Джон зажал уши. Но внезапно эпилептический шершаво-суконный звук прекратился. Отчаянная попытка Дороти трахнуть себя привела к тому, что она вытряхнула из прибора батарейки и те с двоеточечным стуком упали у нее между ног. Но она еще некоторое время колотила пластмассой в промежность.
"Близко! Близко! Близко!" Но постепенно сдалась. Трагическая фантазия ускользнула меж пальцев, а в кулаке почти тридцатилетней женщины остался смешной, искусственный, дешевый чревовещательный пенис. Дороти свернулась калачиком. От изнеможения и рыданий у нее вздымалась и опадала спина.
- Скорее! Скорее! Надо вставить батарейки! Ты уже близко. Черт, не лезут.
Дороти поднялась и очень спокойным голосом проговорила:
- Пойду-ка я в свою кровать.
- Дороти, не отчаивайся. Джон, попроси ее остаться.
- Заткнись, Петра. Спокойной ночи, Дороти. Все в порядке. Уже поздно, и твой день рождения закончился.
Дверь закрылась с тихим щелчком.
- Она напилась. - Петра швырнула вибратор на кучу одежды. - Ей надо расслабиться и немного сбросить вес. Но все выглядело очень сексуально. - Петра легла на спину и потянулась к Джону. - Перепихнемся по-быстрому перед сном.
- Нет. - Он посмотрел на нее с изумлением, почти с благоговейным страхом.
- Ты же не настолько устал.
Джон лег в постель и отвернулся.
- Нет, и все.
На следующее утро Джон проснулся рано и неслышно оделся. Ему хотелось уйти из этой квартиры. У Петры был выходной, и она осталась в кровати. Пока Джон кипятил чайник, открылась дверь из комнаты Дороти. Она застенчиво вышла на кухню - в майке распашонкой с изображением Винни Пуха и с простынями в горсти.
- Привет, Джон. С добрым утром. Я не знала, что ты встал.
Они посмотрели друг на друга, и Джону показалось, что Дороти вот-вот расплачется.
- Ты как?
- В порядке. Ну, не совсем, если честно. Жуткий перепой. Голова разламывается. Ничего не помню из прошлой ночи. По крайней мере с тех пор, как ушли из ресторана. Никогда так не напивалась. - В ее глазах стояла мольба. - Я не очень буянила?
- Да нет.
- Правда? И не делала ничего глупого или неловкого?
- Нет. Выпила много водки.
- И за это расплачиваюсь. Так ты считаешь, я не выглядела полной дурой?
- Конечно, нет. Да и какое это имеет значение - здесь были только я и Петра. - Джон хотел приободрить и не разбить иллюзию. Он покосился на простыни.
- Ах, это… Должно быть, что-то расплескала на кровать или обмочилась. Со мной не случалось такого с шести лет. Петра проснулась?
- Наверное.
- Тогда отнесу ей чашку чая. Она на меня не злится?
- Злится на тебя? - Джон почувствовал себя потрясенным. Захотелось спросить: "А ты на нее не в ярости? Неужели сможешь разговаривать? Лучше бы пошла и вылила на нее весь чайник". - Нет. С какой стати? Праздновали твой день рождения. Все напились до поросячьего визга. Вот и все.
- Вот и ладно. Скажи миссис Пи, что я немного задержусь. - Дороти взяла кружки и чайник и понюхала молоко.
В ней чувствовалось спокойствие и отрешенность, как у приговоренных, когда позади остались исступление и слезы и наступило умиротворение, каким бы способом его ни удалось достигнуть. Тогда они окончательно и бесповоротно понимают, что избавления не будет, в последний момент не появится кавалерия и нечего ждать счастливого волшебного конца.
Джон никогда особенно не любил Дороти, но и не испытывал к ней неприязни. Она была частью багажа, который сопровождает подружек - наряду с ужасной любимой песней, заветной игрушкой, нелепой косметичкой, бывшим приятелем, у которого член больше, чем у тебя, и лучшей подругой. Но теперь, наблюдая, как Дороти размешивала сахар - именно так, как нравилось Петре, Джон ощутил, что его захлестнула волна нежности и даже непонятной боли. Нечто между жалостью и уважением.
