- А так и возглавил. Был на третьих ролях, а после гибели Тариэла на первые вышел.
- Хватит чепуху городить! Говорю, - по делу приехал. На капитал мафиозный мы вышли, - у тебя он зарыт. А его государству сдавать надо. В банк государственный, - по ведомости да под расписочку. Понял?..
Майор засмеялся, посмотрел на Старрока пристальным уничижительным взглядом.
- Старрок и государство, - эка, черт побери, как заливает!
И - строго:
- Перестаньте паутину словесную развешивать! Говорите просто: Костя, поделись деньгами и всем ценным, что ты отнял у Тариэла. А?
- Ну-ну… Не наглей, Костя. Мужик ты смелый, умный и сильный, как сто чертей, однако не забывайся…
- Давайте ордер на мой арест.
Старрок отдал ордер, и Костя порвал его на мелкие кусочки.
- А сейчас мы пойдем в дом, и вы напишете представление министру на присвоение мне звания подполковника.
- Костя…
- Пойдемте, генерал. А сокровища грузинской мафии действительно у меня. Мы поедем в Питер и поделим их с вами пополам. С вами, слышите? И ни с кем больше. Государства у нас нет, вы его слопали. Отныне будем работать вместе. Я вам нужен, да и вы мне - тоже. Вашу руку, генерал!
Старрок с нескрываемой радостью пожал протянутую руку и крепко обнял Костю.
- Молодец, подполковник! Будешь моей правой рукой.
- Вот так-то! Теперь же пойдемте завтракать, - принимаю вас как самых дорогих гостей.
Пока готовили завтрак, Костя и Старрок сидели в комнате второго этажа, и генерал после внезапно вспыхнувшей эйфории впал вдруг в меланхолию:
- Ты устранил с дороги Тариэла, но он - глава питерской мафии…
- Грузинской мафии, - уточнил Костя.
- Да, грузинской. Все равно должен понимать, какая птица. За него не одна головушка полетит, а если учесть, что с Тариэлом ушел "бриллиантовый багаж", и мы с тобой за него в ответе…
- За кого?
- За багаж этот! - выкрикнул Старрок. - Не прикидывайся… Думаешь, они идиоты, грузинские мальчики? Мне звонил их пахан и дал две недели, - мне и тебе, а там, говорит, если не вернем багаж, и нас на распыл, и наши семьи…
- Надо брать их, - спокойно сказал Костя.
- Сколько проблем! Вывести тебя из-под удара правосудия - одна, мафию развеять - другая, а сколько еще жадных акул ожидают даров!
- Меня оставьте в покое. За мной нет вины.
- Нет? Нет, говоришь? А кто убрал с дороги Тариэла? Ты ведь знаешь формулу убийства: кому нужно, тот и убивает. Станут разматывать…
- Разматывать? Ниточка потянется к вам, а не ко мне. Тариэл мешал вам, а не мне, это вы пригребли "бриллиантовый багаж" и ни с кем не захотели делиться. Вы, генерал, вы! Я об этом багаже и слыхом не слыхивал. Кроме того, есть экспертиза: Тариэл утонул, и на нем ни малейшей царапины. И есть свидетели. А меня с ним и рядом не было. Можно ведь и так дело повернуть. И тогда все шишки на вас повалятся.
Генерал побледнел и весь сжался, как от удара. Он был хлипок, имел слабые нервы. Костя знал это и провел упредительную массированную атаку. А когда увидел противника поверженным, сбавил газ.
- Ладно, ладно, генерал, не надо бояться, - трус умирает много раз, а смелый - однажды. Что же до акул, которые разинули пасти и ждут от вас доли, мы их ублажим. Разделим багаж на три части: одну - им и по одной - нам с вами. В багаже много чего есть, хватит и им на молочишко.
Снизу их звали на завтрак.
На самом высоком месте, на холме с пологими склонами, возвышаясь над станицей Каслинской и как бы оберегая ее, стояла церковь Пресвятой Богородицы.
По рассказам старых людей, она была построена по повелению царя Петра Первого. Он будто бы и место на холме указал и дал на ее построение пятьдесят рублей.
