Пришла Анна. Поздоровалась с Костей. От завтрака отказалась, поднялась наверх. Костя последовал за ней. Она сидела за столом и смотрела на него с какой-то отрешенностью и тревогой. Попыталась улыбнуться, но и улыбка вышла не ее, чужая.
Костя сел в кресло, включил электрический камин. Глядя на мятущиеся всполохи ложного огня, сказал:
- Ты ни о чем меня не спрашиваешь?
- О чем я должна вас спрашивать?
- А судьба ценностей, добытых тобою с таким трудом, тебя не интересует?
Взгляд девушки был устремлен в окно, за которым шел дождь и печально шумела сосновая роща.
Костя понял: девушку потрясла операция, она чувствует себя причастной к преступлению.
- Ты вчера писала?
Анюта замотала головой: нет, не писала.
- Не пишется?
Кивнула.
- У меня до сих пор трясутся руки. Я всю ночь не спала.
- Будешь знать, какова у меня работа, - попытался пошутить Костя. И, сдвинув брови, строгим голосом добавил: - Аннушка, каюсь, что втравил тебя в операцию. Прости меня, родная, не предполагал, что она так взъерошит твою душу. Но ты умная, хорошая, должна понять, что это моя служебная обязанность. Операцию поручил начальник, не мог же я сказать: "Мне это дело не с руки, подыщите другого". Он тогда предложил бы мне иную работу. И гонял бы я сейчас мелких жуликов, воришек… Надеюсь, ты не хочешь видеть меня в роли участкового?
Помолчав немного, добавил:
- Ты же сама вызвалась помогать мне. И вот - помогла. И шла на старуху с таким же легким сердцем и даже с азартом, как там, на Дону.
- Не могу забыть, как она хрипела… Впервые видела, как умирает человек.
- Ну, во-первых, Регина Бондарь не умерла, - соврал Костя, хотя он и сейчас точно не знал, что же случилось со старухой. - Старая ведьма очухалась, и ее отвезли в больницу.
- Она подняла тревогу?
- Ни Боже мой! Молчит как рыба. И будет молчать до гроба. И даже, если ей сунут под нос черную сумку и спросят: "Твоя?", она будет вопить: "Я эту сумку вижу в первый раз!" Одно дело для нее утратить сокровища, а другое - признаться в том, что они у нее были. Ты должна понять: не преступление мы совершили, а преступника обезвредили, не дали уплыть нашему достоянию за границу.
- Твой генерал присвоит их себе и также переправит за рубеж.
- Генералу я дал часть ценностей, - небольшую, остальное забрал себе и спрятал. Придет час, и мы возвратим их государству.
- Но ты же говорил: у нас нет государства.
- Да. Но я сказал: придет час… И он придет!
Анна смотрела широко открытыми глазами, лицо ее оживало, во взоре светился огонек загорающейся надежды: только бы так оно и было. А он протянул к ней руку:
- Дай-ка мне перстень.
Она вынула из стола перстень, посмотрела на него.
- Костя, а знаешь ли ты, что этот перстень принадлежал Екатерине Второй?
- Нет, я этого не знал. А откуда ты узнала?
- Регина Бондарь смотрела в каталог, и я заглянула, - там точно такой же, и под ним слова: "Князь Потемкин подарил Екатерине Второй…"
Майор с удивлением слушал Анну. Наверное, это известно было и волгоградскому ювелиру, он тоже заглядывал в альбом. "Тот хмырь за него не сто тысяч бы отхватил, а и весь миллион".
Повертел в пальцах редчайшую вещь и, подавая Анюте, сказал:
- А теперь он будет по праву принадлежать самой достойной женщине - Анне Ворониной.
Анна взяла перстень, надела на палец левой руки.
- Спасибо, Костя. Я женщина и от соблазна носить такой перстень устоять не могу.
- А сколько в черной сумке таких украшений, и скольким бы женщинам они приносили радость! Там было много монет разных времен и разных достоинств, и все золотые. Вот тема для твоей новой повести.