- Тогда пока.
- Пока, - ответила она, но не обернулась.
В магазин набилось раздражающе много людей, и Джон пытался прятаться по углам. Покупатели на него ворчали, а миссис Пи изливала бесконечный поток вопросов.
И это, и все вокруг, и жизнь в делом казались едва терпимыми. Джон размышлял: неужели все таким и останется? Просто терпимым? Быть может, в этом-то и заключалась по-настоящему нетерпимая вещь: он будет падать все ниже и ниже, но никогда не достигнет дна.
- Как вечерок? - Клив шлепнул рядом на прилавок упаковку книг. Чтобы не работать, он целый день перетаскивал с места на место одну и ту же пачку. До него, кажется, не доходило, что нет никакой разницы, какую упаковку таскать - ту, что таскать надо, или ту, что не надо. Вот что делает с человеком служба в книжном магазине. - Согласись, гнусновато. Двадцать пять фунтов! Целых двадцать пять фунтов! Петра обещала, что обойдемся пятнадцатью. Это меня чертовски подрезало. Дороти еще не явилась. Вчера она сильно утомляла. Возбудилась, а этот хмырь не пришел. Такие не приходят. И выглядела она ужасно. Эта прическа - как у принцессы Киевской, когда она встречает Генриха V. В весе тоже прибавила. Видел ее задницу?
- Я считаю, что она выглядела нормально.
- Не считаешь. Сам сказал: она выглядела как мисс Гонкланд.
- Что ж, ты и сам был бы на месте в отделе мягкой игрушки.
- Нет… Хорошо, допускаю. И даже не утверждаю, что не подарил бы ей одну, если бы она попросила, но носки больше срывать с себя не собираюсь.
- Мы должны беречь Дороти. Ей сейчас трудно.
- А кому легко? Ты что, можешь похвастаться, что питаешься молоком людской доброты? Если хочешь быть для кого-нибудь хорошим, будь хорошим для меня. Я страшный рыжий шотландец. У Дороти есть по крайней мере передок. Она может улечься и удовлетвориться, когда захочет. Они такие. И не важно, что толстые и с идиотской прической. Хотел бы я тоже иметь такой передок.
- И плавники.
- Забавно, что ты их вспомнил. Мне так нужна твоя помощь в сцене, когда подруга принцессы Лагуна… Помнишь, такая блондинка с большими титьками.
- У тебя все блондинки и все с большими титьками.
- У этой самые большие. Она что-то вроде подводной Памелы Андерсон. Я подумал было свести ее с дельфинами. Только прикинь: групповуха на скорости в пятьдесят узлов. Прыжки из прибойной волны и соитие с лохматиком на пляжном мотоцикле при помощи длинного гибкого члена из ПВХ.
- Я слышал, будто есть свидетельства того, что дельфинов в самом деле привлекают ныряльщики: они принимают пловцов в прорезиненных костюмах за потенциальных самок. Писали об одном таком особенно ражем из Фалмута, который подныривал под людей и старался бросить им палку. У всех животных, обитающих в тренировочных центрах, появляется соревновательный дух и особенная сексуальность. И вот еще что: в поведении калифорнийских матрон, которые платят бешеные деньги, чтобы поплавать с дельфинами в бассейне и родить там ребенка, явно ощущается эротический подтекст.
Клив вдруг толкнул приятеля в грудь.
- Ей-ей, правда, - продолжал Джон. - Конечно, если воспринимать предмет в символическом плане - тогда все обретает логический смысл. Дельфины, как ты сам пишешь, явно сексуальны. Вода и волны всегда служили метафорой женской эротичности. То же самое касается черного, напоминающего пенис предмета, который режет прибой в брызгах белой, словно сперма, пены.
Клив снова его подтолкнул и прошептал:
- Сзади!
- Что сзади? Вожделеющий меня Флиппер? С этим, кстати, проблема: члены у дельфинов гораздо массивнее, чем у людей, и в них заключены косточки.
Клив смотрел поверх плеча Джона, и его рот изумленно кривился.
