- Нечестно? - Ли нацелилась в Джона подбородком. - Тебе ли рассуждать о честности! Оставил меня с двумя занудами, которые затрахали разговорами о чертовом алтаре сцены, на который чуть не принесли меня в жертву, и в ус себе не дует! Ты что, позаботился обо мне? Хотя бы подумал? Ничего подобного! Заперся в темноте, в моей собственной спальне и пытался обратать первую попавшуюся свистушку. Вот что, Джон, пойми: меня не способны унизить продавец магазина и девица, которая полагает, что может помочь своей жалкой карьере, если ее имя свяжут с моим, если она за моей спиной ляжет под моего же приятеля и ее фотографию опубликуют в "Нэшнл инкуайрер". Почему она здесь, это ясно, но от тебя я этого не ожидала. Ладно, оставим. Я разочарована, но, честно говоря, не удивлена. И попросила Каспера заказать нам на завтра билеты на самолет. Я возвращаюсь в Лондон, а ты поступай, как тебе угодно.
- Ли, позволь мне…
- Хватит! Все кончено!
Джон сел на кровать, а Ли выплескивала остаток гнева в свой макияж. Конечно, он понимал, что отъезд неизбежен, что они во Франции уже десять дней, но мысль о возвращении казалась нестерпимой, словно крушение. Джон горестно прошаркал ногами, собрал разбросанные стихи и не заметил, как дрожала рука Ли с губной помадой и слезы в ее глазах.
- Мне надо тебе кое-что сказать.
- Все, Джон, говорить не о чем. - Ее голос прозвучал хрипло.
- Возможно. Но ты должна знать, что я оставил тебя с Оливером и Сту, потому что это часть твоей работы. Не хотел вмешиваться. Не имею о ней никакого представления, но это не важно. А Айсис только хотела послушать мои стихи. Это все - ничего плохого. Мне жаль, что ты подумала дурно, ты не права. Айсис потрясающе милая и обожает тебя.
- Одна из фанаток, и только. Все они одинаковые.
- Нет, Айсис не тупоупертая. Пользуется успехом, но от тебя без ума. Не будь несправедлива - это тебя недостойно. Может быть, ты ревнуешь?
- Я? К ней? - Рот Ли открылся, закрылся и снова открылся. На реснице повисла слеза. - Сукин ты сын! Почему ты заставляешь меня это чувствовать? Да, я ревную! Она молода, красива, и вы смеялись.
Джон помялся, хотел подойти и обнять, но остановился в футе. Опустился на колени, обнял ноги и принялся целовать, а Ли положила ладонь ему на голову.
- О Господи, извини.
- Джон, что мне с тобой делать? Во мне нельзя вызывать такие чувства. - Ее лицо вытянулось, пристальный взгляд голубых глаз скользил по его щекам. - Для них совершенно нет места. Я к тебе чертовски привязалась. Ты такой милый.
Они поцеловались.
- Иди прими душ. Лео пригласил на ужин Су Баум. Слышал о таком?
- Нет.
- И никто не слышал. Написал "Новую джерсийскую луну". - Ли промурлыкала пару тактов. - Поют все и думают, что они - Тонни Беннет, в каждой дешевой забегаловке, которая пыжится показаться Лас-Вегасом. Вот он какой безымянный говноед. И конечно, мой огромный почитатель. Мы собираемся сделать из его хита попурри, а я его спою.
Умытый и переодетый, Джон взял Ли за руку, и они прошествовали сквозь цикадный гул сада.
- Ты серьезно заблуждаешься по поводу Айсис. Она без ума от тебя. А ко мне это не имеет никакого отношения. Поцеловать тебя в губы - вот о чем она мечтает.
- Меня, в губы? Она что, лесбиянка?
- Явно нет. Но считает, что обожание лишает героя пола.
- Фаны… я тебе говорила - они все пришибленные.
На Джона внезапно опустилась пелена депрессии. Он грустил, что они поссорились, грустил, что уезжают отсюда, грустил, что Айсис испарилась и не сказала "до свидания", и грустил, что так ее и не поцеловал.
