Женщина покосилась на Джона.
- Вы правда хотите?
- Конечно.
- Тогда до следующей недели.
Джон отдал сдачу и снова уставился в газету.
- Черт! Что ты за мерзкая жаба!
- Доброе утро, дорогая. - Джон так и не поднял глаз. В его упоении собственной депрессией времени хватало лишь на то, чтобы ощущать себя несчастным, а на остальное было начхать. Единственной уступкой в общении стала ирония в отношении незнакомых и сарказм для друзей.
- Я думала, меня стошнит. - Петра раздраженно пихнула кулаком в газету. - Ты со всеми своими клиентами так разговариваешь?
- Нет, только женского пола.
- Господи! Мне показалось, ты сейчас перегнешься через прилавок и присосешься к вырезу на ее платье.
- Просто старался помочь. Покупатели прежде всего. Как идет фотографический бизнес?
- Ты не забыл, сегодня день рождения Дороти? - прошептала Петра.
- Не дали забыть. Пускали по кругу шапку. У меня напряженка с деньгами, так что взял десятку из кассы.
- Десятку?
- Не волнуйся. В шапку я кинул только пятерку. И Клив ей что-то купил. Подозреваю, книгу. Еще подарим открытку. Не с нашего склада, но такую же мерзкую, как продаем мы. Орангутанг на ней говорит: "Вижу, какая ты грязная, и вот тебе в зад банан" или что-нибудь в этом роде. Мы все подписались, и в кофейный перерыв предстоят короткие, но жаркие возлияния с тортом. Морковным. Клив считает, что такой больше всего подходит к ягодицам именинницы.
- Господи, ты когда-нибудь уймешься? Помнишь о сегодняшнем ужине?
- Как не помнить. Не удается избавиться от навязчивого видения осклизлых сандвичей, мастикообразной семги с холодной вареной картошкой без фасоли, потому что фасоль мне никогда не достается, и нескольких кувшинов вина, которое не удалось сбыть ни в одном другом месте. И снова торт. На этот раз коричневый - наверное, шоколадный или кофейный. Точнее не определить. Он покрыт тонкой коркой парафина и слюны, после того как именинница пьяно фыркнет на свечи. И все это будет проистекать в непревзойденном неудобстве третьего мира, третьего класса, в псевдожелезнодорожном вагоне во многих милях от центра, у обомшелых ворот Ноттинг-Хилла, где ни в жизни не взять такси и откуда, матерясь и задыхаясь, а в случае с Дороти еще и в слезах, придется идти пешком. Нет, я совсем не забыл.
- Хорошо. Ты намерен переодеться?
- Во что? Или, быть может, в кого?
- Не важно. У меня мало времени. Хочу показать тебе подарок, который мы ей припасли. - Петра стрельнула глазами вокруг и с плотоядной ухмылкой извлекла из сумки коробку. Она сдвинула крышку, Джон наклонился и уставился на отделенный от тела пенис - розовый, огромный, невероятное неудобство для любого портного.
- По крайней мере этого у нее нет точно.
- Скажи, писк?
- Писк - это первый дюйм, а дальше, наверное, визг, вопль, вой, переходящий в стон, скулеж и наконец невнятное бормотание. Ты что, серьезно собираешься его дарить? Не говоря уже о безвкусице, он отвратителен и небезопасен. Разве на нем нет бирки "Не для внутреннего употребления"?
- Не такой уж он большой. Есть намного здоровее.
- Те, которые здоровее, дорогая, это гробики для маленьких собачек, или замысловатые протезы для калек, или платформы на колесах для Марди-Гра. Ты бы себе его вставила?
- Не знаю. Наверное, при определенных обстоятельствах. У него пять скоростей.
- На четыре больше, чем у меня. Он ей не понравится.
- Понравится. Мне лучше знать. Она моя подруга. - Петра уложила пенис в коробку. - Кроме того, у меня есть кое-что еще. Сюрприз.
- Что такое?