- Если женщина в самом деле попытается совокупиться с дельфином, ей грозят ощутимые внутренние повреждения. Не исключено, что фатальные. Но у тебя не женщины, а русалки. Поэтому все как-нибудь устроится.
- Мать твою… обернись…
Джон обернулся. Там стояла она. Посередине магазина, в самом эпицентре тайного обожания. Ли - красивая, потрясающая, непредсказуемая, переменчивая и очень притягательная. Даже в темных очках и с собранными на затылке волосами она казалась незабываемой и узнаваемой. Жизненно важные органы Джона метафорически, аллегорически, символически и фрейдистски превратились в дельфиньи. На секунду его охватил ужас: ему почудилось, что он - это не он. Но он, естественно, ошибался. Ли перехватила его взгляд, подошла и встала совсем рядом. Вот так проявляется близость людей, которым уже приходилось вторгаться в жизненное пространство друг друга.
- Привет, поэт Джон Дарт. - И она поцеловала его киношным поцелуем - неспешным, как в крупном плане: голова склонена набок, губы меж губ. А потом детское, чмокающее: - Ты как?
- Ли, как я рад!
- Рад?
- Извини, это такая неожиданность.
- Но ты правда рад?
- Очень.
- Скучал?
- Да… немного… изрядно. - Джон видел в ее очках отражение собственной идиотской ухмылки. Ли улыбнулась кончиками губ. Что-то пихало Джона в спину, но он не обращал внимания.
- Понимаю, что все это слишком скоропалительно, но не хотел бы ты опять побыть недельку или около того моим приятелем во Франции?
- У меня работа…
Снова шлепок по почкам.
- Я договорюсь. Ну так как? Согласен? Выглядишь неважно. Как обычно, красивый, но бледный и усталый. Нужно побыть на солнце.
- Мне бы очень хотелось…
- Хотелось? Вот и славно. Где твоя шефиня?
- Там.
Между ними втиснулся Клив.
- Я Клив. Мы работаем вместе. Джон и я.
- Привет, Клив. - Ли пожала протянутую руку. - Как ее зовут?
- Миссис Пейшнз.
- Ах да, миссис Пейшнз. Как ты считаешь, Клив, ему следует поехать со мной? Ты бы ведь поехал? - Ли рассмеялась и подошла к кассе. - Здравствуйте, миссис Пейшнз. Вы, возможно, меня не помните. - Она изящным жестом сняла защитные очки.
Столь невероятных вещей на этой неделе в магазине не говорил никто.
- Я Ли Монтана. - Ее лицо осветилось ослепительной улыбкой. - Вы были столь любезны, что взяли в продажу мою книгу. Могу я попросить вас об одолжении? Я хочу позаимствовать у вас Джона. На недельку, от силы дней на десять. Не возражаете? Ну, пожалуйста.
Миссис Пейшнз в недалеком прошлом не только утверждала, что Ли - пустая шлюшонка, чье тело привиделось в развратном угаре юнцу и расписано шрифтом Брайля свихнувшимся на сиськах слепцом из борделя. Она еще клялась, что если ей снова суждено столкнуться с Ли лицом к лицу, она выскажет ей всю правду-матку. И вот она посмотрела ей прямо в глаза и заявила:
- О, мисс Монтана, как я рада видеть вас в нашем магазине. Мы в восторге от вашей книги - ваши искренние фанаты. Нам очень нравится все, что вы делаете. Извините, вам это, наверное, каждый говорит. Джон? Господи, берите на сколько хотите. Он полностью ваш.
Вот она, звездность. От нее нет иммунитета ни у римских пап, ни у клопоморов; но это неправда, что никто и никогда не говорит звездам "нет". Находятся типы с характером, которые сознают, что звезды - такие же люди, как и все остальные, и подтирают задницу той же самой рукой. Они понимают, что время от времени надо говорить звездам "нет", и прекрасно это проделывают. "Нет, конечно, не затруднит. Нет, только после вас. Нет, я настаиваю, берите, сколько пожелаете. Нет-нет, никаких неудобств". Хотя способен на это далеко не каждый.
- Не могу поверить! Не могу поверить. - Клив опустился на упаковку с книгами. - Почему это случилось с тобой? А говорят, что молния не бьет в одно и то же место дважды. Сукин сын, ты меня даже не представил.