Привлек к себе голову Анюты, поцеловал в волосы:
- Успокойся, ты же умница, ты все должна понять правильно. Я не могу поступать иначе, и в этих условиях я должен делать свое дело. Но ты не волнуйся: я тебя не стану больше привлекать к своим операциям.
- Мне страшно, если человек умер… Старуха настолько обрадовалась при виде перстня, что задохнулась от счастья. Она, конечно, преступница и предвкушала небывалую сделку. За эту роскошь сунула мне в руки два пустячных колечка. Посмотри, вот они. И все равно не хочу смерти.
- Хорошо, могу тебя утешить. Говорю еще раз: старуха жива, она помещена в больницу и скоро вновь приползет в музей и будет с новым рвением натаскивать ценности в свой тайник. Утешься, твоя Регина еще нас переживет.
Анна улыбнулась, и на этот раз уже не печально.
Прошел месяц. Костя изредка, раз или два в неделю, ездил на работу, но конкретного задания не имел. Старрок был им доволен, звал его Костей, поверял секреты, будто бы искренне питал к нему дружеское расположение. О музейной операции и о черной сумке не заговаривал, - вроде ничего и не было. Иногда спрашивал Костю: "Что делаешь? Кого-нибудь обложил флажками, - нет? А?" Костя отвечал: "Нет, ничем не занят. Пустяки не интересуют, а крупного дела не подвернулось".
Майору Воронину присвоили звание подполковника. По этому случаю дома устроили торжественный обед, но без посторонних. Друзей у Кости не было.
Амалия из Каслинской возвратилась, но тут же поехала в Крым на курорт, - лечить суставы.
Однажды вечером из Каслинской позвонил Олег.
- Здравствуй, Анна! Здорова ли, как настроение? Докладываю о книге: пристроил ее в частное издательство. И главным там Степан Ковригин, - помнишь, он был редактором твоего сборника? Прочел за один день. Сдал в набор. И в две недели выпустили тысячу экземпляров.
- А сколько ты заплатил?
- Погоди, не перебивай. Главное - необыкновенный успех книги. Первая тысяча продавалась в десяти киосках по тридцать рублей. И раскуплена в два дня. Киоскеры говорят, что так ходко не идет ни одна книга. Типография печатает основной тираж - сто тысяч. Но я не оформил договор, нужна доверенность, заверенная нотариусом. Пришли, пожалуйста, и чтоб были слова: "Доверяю такому-то все денежные операции по изданию моей книги "Слезы любви"". И вот еще: на днях ты получишь экземпляр книги, - подпиши ее и вышли в издательство.
- Ладно, ладно, - все сделаю, но скажи мне, пожалуйста, как здоровье Дуняши? И как церковь? Ты наладил ремонт?
- Да, да, спасибо тебе, дорогая. Дуняшу отправил в больницу - в Волгоград, ее готовят к операции. Говорят, поставят на ноги. А ремонт идет полным ходом. Когда будешь в Каслинской?
Хороший это был разговор. И Анюта, положив трубку, долго не могла успокоиться. И сидевшему тут же Косте сказала:
- А и вправду от счастья можно умереть. И предложила:
- Поедем кататься на автомобиле?
Она много слышала о дачных местах: Репино, Комарово. Нынче же решила туда поехать.
Костя сидел рядом, любовался, как ловко управляет машиной Анюта.
- Давай говорить на английском. Скоро поедем в Америку, надо бы свободно владеть языком.
Анна перешла на английский. Говорила короткими простыми фразами:
- Я очень счастлива. Олег сообщил хорошие вести.
- Какие?
- Напечатали мою книгу, ее хорошо покупают.
- О, я рад! Поздравляю!
Костя говорил так же лаконично, но фразы строил быстрее, произносил увереннее. Подумал: "У меня не было времени заняться ее рукописью, завтра же поеду искать издателя". Спросил:
- Издали так быстро? Я думал, книги издают долго.
- Раньше - да, издавали долго. Теперь есть частные издательства. Если им выгодно, издают быстро.