Царь Петр проезжал станицей во время осмотра здешних мест: искали самый узкий перешеек между Волгой и Доном, - уже тогда замышлялось прорыть Волго-Донской канал. И будто бы царь и место у Каслинской облюбовал, но потомки спустя два с лишним столетия прорыли канал чуть выше станицы.
За церковью, в тени вековых кленов, берез и тополей огорожено кладбище; чуть в стороне казаки соорудили стелу из нержавеющего металла и на ней вывели: "562" - столько каслинцев не вернулось с фронта. И как бессменный часовой бережет их покой взметнувшаяся к небу колокольня. Церковь порушили, а колокольня устояла. И как знать, сохрани станичники гордый в своем величии храм, не упали бы они в бездну пьянства и душевной остуды.
Сюда к колокольне и пришла в то утро на рассвете Анна. Здесь стоял походный вагончик, а в нем иногда задерживался на ночь сельский художник-реставратор Олег Суворин. Может, он и сегодня спит в вагончике?
Три года назад выпускник Московского архитектурного института Олег Суворин по своей воле решил один восстанавливать станичную церковь. Не было материалов, никто не давал ему денег даже на жизнь, и только школьники изредка ему помогали, да старушки богомольные приносили еду. Олег работал по двенадцать часов в день и за год поставил золоченый крест, покрыл и покрасил колокольню, повесил большой колокол и три малых, выложил кирпичом, застеклил окна и спустился вниз на два первых этажа.
На крест и золото, и на краску отпустил деньги архиепископ саратовский, астраханский и волгоградский Пимен, в миру Дмитрий Евгеньевич, и он же помог приобрести кирпичи и доски. На том и кончились ассигнования работ.
А дома случилась беда: болезнь позвоночника приковала к постели его жену. И дом, и двое детей остались на руках у тещи.
Олег своей работы не прекращал.
Анна поднялась по трем ступенькам и постучала в дверь. Скрипнула железная койка, и дверь растворилась. На пороге в халате показался богатырь с бородой полярника.
- Нюра, ты?
Он звал ее на старорусский манер Нюрой.
Наскоро оделся и пригласил девушку войти. Не удивлялся ее вторжению, хотя раньше Анна так рано к нему не приходила. И ничего не спрашивал. Ждал, когда гостья заговорит сама.
Анна смотрела на него своим неистребимо влюбленным взглядом и улыбалась.
- Ты чего? - буркнул Олег, в растерянности оглаживая бороду. Он любил Нюру, она любила его, но об этом своем великом и святом чувстве они никогда друг другу даже намеками не говорили. Они немного стеснялись друг друга. Но сегодня девушка задорно, демонстративно улыбалась. И - молчала.
- Ну, говори. Разбудила в такую рань.
- Ты недоволен?
- Ты знаешь: я всегда тебе рад.
- Всегда-всегда?
- Конечно.
- Олег, милый, я имею возможность немного тебе помочь. Хватит тебе бедствовать.
- Я не бедствую. Я очень богатый.
- Ладно, ладно. Знаю, какой ты богатый. Лекарства Дуняше не на что покупать, масло сливочное, сахар, фрукты, - вон как все дорого!
- И что? Чем же ты можешь мне помочь? Часть зарплаты своей выделишь?
- А ты меня угощай чаем, тогда и узнаешь все.
- Чаем можно, вот только сахара…
- Ну вот! А еще хорохорится.
Не сводила с него глаз, следила за каждым его движением, счастливая близостью любимого человека. Кажется, вот коснись он ее своей сильной рукой, и она растает, как сахар в стакане с чаем. Анна самозабвенно, до потери всех тормозов, любила Олега и готова была на все мыслимые и немыслимые подвиги ради этого бородатого сероглазого человека, но Олег ничего не требовал от нее и не ждал никаких жертв. Сам так же страстно, а может, еще более глубоко любил Анюту и потому относился к ней нежно и целомудренно, - боялся дышать на нее, не смел оскорбить неловким и скорым словом.
- Ты поедешь жить в мой дом. Перевезешь Дуняшу, детей и маму, - все будете жить у меня.