- Потерпи, увидишь. И постарайся быть паинькой. У Дороти трудный период. Она по-настоящему несчастна. - Петра подчеркнула голосом "по-настоящему", чтобы стало понятно, насколько истинное горе отличается от его мужского эрзаца.
Дороти действительно ужасно страдала. Психопат-штукатур бросил ее именно в тот момент, когда Джона застукали с Ли. Поэтому все внимание досталось Петре, а Дороти, переживая утрату, тихо истекала кровью в уголке.
Исчезновению безумного хроника обрадовались все, кроме Дороти. Она его не любила и попеременно то столбенела, то дурела от него, но по крайней мере имела дружка, а теперь он убежал с таксистом. И это рассыпало в прах ее хрупкую уверенность в себе и одновременно усилило аппетит.
Дороти всегда подчинялась Петре и поэтому считалась ее лучшей подругой, но теперь, обезмужчиненная, напрочь нарушила соотношение, почти полностью изменив породу. Она стала полумифической - одной из тех почти невидимых, смахивающих на привидения девушек, которые сумбурно налетают на поздние супермаркеты и покупают поддончик какого-нибудь салата, маленькую питу, бутылку Пино Грижио и "Ивнинг стэндард". Они прозрачные, сказочные люди, существа без веса и субстанции, со слабым ароматом рождественской туалетной воды. Бледные, сероватые создания, с опущенными уголками губ и затравленными, без всякого выражения глазами. Они дематериализуются все больше, пока не достигают тридцати, после чего от них остается только дешевое пальто из магазина оптовой распродажи с оторванной пуговицей и груда колготок со спущенными петлями. Они коротают вечность, невидимо стеная на автобусных остановках и у выходов из кино.
Дороти исполнялось двадцать девять, так что все складывалось не лучшим образом. Угроза предпоследней даты загнала ее в гондолу одиночек в магазине "Макс и Спенсер", где она принялась заглатывать упаковками конфетки "Ням-ням" - пищу дьявола, закуску антихриста, завтрак Люцифера. Физически, психологически, духовно совершенно невозможно разорвать пакетик "Ням-ням" и не доесть его до конца, поскольку конфеты произвела на свет нечеловеческая рука. Дороти знала о дьявольском ингредиенте и о том, что неперовы числа содержат долю черной магии. "Ням-ням" - искусный преследователь, симбиотический паразит. Биологический императив этих конфет заключается в том, чтобы быть проглоченными грустными девушками, которых очень редко щупают. "Ням-ням" накапливаются в бедрах, ягодицах и плечах и добавляют новую мясистость и новых "Ням-ням".
Если Дороти собиралась присоединиться к бесчисленному легиону проклятых "ням-нямами" нетрахаемых, следовало изменить походку - с легкой на основательную. Она уже успела нарастить изрядную порцию веса, который обвисал складками, не разглаживаемый любовными играми и ласками. Вес накапливался изрядными порциями в расщелинах, на склонах и уступах и ждал распределения.
Но когда все сказано и сделано, день рождения все-таки остается днем рождения. Трудно сразу отбросить детские ожидания. Поэтому Дороти рискнула поставить остаток оптимизма на предстоящий ужин, отпросилась с работы на вторую половину дня, купила эластичный лиф, отчего большинство "Ням-ням" застряло в районе груди, и коротко постриглась. Что, впрочем, невозможно назвать удачей: геометрический эффект котелка для каши создавал образ не ласкающегося в духе ретро-шик котеночка, а скорее рябого полицейского.
Перед тем как отправиться в Ноттинг-Хилл, Джон и Клив выпили по пинте пива в пабе.
Дороти уже изрядно отхлебнула из бутылки с похожим на шампанское напитком, а Петра кудахтала рядом - похлопывала и оглаживала подругу.
- Это твой день, дорогая. Ты должна веселиться.
Когда вошли Клив и Джон, Дороти вцепилась в них с маниакальной радостью.
- Как славно, что вы явились! Замечательно! Выглядите здорово!