Эту тираду проговорила с трудом, и Костя не все понял.
- Частные издательства? А цензура?
- Теперь нет цензуры. Демократы ее отменили.
- Это хорошо или плохо?
На этот вопрос Анюта ответила по-русски:
- Я автор молодой, поначалу полагала, что это хорошо. Но сейчас вижу: сломав цензурный заслон, на рынок хлынула низкопробная и откровенно вредная литература - порнография, проповедь злобы, агрессивности. Этак, я думаю, из молодых людей можно воспитать стадо разбойников и насильников. Кто же тогда защитит нас, женщин? И кто будет рожать и воспитывать достойных граждан?
- Ты мне сказала целую речь. Хорошо бы такую умную проповедь услышать от тебя по-английски.
В Комарово на Большом проспекте они вышли из машины. Дачи тут были большие, усадьбы просторные, и всюду - вековые мачтовые сосны. Прежде, когда Ленин позволил Финляндии отделиться от России, к финнам перешла большая территория между Финским заливом и Ладожским озером - уголок природы с могучим лесным массивом, увлажненный дыханием, с одной стороны, соленой Балтики, с другой - озерной благодати. Массив этот близко подступал к городу Петра и был превращен финнами в райский уголок для своей богатой элиты. Состоятельные люди Финляндии строили дачи рядом с уже бывшими здесь домами русских богачей; в результате здесь, на юге Финляндии и севере Петербуржья, вырос редкий по красоте поселок - смесь архитектуры русской с творениями финских мастеров по дереву. Комарово стало заповедным местом проживания людей именитых, ученых, писателей вперемешку с вездесущими денежными ловкачами.
Комарово, как и некоторые дачные поселки Подмосковья - Абрамцево, Переделкино, Архангельское, стало знаменито.
Не было видно залива, но дыхание моря Анна ощущала. Сказочная красота окружала ее.
На обратном пути говорили о богатых и привилегированных. Анна и не подозревала, что у нас их так много.
Все чаще между Костей и Анютой закипали политические разговоры. Девушка бывала в магазинах, на питерских рынках, видела, как растут цены, как встревожены и растеряны женщины, им не на что было купить самые необходимые продукты. В воздухе висел страх перед надвигающимся голодом.
- Что же это происходит в нашем государстве? - спрашивала Анна, и в голосе все сильнее звучали нервное раздражение, страх, передававшиеся ей от людей, и боль за них.
- Мы сами во всем виноваты, - говорил Костя, включая камин и подвигая к нему кресло. Он любил вот так, поудобнее устроившись у камина, заводить с Анютой разговоры о политике, где у нее были самые поверхностные знания, и он упивался своим явным превосходством.
После таких разговоров, вставая по утрам и садясь за письменный стол, она долго не могла написать и строчки. Тушила настольную лампу и смотрела через стекла балкона на лес; из темной комнаты он даже в безлунье рисовался отчетливо: стояли в безмолвии сосны, липы, широкоплечие дубы и низкорослые, с жидкими стволами рябины. Природа навевала печаль, но и покой, так необходимый для творчества. Она задумала повесть, вначале писала быстро, легко, как она обычно и писала, но жизнь людей, которых она встречала, разговоры с Костей вносили сумятицу в ход ее мыслей; ей казалось, что все, что она пишет теперь и писала раньше, - не важно, не серьезно, это детский лепет девицы, не знающей жизни своего народа, копание в собственных мелких страстишках. Олег звонил, что повесть пошла, ее охотно раскупают. Но о чем она?.. "Слезы любви" - история ее несчастной любви, несостоявшейся жизни. Ей двадцать четыре года, а она не замужем. В станице и на хуторе таких называли "старая дева", "перестарок", - к ним относились настороженно. За что-то ее не берут же! Какой-то изъян в девке!.. "Изъян во мне? Но какой?.."
Включала свет, - писать, писать… Но строчки не давались. И тогда раздраженная, почти в слезах она заваливалась в постель и спала долго, часов до десяти.