- Как?
- А так, - переедете и все. Хватит вам жить в развалюхе. Дуняше нужен покой, а вы все в одной комнате. И детям негде уроки готовить, и мама устала, а ты здесь…
- Погоди, Нюра. А ты где будешь жить?
- Я?
Анюта вдруг погрустнела, - слетела с губ улыбка.
- Я?.. Я в Питер поеду, к дедушке. Он болен, и за ним нужен уход.
Эти слова камнем придавили Олега. Сник богатырь, - враз, в одну минуту. Понял, что Анна одним ударом разрубает их нелепый любовный узел. У него больная жена, двое детей. А если уж случилась любовь между ними, надо разом покончить с нею.
Свесил над столом голову, молчал. И она молчала. И вдруг - расплакалась.
Олег подошел к ней, тронул за плечо.
- Не надо, Аннушка. Не рви душу. Для меня и так все рухнуло в миг единый. Все, что я делал, делал для тебя и с думами о тебе, а наградой и счастьем было видеть, слышать тебя. Но ты решила. Значит так надо. Когда едешь?
Справилась со слезами, заговорила деловым тоном.
- Сегодня еду. Из Питера буду звонить. А сейчас слушай меня, Олег. Мы поедем ко мне на мотоцикле, и ты поможешь мне собраться. Я же покажу тебе, где и что лежит.
Выйдя из вагончика, посмотрела на ту сторону Дона, - парома еще не было. Машины, выстроившись в рядок, ожидали.
Мотоцикл стоял во дворе Евгения Владимировича. Анна вывела его, и они поехали на хутор. И через несколько минут входили в дом.
- Исполни мои поручения и не возражай, - говорила Анюта, усадив Олега за стол и угощая холодным мясом. - Во-первых, отвези в Волгоград, в издательство, рукопись моей повести, - вот она. Сейчас напишу тебе и доверенность, чтобы ты все финансовые дела по рукописи от моего имени вел. А во-вторых, вот тебе деньги.
- Деньги?.. Еще чего! - отстранил их Олег.
- Здесь пятьдесят тысяч рублей и двадцать тысяч долларов.
Сильный парень Олег, могучий и телом, и духом, а тут и он опешил.
- Откуда у тебя такие деньги?
- Не беспокойся, деньги эти заработаны честно и мне дадены хорошим человеком. Костю Воронина знаешь?
- Знаю.
- Костя мне и дал деньги. А ты слушай мою инструкцию. Рубли все на семью расходуй, а половина долларов - на починку церкви. Хватит тебе одному горбатиться, и бесплатно. Найми двух-трех рабочих, купи кирпича, леса, показывай им, а они пусть делают.
Олег наконец справился с волнением первых минут, пришел в себя, поверил в реальность происходящего.
- Двадцать тысяч долларов - это же миллионы рублей! Если уж на тебя напал стих благотворительности, я приму гуманитарную помощь. Но первое, что я бы хотел, - автомобиль. "Жигули" почти новые две-три тысячи долларов стоят, а то и меньше.
- Покупай хоть "Волгу". Деньги твои и без отдачи. И не перечь. Но одно условие обязательно: быт семьи устрой. Лекарства Дуняше, белье, одежду детям купи и себе пальто зимнее или куртку купи непременно. Я так хочу - слышишь? Обстановка в доме есть, и ковры, и гардины… Дуняшу помести в мою комнату, дети пусть в большой, а ты отцов кабинет займешь. Я приеду - проинспектирую. Если что не так - накажу. Сильно. А повесть мою в частное издательство сдай, - недавно открылось в Волгограде. За счет автора издают. Деньги на издание - вот.
Отсчитала еще три тысячи долларов, сунула в ящик стола - туда, где рукопись.
- Нужно будет больше - позвони. Прилечу - расплачусь. А сейчас тороплюсь я. Мне надо нынче же быть в Петербурге.
Анна скоренько собрала свою походную сумку, и они вышли во двор.
Над Доном и лесом радостно возвещала миру грядущий день заря, а казаки еще не тревожили сон паромщиков.
- Ключи от дома - на, бери.