Клив зловеще покосился на Джона: "Ну-ка, прими благонравный вид".
Через час они сели за длинный, накрытый на двадцать человек, убогий приземистый стол. Гостей с хозяйкой оказалось двенадцать - все девушки, кроме Дома и Пита, Клива и Джона: сестра Дороти, однокашница Петры, молчаливая польская няня, две школьные подруги и официантка из бара, которая никого не знала и которую Петра пригласила попытать счастья. Тщательно обхаживаемый хахаль, его приятель и футболисты из паба так и не пришли.
- Черт с ними.
- Как это черт с ними?
- А вот так! - Глаза Дороти горели угасающей надеждой, что этот вечер изменит всю ее жизнь.
Петра посадила Джона по одну сторону от Дороти, а Пита по другую.
Ужин оказался настоящим адом. Еда, как Джон и предполагал, осклизлая, обслуживание грубое и навязчивое. Дешевый стол: забежать, что-нибудь по-быстрому перехватить и обратно. Вокруг магазинные трутни и глазеющие на убожество Ноттинг-Хилла туристы. Неприятно соседствовать с такими в одной распивочной. Уж лучше бы сели в "Пицца-Хат". Разговор ковылял, как верблюд, у которого неважно с простатой, - хотел бы двигаться вперед, но не мог. Оставалось только напиваться и догонять Дороти.
После торта, шоколада, кофе и всякой всячины Петра выкрикнула: "Подарки!" - отчего возникла некоторая неловкость, потому что подарков оказалось всего три. Клив извлек компакт-диск под названием "Великие мелодии настроения для любовников". Такую музыку снова и снова слушают по вечерам в одиночестве, когда просматривают в понедельничном номере "Гардиан" колонки, посвященные СМИ, и составляют реестры положительного образа жизни. А одна из школьных подруг застенчиво подала держатель самоклеящихся листочков в виде свинки, в пружинистый хвостик которой можно вставлять авторучку - вещь, провоцирующая составление реестров положительного образа жизни. И наконец, подарок Джона и Петры.
Джон заскрипел зубами. А Петра улыбалась так, словно хотела сказать: "Я знаю, что значит просветление мудрого короля, который купил не просто мирру, а целое миррисовое дерево". Дороти развязала ленту и разорвала бумагу. Несколько секунд ее лицо сохраняло полнейшее спокойствие. Потом губы задрожали, глаза расширились и закрылись. Из уголков скатились две слезинки и слились на кончике носа.
- Спасибо, Петра. Миллион трахнутых раз спасибо.
- Шутка, шутка, настоящий подарок потом.
Дороти воткнула впечатляющую медицинскую штуковину в самую середину торта - то ли вмазала, то ли вбила, то ли ввинтила. И пенис ожил, словно чудовищный Франкенштейн, со звуком, который производит режущая диван цепная пила, задрожал, заставляя вибрировать свечи. Гости замерли, затем раздался взрыв смеха. Дороти благодарно подхихикнула, села, привалилась к Джону и, чтобы сохранить равновесие, положила ладонь ему на бедро.
- Спасибо, Джон. Я знаю, что это не ты. Но все равно спасибо за то, что ты здесь и думаешь обо мне. - Она говорила плаксивым голосом. Сказочная фея, которая благодарит детей за то, что они в нее верят. - Поцелуй меня.
Джон чмокнул ее в щеку, но Дороти запрокинула голову и присосалась вывороченными губами к его рту; маленький, остренький язычок толкался ему в зубы. Джон освободился, и оба посмотрели на Петру. Все это было проделано ради нее. Петра улыбнулась и моргнула, а Дороти так и забыла убрать ладонь с бедра Джона.
На этом все бы и закончилось, если бы не счет. Презренный счет потребовал не менее сорока минут, пока извлекались скомканные пятерки, брякали десятипенсовики, разглядывались клочки бумаги и люди по восемь раз вспоминали, что они съели. А потом вывалились в прохладу ночи и разошлись каждый своим путем.
- С днем рождения!
- С днем рождения!