- Извини.
- Извини? Выбьешь это на моей могиле. Франция. Солнце. Тисканье с Ли Монтаной. Я бы застрелился. - Клив прыгнул вперед и схватил Джона за лацканы пиджака. - У тебя есть камера?
- Нет.
- Возьмешь видео в аэропорту. Я заплачу. Интимные кадры, крупный план, полная откровенность - вот о чем я толкую. И постарайся сам поменьше околачиваться в видоискателе. Кстати, что ты собираешься сказать Петре?
- Черт, поговори с ней вместо меня.
- Нет, нет и нет. Я и так для тебя много делал. Но это уж слишком.
- Скажи ей правду, а я куплю "Полароид".
- Хорошо. Договорились.
- Пошли, малыш. - Ли появилась за их спинами. - Я договорилась. Твой паспорт заберем по дороге.
- Мы уже едем?
- Самолет через несколько часов.
- Но мне надо собрать вещи.
- Еще несколько дурацких джинсов и маек? Купим тебе новый гардероб. Ведь ему нужна новая одежда, Клив? Ну, пока. Рада была познакомиться.
Хеймд стоял на улице рядом с машиной.
- Привет, Джон.
Изумленные лица за витриной остались позади, и Джон не заметил крадущуюся в тени Дороти - в натянутой на новую прическу шляпке колпаком и с полной сумкой мокрых простыней для прачечной.
Впервые обозревать Лазурный берег лучше всего с вертолета, а Джон как раз в первый раз оказался на Лазурном берегу и в первый раз летел на вертолете. Они поднялись из аэропорта Ниццы и гудели параллельно берегу в двухстах футах над маленькими белыми парусами идущих в Сен-Тропез яхт. Если бы не знать, где они летели, ничего экстраординарного в пейзаже Джон бы не нашел: обычное море, скудные пляжи, массы ленивых, взбирающихся вверх крупитчатых холмов, там и сям зеленые точки, несколько пальм - миг красивой лепнины. Но если знать - совсем другое дело. Когда сознаешь, что там Монте-Карло и Кап-Ферра, Антибы, Бонлье, Хуан-ле-Пин и Виллефранш, вид представляется грандиозным. Названия скатываются с языка, как почетные звания за утонченность и гедонизм. Пикассо и Матисс, Леже и Кокто, Хемингуэй, Фицджеральд, Генри Джеймс, Бордо, Бельмондо, Нивен. Импрессионизм, футуризм, экзистенциализм, гедонизм, коммерциализм, натуризм. Великое Средоточие Всего, огромное фешенебельное кафе на природе. Здесь родилась слава. Здесь все обрело начало. Плодовитая долина, колыбель звезд.
Ли не любила вертолетов. Она вцепилась Джону в руку и смотрела в сальную поросль на голове пилота. А Джон впитывал все, не желая пропустить ни крошки, и никак не мог поверить, что он на самом деле здесь - солнце поблескивало на невысоких волнах, крохотные машины спускались по серпантину к морю, крохотные эскизы Дюфи и мазки пыльных тонов. Меланхолия и жалость к собственной особе, которые одолевали Джона в последний месяц, отлетели прочь, остались на асфальтных просторах Лондона, на полке между Купером и Дей-Льюисом, в гадкой постели Петры. Радость и возбуждение, удовольствие предвосхищения, либидо, аппетит и будущее - все искрилось и сверкало в опробованном и испытанном самоуверенном порыве внизу под лопастями вертолета.
Они приземлились на лужайке с нарисованной буквой "Н", рядом с теннисным кортом, на холме над Сен-Тропезом.
- Слава Богу, все позади. - Ли выбралась из вертолета, придерживая волосы, чтобы они не разлетались от поднимаемого винтом ветра. Их встретил человек с золотыми буквами на груди рубашки: "Все уже в порядке".
- Добро пожаловать, мисс Монтана. Добро пожаловать, мистер Дарт. Я Каспер, здешний мэтр. Надеюсь, путешествие было приятным. Я провожу вас в вашу комнату.