- Но ты…
- Если вернусь, буду жить у Евгения Владимировича. Он давно зовет меня. А не то и другой дом купим.
Присели на крыльцо по русскому обычаю, помолчали.
Анна поднялась решительно, подала Олегу сумку.
- Держи, а я сяду за руль.
Перекрестила дом, сказала:
- С Богом!
И они поехали в аэропорт.
Машины прибыли в Петербург вечером, на третьи сутки. Костя сидел за рулем первой машины, - так приказал Старрок. Сам генерал ехал во второй.
Едва они вошли в Костин кабинет, раздался звонок.
- Костя, вы?.. - кричала Анна. - Все в порядке! Все в порядке! Звоню из автомата.
- Хорошо. Я скоро буду дома.
- Кто звонил? - насторожился Старрок.
А Костя подумал: "Хорошо, что генерал не видел Анюту. И ничего о ней не знает".
- Приятель, - спокойно ответил майор.
- Хочу ехать сейчас, - предложил генерал.
- Как будет угодно, но - одно условие: к месту клада мы пойдем вдвоем.
Старрок хмыкнул, опустил голову. Прошелся по ковровой дорожке.
- Чего вы боитесь?.. Там, у камня, я вас не тронул.
- Но в чем дело? Почему вдвоем?
- Хочу иметь свою долю и делить без свидетелей. Мы договорились: делим на три равные части.
- Хорошо, хорошо. Я помню.
- И поедем тоже вдвоем. И так, чтобы без хвоста. Я буду сидеть за рулем.
- И на это согласен. Отныне в наших отношениях - все на доверии.
- На полном, на абсолютно полном.
Костя протянул руку, и Старрок пожал ее. Рука его была потной и слегка дрожала. Он знал, что через час-другой увидит кучу драгоценностей, и в предвкушении такой минуты сильно волновался.
О спутнике своем генерал думал: "Надежный человек, с ним легко и покойно. На него я могу положиться".
Перед главным входом в милицию стояла "девятка" - машина начальника милиции. Костя открыл дверцу и сказал шоферу:
- Мы поедем одни.
Старрок нырнул в угол салона, Костя сел за руль. И с места взял большую скорость. И свернул в ближайший переулок, там снова свернул, и снова, и снова, - и выкатился на Выборгское шоссе.
- Ну, ходок, ну, мастер, - качал головой генерал, видя, как майор "выписывает" петли, сбрасывая с хвоста "клещей", которых Старрок, конечно же, мог повесить.
Костя ему все больше нравился, и он проникался желанием сделать его ближайшим товарищем по своим делам. "Да-да… Непременно пошлю его в Америку. Дело пахнет сотнями миллионов, - нужен надежный человек".
- Ты, майор, говоришь по-английски?
- Да, я английский знаю и могу на нем изъясняться, хотя и не очень бойко.
- Тебе придется срочно засесть за английский, дам тебе учительницу, будешь с ней беседовать только на английском. У меня на тебя есть серьезные виды.
- Можете располагать мною. Я для себя решил: поступаю в ваше полное распоряжение.
- Хорошо. Ты, майор, нравишься мне все больше, и я готов доверять тебе.
Они подъезжали к дому дяди Васи.
Старрок не отступал от майора ни на шаг: вместе они вошли в дом, подошли к печке, на которой лежал хозяин дома.
- Ты болен, дядя Вася? - поднялся к нему по лесенке племянник.
- С чего ты взял? - возразил бодрым голосом Василий Владимирович. - Люблю поваляться на печке, - вот и все дела. А ты надолго ко мне?
- На этот раз - нет, но потом приеду. Дай ключ от сарая, - там инструменты, мне надо кое-что починить в моторе.
- Он там, над дверью, - на карнизе.
- Ну-ну, ты лежи, а мы повозимся с машиной.
Прошел в дальний угол сарая. И, прежде чем достать сверток, сказал Старроку:
- Закройте дверь. На задвижку.
Приставил к стене два пустых ящика, встал на них и вытащил из-под стрехи сверток, запеленутый целлофановой пленкой, с радостью ощутил, что он много меньше и легче того, что он сюда закладывал. "Молодец, девка, - подумал об Анюте, - спроворила".