Потому что надо кричать на улице "С днем рождения!", если у кого-то день рождения. Таково особое правило, таков закон. А такси не было, поэтому они возвращались пешком.
- Та-ра-ра! Вот мы и дома! - Петра извлекла из холодильника супермаркетовскую бутылку водки. - Рюмочку на ночь!
Глаза Дороти остекленели и косили.
- Правильно, - поддержала она без всякого энтузиазма. Ее новая прическа топорщилась на затылке, а на новом лифе виднелись следы шоколада и кофе. Жизнь кончилась, так что можно и выпить.
- Знаешь, - Джон подавил зевок, - я, пожалуй, пойду спать.
- Нет-нет, - заныл нудный голос, - сегодня мой день рождения. Мы непременно выпьем.
- О’кей. По одной. Есть апельсиновый сок? - Апельсинового сока не оказалось. Джон разбавил спиртное из-под крана. Дешевая водка и лондонская водопроводная вода - отвратительнейшее пойло на свете, вечерний напиток бедняка, порцион для читающих "Тайм аут" классов, постельный коктейль. Джон почувствовал дурноту.
- С днем рождения, Дороти.
- С днем рождения. Все было здорово.
- Да, здорово.
- Я в самом деле лягу.
Джон почистил зубы, разделся и скользнул между нейлоновыми простынями. Комната легонько покачивалась. Он слушал женские голоса из соседней комнаты и начал уже отключаться, когда дверь с треском отворилась.
- Да-да-да… Да-да-да…
Они стояли в изножье кровати. Обе раздетые, или скорее ню, и тоже тихо покачивались. На Дороти были панталончики - коротенькие праздничные панталончики из молочно-белого шелка с влажным пятном в промежности. Они принимали позы и хихикали.
Джон обалдело смотрел на эту картину, от которой хотелось сжечь все кровати на свете. Конечно, идея Петры: решила, что рядом с Дороти ее тело выглядело выигрышно. На самом деле они казались женским воплощением Лорела и Харди. Петра - бесполая, чахлая. Дороти - комковатая, неухоженная, дородная, серая. Маленькие груди болтались, дряблый живот свешивался над эластичным поясом, на бедрах отметины, словно брызги мокрого цемента, пухлые колени похожи на концы колбасных батонов. Все ее крайние части мерцали люминесцентным отсветом - угреватое лицо и кисти, красные, коротенькие пальцы ног и желтовато-коричневатые плечи. Невероятно, недостойно жалости и любви и нелюбимо. Тело напрокат, на одни сутки - койка и завтрак.
Петра прыгнула в кровать и тяжело навалилась на Джона. Поцеловала и прошептала:
- Это ей сюрприз на день рождения. Она будет спать с нами. - И повернулась к подруге: - Забирайся, Дороти.
Дороти казалась в стельку пьяной, но тем не менее бравада с нее слетела. Она остыла и насупилась.
- Ты согласен, Джон?
Что ответить? Что тут можно сказать? Женщина приводит приятельницу и предлагает покувыркаться втроем в постели. Ну не мечта ли? Каждый мужчина на это клюнет.
Петра откинула простыню.
- Вот ты где! Отчего такой грустный? Ну-ка, встряхнись. - Она потянула Джона за член.
- Петра, ради Бога!
- Дороти, снимай трусики.
Та спустила панталоны, но они застряли на ее авокадовых поджилках, обнажив сероватый лоскуток хомячьей шкурки на лобке. Сама же Дороти то ли прыгнула, то ли рухнула на кровать.
- Не хочешь покусать? - Петра предлагала пенис Джона, словно ломтик поджаренного хлеба с закуской.
- Может, через минутку. - Голос прозвучал ворчливо и по-детски тонко.
- О’кей. Тогда смотри. Присоединишься, когда пожелаешь. - Петра запечатлела театральный поцелуй, но глаза не закрыла и внимательно следила за Джоном. Потерлась о его ногу, застонала и сползла вниз, больно покусывая. Потянулась к члену и зажала его меж зубами, как сигару. - Иди, - позвала она толстушку. - Садись ему на лицо. Умрешь от удовольствия. Я тебе говорила, он настоящий ас работать языком.