Дом оказался длинным, низким и вне всякого времени - в том смысле, что ни одну деталь его архитектуры невозможно было отнести к какому-то периоду. А все в целом выглядело так, точно здание построили десять минут назад. И дело было не в проекте, а в том, кто его создал или кто мог бы его задумать. Вероятно, стесняясь или движимый запоздалой скромностью, дом, как стеганое одеяло, натянул на себя сад. Растения в изобилии взбирались и карабкались по коринфским, арабским и индуистским колоннам, по итальянским куполам и мусульманским минаретам.
- Ах, куколка! Боже мой! Боже мой! Ты приехала! Грандиозно. Черт побери, выглядишь, как звезда! Настоящая звезда! Это тело, этот задик и талия. Лучших Бог не даровал ни одной женщине!
- Какой ты, Лео, негодник! - Ли повисла на шее самого омерзительного на свете человеческого существа.
В нем было не менее трехсот фунтов: три коровы, свинья и в придачу бутылка; больнично-белое под известково-белым и поверх темные линялые кудряшки. Его крупная голова выдавалась вперед на подрагивающей шее. Отвисшие губы и нос без определенной формы и замысла, словно его только что приставили к лицу с той небрежностью, с которой нахлобучивают знакомую шляпу. Глаз вообще не существовало - одни прорези, в щеках, где им надлежало быть. На мемориальной доске над единственной бровью солнечные очки и возрастные отметины. А в том месте, где шея сходилась с туловищем, короткий засаленный хвостик волос. Существо обладало вялыми кистями с остриженными на нет ногтями и ступнями с желтыми, как у доисторического медведя, пятками. И было абсолютно голым, если не считать намека на видневшиеся из-под барабана живота белые плавки. Огромная, изжеванная на четыре дюйма с одного конца и потухшая с другого конца сигара взмахивала во рту, будто волшебная палочка. Ли зарылась головой меж его взъерошенных грудей и погладила по утробе.
- А это кто таков? Не иначе поэт Джон Дарт. Восхищен, что тебе удалось его притащить. Ли, ты говорила, что он смазлив, а на самом деле откровенно байронический тип. Не дождусь, чтобы посмотреть на вас в бассейне - в креме, блестящих, после акта. Извини, Джон, что рассуждаю о тебе, как о сексуальном предмете, но, полагаю, ты таковым и являешься. Кроме того, я обо всем говорю, как о сексуальных предметах. Потому что люблю исключительно секс и предметы. Жду вас через полчаса на диване на ленч.
Их комната находилась в гостевом домике недалеко от основного здания. Ямайско-швейцарская с мексиканским налетом, она была столь пышной, что Джон не мог припомнить ничего подобного. Он не привык употреблять это слово, но другого подобрать не удавалось.
- Каспер, - обратилась Ли к мэтру, когда хозяин удалился, - мистер Дарт прибыл без багажа. Днем мы поедем в город. А пока нельзя ли подобрать ему плавки?
Джон открыл франко-итало-испанское окно, вышел в небольшое патио и стал смотреть на оливки и олеандр. Ли приблизилась сзади, обхватила руками за талию и поцеловала в шею.
- Впечатляет?
- Ошарашивает.
- Подожди, увидишь главное здание. Только не обманывайся наружностью. Лео, будь он хоть императором филистимлян, в сущности, неплохой парень. Не обращай внимания на то, как он выглядит.
- Трудно не обращать внимания. Уж очень в нем много на что посмотреть.
- Я его обожаю. Он всю жизнь был моим лучшим другом. Помогал маме, когда она села на таблетки и совершила несколько попыток самоубийства. И мне, пока я была молодой, дикой и взбалмошной, - улаживал всякие неприятности. И не только нам - всем. О нем ходят легенды. Бог знает, скольких он протащил через колледж, сколько оплатил медицинских операций. Щедрость - его страсть. Израилю он отвалил столько, что хватило бы купить Швейцарию. Он делал мне предложение, и я чуть не вышла за него. Серьезно, была к этому очень близка.
- Не может быть… Ведь он…
- Такой страшный? Только снаружи.
- Я хотел сказать, голубой.
- Ах да, еще и голубой. Но кому, скажи на милость, нужен нормальный муж?
- Чем он занимается?