Подозвал генерала. Показал на ящик:
- Садитесь.
Тот было протянул руки к свертку, но майор остановил:
- Не торопитесь, генерал. Тут нас никто не увидит.
Старрок медленно опускался на ящик, но взгляд его был прикован к свертку, и руки машинально к нему тянулись, и весь он дрожал, как в лихорадке. А Костя искал подставку вроде столика. Наконец нашел, включил свет, подтянул ящик и для себя и подсел к генералу.
И не торопясь, как в замедленной съемке, - так казалось Старроку, - разворачивал сверток, а когда раскрыл содержимое, генерал тихо ойкнул и запустил руки в драгоценности.
Костя снова спокойно произнес:
- Тор, опитесь, генерал.
И ребром ладони стал разделять на отдельные кучки кольца, перстни, браслеты, царские ордена и золотые монеты… Потом вырвал из блокнота три листка, написал: 1, 2, 3.
Показал на кучки. Свернул листки в тугие трубочки, накрыл ладонью.
- Тяните!
Генерал сунул пальцы под ладонь, захватил билет. "Первый"! Костя двинул ему первую кучку. Потом генерал достал третью - Костя подвинул и третью. Среднюю забрал себе.
- Поехали, майор, быстрее.
- Куда спешить? - сказал Костя, но Старрок его не слышал. Бросив на ходу: "Заходите ко мне завтра", он трусцой бежал к машине. И в ту же минуту, набирая большую скорость, полетел к шоссе.
Костя вернулся в сарай и здесь под лампочкой разложил свою долю. Насчитал два десятка перстней с бриллиантами, тридцать мужских печаток, почти столько же массивных золотых колец, заколки с бриллиантами, несколько брошей, - эти были особенно ценны, три колье, восемь старинных камей тончайшей работы в золотых оправах, семь массивных золотых браслетов. В кучке его оказалось сто сорок девять царских золотых десятирублевиков.
Вспомнил, как в Волгограде за один перстень с крупным бриллиантом мог получить сто тысяч долларов. Окинул взглядом лежавшие перед ним сокровища.
В уме прикинул: раньше, до перестройки, одна золотая монета стоила пятьсот рублей. Теперь же - о-го!.. Какие миллионы заключены в одних только золотых монетах, и какую уйму денег увез с собой вездесущий и такой ухватистый Старрок! Сколько он отстегнет тем, кто стоит за его спиной? И вновь теплая волна признательности к Анне поднялась в нем.
Нащупывал глазами место, куда бы спрятать клад. Поддел кончиком топора доску в стене, сунул туда сверток. Крепко прибил доску, отошел, посмотрел: "Вот так-то будет ладно". И еще пришла мысль: "Уж Старрок, конечно же, уверен, что ценности свои я теперь в сарае прятать не стану".
Было светло и хорошо на душе. Мысленно похвалил Анну за то, что не попалась на глаза генералу.
Анюта ждала его на пороге дома. И когда он подошел, не сдержала порыва радости - бросилась ему в объятья.
Дядя Вася был рад гостям, - так рад, что не скрывал своего волнения, бестолково суетился, говорил племяннику и Анюте "Дети мои" и всячески старался им угодить.
Старик недомогал, у него "что-то стронулось в спине", и заболел он давно, когда еще только вышел на пенсию, а теперь ему семьдесят два года, и спина болела все сильнее. Впрочем, случались минуты, когда боль отступала, он тогда выходил на улицу, обходил двор, заглядывал в сарай и даже "выползал", как он говорил, за ворота. Он очень любил русскую печь, на ней прогревал спину, и боль утихала. Печь топила, еду готовила и прибирала у него соседка Полина Тимофеевна, женщина не старая, очень аккуратная и честная. Старик в долгу не оставался; отдавал ей вещи умершей недавно жены и платил деньги. И когда Анюта сказала: "Я сама буду все делать", он энергично возразил: "Нет-нет, Полина пусть ходит и все делает по дому". Ясно было, что он не желает загружать внучку домашними хлопотами.