- Петра, не знаю, - глухо прокаркала Дороти.
- Не сомневайся. Это тебе подарок. Сегодня твоя ночь. Делай все, что захочется. Ты ведь всегда на него заглядывалась.
- Петра! - Умоляющий возглас.
- Заглядывалась. Сама мне говорила.
- Ты мне обещала.
- Он все знает. Они всегда знают. Не сомневайся.
- Не надо. Она не должна. - Джон изо всех сил пытался остановить происходящее.
- А ты заткнись. Не твоего ума дело. Давай. - Петра тянула Дороти до тех пор, пока та не встала на колени у его головы.
Приподняла колено и устроилась, точно наседка на круто сваренных яйцах.
Бедная Дороти. Что сделать? Что сказать, чтобы не испортить все еще больше? От нее тянуло плесенью и кислым, а на вкус отдавало уксусом, мочой и влажной присыпкой. Потертые прыщавые ягодицы укутали щеки, мясистая плоть заткнула нос, жесткие волосы терлись о подбородок. Ее казалось очень много. Складки и интимные филиграни, нежные, витые, как морские водоросли, хрящики колебались у рта.
Джон силился вздохнуть, но в рот лезла кожа и мясистые округлости. Он попытался приподнять сальную подушку зада и пробиться к воздуху, но напрасно. Он понимал, что трахнуть это невозможно. Что скорее всего вообще после этого никого не сможет трахнуть.
Петра приникла к его уху.
- Ну давай же, лижи. У нее никогда не случалось оргазма. Да, Дороти? Никак не удавалось.
Наверху, над ними, послышалось мычание.
- Вперед, Джон. Оргазм - это мой ей подарок. - Она мяла его обвислый член. - Какой ты бесполезный.
Он почувствовал, что Петра слезает с кровати, и минутой позже комната огласилась яростным визгом электромотора. Истерично выли передачи. Внезапно возникли воздух и свет, и Джон утер испоганенное лицо тыльной стороной ладони. Дороти лежала на спине, а Петра приподнимала ее грузные ноги, а в другой руке сжимала мерзкий притупленный предмет, дубинку вожделения, палицу Купидона, чудовищный вибратор.
- Вот это враз сработает. Ты мигом поплывешь. - Петра вонзила предмет в красную промежность подруги. Подалась вперед и нажала.
Джон заметил, как напряглись мышцы ее плеч и предплечий, как обнажились зубы и сузились глаза под грозовыми бровями.
- Ну, давай же!
Мотор сменил тон и начал бодаться своей корейской головкой.
- О! О! О! - Дороти махала руками, пытаясь защититься.
- Петра, перестань, это жестоко!
- Отвяжись! - Она сильно толкнула Джона в грудь. - Молчи в тряпочку, пока у тебя не встал. - Постарайся, дорогая. Ты можешь. Станешь нормальной. И все останется позади, когда случится оргазм.
Дороти утробно всхлипывала. Но вот она перехватила терзающую руку и вырвала пластмассовый манипулятор, но вместо того чтобы размозжить его о стену, толкая и потирая, стала пихать в себя все глубже и глубже. Ее колени разъехались, голова запрокинулась.
Джон сел на краешке кровати и обхватил руками ноги. А Петра свернулась подле лучшей подруги и била по кровати ладонью, словно рефери на ринге в ожидании капитуляции спортсмена.
- Так! Так! Так! Еще немного!
Дороти пыхтела, кряхтела, вскрикивала, ловила воздух ртом, мотала головой, выгибала спину, мотала коленями, то сжимая, то разводя в стороны. Она лезла на стену, барабаня ногами по обоям и дергая побелевшими пальцами ревущий вибратор. Грудь в поту и слезах - Дороти вздрагивала и подергивалась.
- Ну-у! Ну же!