Зазвонил телефон. В трубке бодро и весело звучал голос Старрока:
- Костя, ты?.. Привет, старик, привет. Старая карга окочурилась. Каково? А?
- У себя в кабинете?
- Нет, дома. Вышла из кабинета, держалась за сердце, покачивалась. Наш человек довел ее до машины, спросил: "Не случилось ли чего?" Она в страхе подняла руки: "Нет-нет, ничего не случилось. Все в порядке, все в порядке…" С этими словами села в машину. А ночью дала дуба. А? Как это тебе?.. Старрок хохотал как ребенок.
- Костя! Ты молчать умеешь? Главное - молчок, тишина. Ну, будь, - до встречи. Если будут заказы - гони всех к черту! Ты нужен для дел важных, государственных. Не уезжай из Питера, а уедешь - дай знать, где тебя искать. Через месяц-другой поедешь в Штаты. Изучай английский. Дело предстоит архиважное, как говаривал вождь мирового пролетариата. Да, чуть не забыл. Та девка, что помогала тебе, она знает…
- Ничего не знает. Я сказал ей, будем изымать музейную реликвию - какую-то диадему, а какую - я и сам не знаю. Не беспокойтесь. Тут все в порядке. За молчание она деньги получает.
Генерал повесил трубку. Костя отвалился на спинку кресла. Старрок не все доверял телефону, но Костя понял: старуха ушла из жизни и тайну несметных богатств унесла в могилу. Преступления таких масштабов редко раскрываются, время затягивает их непроницаемым мраком.
Обстоятельства складывались как нельзя лучше: старуха сошла со сцены, Старрок доволен, включил его в состав могущественной московско-питерской мафии, - он теперь и крышу имеет, и даже охрану. Старрок позаботится о его безопасности, вовлечет в другие дела, - и, может быть, более крупные, чем музейное, хотя, по совести говоря, более крупного дела подполковник не представлял. И, конечно же, он и впредь согласится только на такие дела, где у него будет возможность изымать народные ценности у преступников.
Костя успокоился, и это спокойствие передалось Анне. К ней стала возвращаться прежняя работоспособность. Вставала рано и писала до обеда. После обеда приходила преподавательница, и она занималась английским.
Костя решил произвести ревизию сокровищам и начал с тех, которые извлек из черной сумки. Днем, после завтрака, пошел в сарай и достал сверток из укрытия. В своей комнате развернул его, сгрудил в отдельную кучку золотые монеты. Их было много - сотни и сотни. Считая, вспомнил старуху, высохшую, как пустой гороховый стручок. Она тоже… считала. Как же человека сжигает страсть к золоту!
Костя в раздражении двинул кучу монет на край стола, ссыпал ее в мешок и бросил его за угол книжного шкафа.
Задумался. Мысленно искал пути возвращения ценностей государству, - с легким сердцем сделал бы это, но путей таких не находил. Всюду он видел людей, которым не верил, особенно, власть имущим. Наблюдал какую-то роковую закономерность: чем выше человек поднимался по служебной лестнице, тем он был подлее и лживее, - на ум тотчас же приходили Горбачев - артист среди подлецов, затем - Старрок… Представлял, какие циники и лукавцы прыгнули теперь в кресла министров, председателей банков, президентов компаний, ассоциаций. "Нет уж, фигушки! Вам я не дам и единого золотого!.."
Стал разбирать ювелирные изделия. Были тут украшения в замшевых и бархатных чехлах. И сами чехлы представляли художественную ценность, особенно запоры, застежки, крючки, остроумные крепления.
Не сразу удалось раскрыть один такой чехол. Осторожно вынул из него диадему, - женское головное украшение в форме полукороны. Легкое, как воздух, ажурное, как вологодские кружева. Посредине - большой темно-синий сапфир, кабошон - неграненый, выпукло отшлифованный камень, излучающий синее мерцание, по всему полю - бриллианты чистейшей воды, размеров разных. В свете, лившемся из окна, диадема сияла и переливалась, плыла, летела, точно эфирное, но живое существо…
Пытался вообразить мастеров, сотворивших это волшебство, - и не мог. Чудилось ему, что не люди грубыми руками творили затейливую вязь из золота, платины и камня - ангелы, живущие в облаках, сплели из синевы небес эту сказочную красоту.