Но Айсис никуда не испарилась. Она оказалась в библиотеке и смотрела вместе с Лео, как огромный чернокожий пялил в зад миниатюрную блондинку. Но их непристойность не шла ни в какое сравнение с непристойностью ужасающей мягкой мебели, на которой они сцепились в объятиях.
- Не может быть! Неужели в задницу? - вскрикивала Айсис. - Кто она такая?
- Главный биолог из колледжа Сары Лоренс, владеет в Мичигане магазином бонсай. У меня где-то есть ее рождественская открытка. - Лео посасывал огромную сигару.
Айсис заметила Джона и Ли и приветствовала ослепительной улыбкой.
- Вы видели? Завлекательно. Не представляла ничего подобного. Тайная жизнь. Мы посмотрели три ролика. Мужчина с такой огромной штуковиной, что побоишься находиться рядом в доме. Теперь понимаю, почему у людей возникает пристрастие к таким вещам. Говорят, рок-н-ролл - безвкусица. Но к чему ходить на концерт, если можно посмотреть вот это?
Ли сделала вид, что не заметила Айсис.
- Хочу выпить.
- Я пригласил Айсис на ужин. Она до печенок проймет нашего Су. - Лео моментально углубился в изучение финансового счета. - Грандиозно.
Ужин проходил трудно. Су оказался щеголем-коротышкой с хилыми ногами, которые были впечатаны в тонкие, кофейного цвета ботинки из крокодиловой кожи. На нем был огуречно-зеленый блейзер и белые брюки; горчичное лицо венчал парик оттенка салата из креветок. На мизинце он носил бриллиант размером с вишневую косточку. А по разговору был настолько же безвкусным, насколько неуемным. За годы он выработал привычную формулу выкладывания имен на столе. Словно играл в домино избранных.
Свой монолог он адресовал исключительно Ли.
- У меня для тебя привет. Я останавливался у Барбры. Она подумывает сделать вместе с Джекки альбом "Мои любимые песни". А тебе просила передать охапку любви. Мы ездили к Бобу. Он слабый, но, с Божьей помощью, с нами. Нью-Йорк сейчас совершенно невозможен. Мы собирались пообедать с Лорд Лойдом - кстати, тебе от него тоже привет, - так вот, чтобы добраться в северный район, потребовался час - торчали в пробке. И тогда я увидел афишу. Догадайся, кто выступал в "Плазе"? Лайза. Чистенькая, красивенькая - и голос! Клянусь, прямо как мать. Боже, как я любил эту даму. На следующий день мы туда поехали, и Лайза выдала по полной программе: "Ура, люди, сегодня с нами человек, который осчастливил мир "Новой джерсийской луной"", - и так далее и тому подобное. Я поклонился и сел, поверишь, прямо напротив Перри - огромного, как жизнь, и вдвое красивее. Он отчаялся встретиться с тобой, и я пообещал передать: у него какой-то проект, и он намерен урвать на студии время - для вас двоих. Солли устроил для меня небольшой обед - несколько ребят с "улицы дребезжащих жестянок", Данни, Грэм; знаешь, Ли, у тебя наверняка горели уши; все ныли и говорили только о том, как стареют, и о болезнях, а кто-то, кажется Энгельберт, спросил: "Кого бы вы хотели услышать на собственных похоронах?" Называли Барбру, Ширли, Глорию, Уитни, каждый помнит какие-то имена. А потом Тони заявил: "Только один голос вознесет меня на небеса". Все стали хлопать себя по лбу. "Конечно же, Ли! У нас же есть Ли!" Так что на следующие десять лет у тебя масса заказов, но, дай Бог, не так бы скоро.
- Су, ты прекрасно знаешь, я готова петь на всех похоронах.
Айсис поперхнулась вином.
Ужин потихоньку продвигался - полз, как празднование присуждения премии "Эмми" в доме отошедшего от дел еврея. Все много пили, кроме Су, чей рот походил на улицу с односторонним движением. Наконец гости перешли пить кофе, а Су прямиком проковылял к роялю. Левая рука прошлась трелями и сыграла отрывки классических баллад из "Ваших любимых лифтов", а правая вторила всевозможными завитками и прочими украшательствами. Такое исполнение Джон назвал бы барокко часа отдохновения. Белые рояли в послеобеденное время стали для Су самой жизнью. Он путешествовал по миру избранных, как темно-коричневый слон, и его похожие на волшебные братвюрсты руки превращали музыку в пластиковые гирлянды маргариток.
