ты делала - ПОТОМУ ЧТО - студент - ТЫ ДЕЛАЛА - потому что - больно - ты делала - БОЛЬНО - всем товарищам - больно - ВСЕМ ТОВАРИЩАМ - прожитых лет - всем товарищам - ПРОЖИТЫХ ЛЕТ - прожитых лет - всем товарищам прожитых лет - недостойная - НЕДОСТОЙНАЯ - жизни и чести - недостойная - ты умрешь - ЖИЗНИ И ЧЕСТИ - без стыда и суда - ТЫ УМРЕШЬ - на погосте - БЕЗ СТЫДА И СУДА - ты умрешь - НА ПОГОСТЕ - истлеют кости - без стыда и суда - ИСТЛЕЮТ КОСТИ - и в глазницы - истлеют кости - И В ГЛАЗНИЦЫ - зальется вода - и в глазницы - ЗАЛЬЕТСЯ ВОДА - зальется вода - и в глазницы зальется вода…"
Пение становилось громче, шествие приближалось, шествие на казнь! Видимые звуки сливались в картинки венков, гробов, крестов - и было ясно видно, что это не настоящие гробы и кресты, а картинки, составленные из звуков как из мозаики, картинки, которые звучали нарастающим Реквиемом. Пение гремело! В нем теперь звучало не безличное "ты" - кто угодно может быть "ты"! - нет, чтобы не спутать, чтобы ни у кого не было сомнений, ее теперь называли по имени и фамилии, Вера помнила, что ее фамилия Сахарова, но хор этого не признавал, он как бы разоблачал ее, называя настоящей фамилией: Горянская она, только Горянская! Горянская - фамилия матери, Вера попыталась было отречься от матери, спрятаться за фамилией Сахарова, но хор разоблачил ее уловку: Горянская, только Горянская!
"Казни мучительной - КАЗНИ МУЧИТЕЛЬНОЙ - Веры Горянской - казни мучительной - мы с нетерпением ждем - ВЕРЫ ГОРЯНСКОЙ - Веры Горянской - МЫ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДЕМ - Пусть задохнется - мы с нетерпением ждем - ПУСТЬ ЗАДОХНЕТСЯ - в пламени адском - пусть задохнется - гарпии тело - В ПЛАМЕНИ АДСКОМ - пусть рвут - ГАРПИИ ТЕЛО - в пламени адском - ПУСТЬ РВУТ - как ножом - гарпии тело - КАК НОЖОМ - пусть рвут - как ножом…"
Пение стало ослабевать, удаляться, звуковые мозаики распадались на отдельные звуки. Шествие прошло мимо, и на казнь ее не повели. Значит, откладывается. Ну, конечно, ее нельзя казнить, пока при ней ее тайна! Пока Вера не выдала тайну, роботы вынуждены сохранять ей жизнь!