Отложил на угол стола диадему, смотрел и смотрел, не в силах оторвать глаз, и слышал, как пульсирует кровь, толчками ударяет в виски. Предмет неодушевленный, - думалось невольно, - а кровь волнует. В нем сила таинственная, энергия труда мастеров, власть гения, который только и может этакое чудо сотворить.
Бережно опустил в свое гнездо диадему, аккуратно уложил в ряд все чехлы, отдельные украшения завернул в бархатные лоскутки, как и было в черной сумке, упаковал, связал… "Посмотрю в другой раз и решу: что же делать со всем этим богатством?"
В дверь постучали. Костя вздрогнул, отошел к окну.
- Да-да.
- Это я, хватит спать.
Вошла Анна, и не одна: с ней был молодой дядя с рыжей бородой и синими, по-детски яркими глазами - казак из Каслинской. Не смел ступить на ковер.
- Да проходите же, будьте как дома, вы же наш, каслинский. Я видел вас в церкви.
- Олег Суворин, художник-реставратор.
- Вы доски искали, столярку хотели заказать.
- Хотел, да теперь-то уж… Доски половые три тысячи стоят, столярка и того дороже - тридцать тысяч заломили. Таких-то денег я и в глаза не видел.
- В Саратов к архиепископу Пимену надо ехать. Он будто бы неплохой человек, - пусть деньги отпустит.
- Он уж мне давал.
С подносом, с пирогами, вареньем и чаем вошла Полина, поставила угощение на журнальный столик.
- Олег - мой старый друг, - заговорила Анна. - Он нас, старшеклассников, на восстановление церкви затаскивал. Мы там до потери сознания трудились.
- Еще тогда вы церковью занимались?
- Давно уж, лет десять.
У Кости явилась догадка: Анюта его пригласила, деньги хочет дать. Но спрашивать ни о чем не стал. Не хотел вмешиваться в ее дела.
Сидели у камина. Был сентябрь, ночи холодные, - Анюта часто включала камин.
- Рассказывай все по порядку, Костя пусть знает о наших делах.
Олег достал из кармана Анютину книжку, - в твердой обложке, с красивым рисунком и портретом автора. Подал Косте.
- Только что издана. Продается у нас на Волге.
- И как идет? - спросил Костя, листая книгу.
- Идет хорошо. В трех городах уже продали пятьдесят тысяч экземпляров.
Олег тронул лежавшую у его ног дорожную сумку.
- Вот гонорар, - и протянул Анне пачки денег.
- И что же вы предлагаете? - повернулся Костя к Олегу.
- Не я предлагаю, а издательство: заключить договор на повторные тиражи. Вот я и прилетел.
Мужики смотрели на Анюту со смешанным чувством восхищения и некоторой почтительной робости.
Острый, изобретательный ум Кости возводил ажурные сооружения планов: если в Поволжье книга так хорошо идет, то она так же может пойти в Москве, Питере, Челябинске и других городах. Ах я осел безмозглый! Рукопись лежит у меня в столе, а я еще никуда с ней не обращался. Завтра с утра поеду в город, найду частного издателя.
Анна, возвращая Олегу половину гонорара, сказала:
- Бери себе на жизнь и на церковь, а мне и впредь будешь посылать половину. Напишу тебе доверенность, - будешь моим издателем.
Радости ее не было предела: она имеет свои деньги, свои кровные, заработанные. И будет жить с достоинством.
В тот же день Олег и Костя оформили все бумаги и съездили в Питер к нотариусу. Составился деловой союз: Анна пишет - Олег издает.
На ночь Олега положили в комнате Кости - на диване у окна, за которым на ветру чуть слышно шумел северный приморский лес.