- Спой мне, Ли, - бросил он через плечо.
- О Су, я только что выпила кофе. Утри пока нос всяким Гершвинам.
- Как-как? Играть? - приложил он ладонь к уху. - Нет уж, твой выход. Ублажи старого еврея.
Ли закатила глаза и, не вставая, пропела его "Новую джерсийскую луну", следуя всем банальным переживаниям и иссушающим ухо ритмам, только добавила ирландскую дрожь и придыхание гласных. Наконец бриллиант подскочил вверх в конце клавиатуры, Су поклонился, подергал плечами и со всей возможной серьезностью произнес:
- Никто не поет ее лучше. Она написана для тебя. Я ее сочинил. Но она твоя. Ради потомства ты обязана ее записать.
- Конечно, Су, конечно.
- Вот и славно. Что вам сыграть еще?
- Сегодня с нами поп-сенсация года, - ответил за всех Лео. - Айсис, спой. А Су подыграет.
- Нет, нет, я стесняюсь. Только не перед Ли.
Звезда удостоила ее ледяной улыбки.
- Ну же, пожалуйста, я вас прошу. И Джон тоже.
- Господи, это похоже на школьное прослушивание. Вы помните что-нибудь, что написано после моего рождения?
Все засмеялись, а Су громче всех.
- Он играет абсолютно все, если только это не одна вещь, которая звучит совершенно по-разному. - Лео разлил арманьяк.
- Вы знаете "Дельта леди"? Это любимая мелодия моей мамы.
Из невероятной мешанины звуков застенчиво проступил узнаваемый мотив. Айсис ухватилась за него обеими руками и понеслась вперед. Хриплый и мощный голос подавил рояль, и Су, форсируя звук, вжал педаль в пол. Айсис закончила за два такта до него. Комната отозвалась эхом. Девушка немного помедлила, подошла к роялю и, задержав руку Су, исполнила а капелла "Дрозда" - чисто, звонко и душераздирающе грустно.
Джон вспомнил университет: зубрежку по вечерам, открытое летом окно, вливающиеся в комнату звуки улицы. Такие уникальные метаморфозы творят только поп-музыка, запах капусты и натертых полов, когда мгновения памяти летят, как мотыльки на огонь. Он ясно увидел раскиданные на столе книги, незастланную постель и вытертый коврик у двери. Каким убогим он был и какое счастье вспоминать о своем прежнем убожестве.
Айсис закончила. Все захлопали. Девушка села и посмотрела на Ли.
Звезда поднялась и подошла к роялю. Работа кончилась, начиналось личное.
- "Моего любимого", и покончим с этой слащавостью.
Дуэль как дуэль - не хуже другой, когда сражаются на рапирах или ядерных бомбах. Настоящий огненный шторм. Ли выпарила комнату, разложила на атомы. У нее была такая способность - особая кнопка, и она на нее нажала. Она проделывала это всю свою жизнь - была такой рождена. Обладала в индустрии развлечений прекраснейшим телом и теперь демонстрировала его в полной мере. А "Мой любимый" - не просто песня, не обычный проникновенный ритм или вызывающий счастливые воспоминания трюк. Мелодия грязна и убийственна и была нацелена в Джона. Песнь, обладающая подлинной властью над мужчиной. Она давала ему отправную точку - по-настоящему профессиональный хит. Позже Джон осознал: против подобной атаки не придумано защиты - не спасет даже глухота. Если речь идет о человеке, который может апеллировать к Джорджу и Ире Гершвин или запросто, как вздохнуть, пристукнуть бердышом Коула Портера, надо признать, что дело пропащее. С профессиональными убойными хитами не шутят. В Ли было нечто такое, что могло превратить спортивные стадионы в нюрнбергские митинги. Или, шумнув на полмиллиона народу, сбить всех в мусс. Что же говорить об одном, склонном к меланхолии, неоромантическом поэте? Ни малейшей надежды. Он стал историей. И вместе с ним пострадала Айсис. Случайная жертва. Разорвало на куски тем же самым взрывом. Никто не стал аплодировать, только разинули рты. Великолепно. Пугающе.
- Что, милашка, знаешь еще какой-нибудь мотивчик?
Айсис спела "Лох Ломонд". Хороший выбор. Детская, безыскусная, непритязательная песенка - белый флаг. Ли ответила примерно такой же, чтобы показать, что не держит обиды. И так в очередь - бередили чувства, играли воспоминаниями, надеждами, привязанностями, потому что могли и потому что хотели покрасоваться.
За французским окном в пьянящем саду прислуга пила пиво и молча внимала пению. Мерцали огоньки Сен-Тропеза, в бухте ныряли в волнах яхты. Огромная луна совершала привычный пируэт - довольная, что плыла не над Нью-Джерси.
Женщины склонились над роялем, сочные, уверенные, раскрепощенные. Затем Айсис запела "После целой кварты бренди этой ночью я не сплю" и совершила ошибку. В обычных обстоятельствах девушка так бы не поступила - по-воровски. Песня считалась из репертуара Ли. Но было поздно, она немного разволновалась, не подумала, не огляделась. "На взводе, сумасшедшая вроде". Ли расплылась широкой кошачьей улыбкой и поддала огня. Взвилась ввысь, легкая, как перо, и резкая, как раскрывающийся на сильном полутакте пружинный нож. "Да, он глупец, но милый, и в этом его сила". Они продолжали вместе, и их голоса прекрасно подходили друг другу: грубый и утонченный, высокий и низкий, естественный и поставленный. "На нем облегающие брюки, а мне томления муки".
Лицом к лицу, разделяя дыхание и ритм. На последней ноте Ли наклонилась и поцеловала Айсис в губы - полновесным, неспешным, обжигающим поцелуем.
"Раздразнил, утомил и любовью напоил".
Вертолет поднялся с лужайки. Лео, Айсис, оливковые деревья и магнолии - все дружно махали им снизу. Ли взяла Джона за руку.
- Как я это все ненавижу.
Джон ненавидел еще сильнее. Ненавидел так, что земля уплывала из-под ног. Нелепый дворец и маленькая гостевая хижина скрылись из виду. Джон вспомнил их кровать, перекрученные, влажные простыни, застоявшийся запах ночи, сборы и хождения в поисках недостающей половины вещей. Последнее купание, последняя груша, последний акт любви. Раздача чаевых прислуге, прощание и непривычный вес нового, наполненного приобретенной одеждой чемодана. Он стиснул ладонь Ли и наблюдал, как вдали, будто кредиты, растворялось побережье.
В Лондон они летели в молчании. Ли читала журналы и дремала. Вопросы застряли у Джона в горле, а небо тем временем превращалось из голубого в белесое. В Лондоне, как обычно, было холодно и влажно. А в других отношениях город не показался Джону домом. Они быстро покончили с таможней. Теперь Ли казалась такой же далекой, как Средиземное море. Южная любовь была ее подарком - счет продолжал расти в ее пользу. Джон покатил багаж из таможни.
- Надень очки.
- Зачем?
- Делай, что говорят.
Проход через электрические двери был подобен появлению на сцене. Многочисленные индийские родственники тревожились, что какую-то мамашу не пропустит иммиграционная служба. Водители размахивали плакатами в надежде отыскать потерявшихся бизнесменов. Супруги успокаивали разнервничавшихся детей, которые ждали отцов. Беспокойные подружки в коротких юбках и гостеприимные переселенцы, высматривавшие давно позабытых отправителей рождественских открыток. Монахини и снимающие клиентов гомосексуалисты. Добывающие заблудших юнцов потрепанные проститутки. И общающиеся с испуганными ворами невозмутимые полицейские. Этот двадцатифутовый помост сдерживаемыми чувствами богаче любого другого места в мире. Маленькие взрывы радости и потоки слез, как чьи-то отверзшиеся копи.
- Ли, Ли, сюда! К нам! Улыбнись! Джон, приятель, поближе, поцелуй ее! - Четверо фотографов, спотыкаясь и перешагивая через чемоданы и тележки, протолкались сквозь толпу. - Ли, хорошо провела время? Всего один снимок!
Ждущая за ограждением своей реплики труппа колыхнулась - жадные до знаменитостей люди вытянули шеи. Ли Монтана! Это же Ли Монтана! Мимолетная любовь, алчность, вожделение и подлинный долг - пусть кто угодно возится с багажом, но это важнее. Человек ухватился за ручки тележки - им оказался Хеймд.
Большой "мерседес" влился в неспешно ползущую в сторону Лондона транспортную кишку. Джон наклонился и попытался поцеловать Ли. Она чуть повернулась и оттолкнула его.
- Тебя высадить у дома?
- Ли!
- У меня обед с киношниками. Приехали из Лос-Анджелеса. Позвони через неделю. Остановлюсь в "Конноте". Хеймд, можем сначала заехать к Джону?
- Хорошо.
Теперь каждый смотрел в свое окно.
Хеймд поставил багаж на тротуар.
- Ли, я хотел сказать…
- Не надо. Ненавижу прощаний. - Ли чмокнула Джона в щеку. - Позвони мне в "Коннот", как-нибудь пообедаем. Ну-ну, не кисни, все было хорошо. Когда-нибудь повторим. Бывай.
Дес был в холле.
- Привет, малыш! Надо же, кто к нам вернулся! Сладкий горошек, смуглый, как кофейное зернышко. Хорошо провел время? А она не завернет к нам на чашечку чая? Для тебя есть сообщения. Мама три раза звонила, сказала: от тебя скоро три месяца никаких вестей. Из магазина как-то звонили, Клив, миссис Пейшнз и еще твой издатель. Хочешь поужинаем? Не провансаль. Всего лишь холодное мясо с овощами, но можно добавить чесноку.
Джон открыл дверь в свою комнату и щелкнул выключателем. Помещение ответило взглядом спрятанного и перепрятанного заложника. Все было, как прежде, - знакомая атмосфера, словно вторым вдохом он втянул все ту же порцию воздуха. Отчаяние наедине с собой, согбенная жизнь, одиночество без перемен. Джон не спеша распаковал чемодан и разложил на кровати пеструю мешанину недавнего счастья: полотняные брюки с маленькой отметиной на колене и пять ярких рубашек. Положил на ткань ладонь и ощутил призрачное тепло, запах сигарет и духов Ли. В этой комнате его ждали слезы и не сомневались, что хозяин вернется. Убеги хоть на край земли, мы все равно здесь. Настанет час, и мы воссоединимся. Эти слезы куплены и оплачены. Джон промокнул тоску и отчаяние грубой ватой мансарды и лег на кровать. Круг замкнулся - он дома. Идти некуда, общаться не с кем.
Стук в дверь.
- Джон, ты проснулся? Тебе звонят.
Он вскочил на ноги и, испытав приступ головокружения, потер саднящие глаза.
- Да, да… Сколько времени?
Оказалось, уже поздно - одиннадцать. Джон сбежал по лестнице через две ступени и очутился в холле.
Трубка лежала рядом. Самый захватывающий дух романтический образ конца двадцатого века: покосившийся, обнаженный, без трубки, телефон. Джон прижался ухом к пластмассе и облокотился о стену.
- Слушаю.
- Вернулся? - проговорил Клив.
Потребовалось невероятно много времени, чтобы отыскать вход в больницу. Джон аккуратно следовал указателям, но таблички сами путались и не имели смысла направления. Сообщали бог знает что, противоречили и превращались в нечто иное. "Хорнчерч" обернулся "Уэбстером", который решил изменить свою суть и переиначился в "Кардиологию". Та, в свою очередь, обернулась часовней, которая стала "Сулливаном", тот "Урологией", потом "Гинекологией" и в итоге "Дневным стационаром". Наконец вслед за креслом на колесах Джон попал в травматологию.