Здесь стоял запах пива, блевотины и дезинфекции. Поперек лавки лежал бродяга и дергал головой. На одной бесконечной ноте плакал ребенок. Лицо матери побелело от страха. Она держала на руках другого - притихшего, с поврежденной ножкой. У стен люди нежно поглаживали части собственных тел: кто кисть, кто ногу, кто налившийся кровью глаз. Плачущую девчушку в спущенных чулках обнимал ежащийся в тонкой серебристой майке приятель и повторял: "Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо". Но хорошо не получалось. Рыжеволосая кроха скрючилась, сипела, как скороварка, и время от времени слабо совала в рот антиастматический ингалятор. Еще один пьяница выл и буянил. Охранник прислонился спиной к стене. Кофеварка плевалась черной слизью.
Джон занял очередь. Перед ним стоял мужчина в клубном пиджаке с сыном на руках. Мальчик горел от страха и температуры.
- Очень высокая, - сообщил мужчина регистратору. - Только что поднялась. - В своем наряде он выглядел здесь нелепо. - Все случилось так внезапно. Уж не менингит ли? - Голос дрожал от страха. Он еле выговорил жуткое слово. Сестра записала фамилию.
- Тимми. Тим. Это мать называет его Тимми. А так он Тимоти.
Возраст, адрес, аллергия. Страх нарастал. Но мужчина старался оставаться отцом, каким всегда обещал быть - отцом, который способен уладить любую неприятность. Джон смотрел в его поникший затылок и почти слышал, как он истово, отчаянно молился.
Только не сына! Господи возьми все, что угодно, но только не его. Я помню, как он родился. Как я любил его мать. Я мог объять руками жизнь и поклялся поколениями, которые привели нас к этому мальчику, что буду всегда ему отцом - пообещал поддерживать до гробовой доски. Поймите, это мой час. Им оплачены все грубости, несправедливости, измены, заносчивость, невнимательность, ехидности, поэтому я должен его спасти. Защитить от опасности. Я обещал стоять в дверях, караулить мост и этой рукой поймать, когда он начнет падать. Грудью встречать темноту - развеивать кулаками, силой, умением, деньгами, своим положением. Бороться со всем, что способно ему повредить. Таков договор. Договор на право называться отцом. А хворь в сумерках за моей спиной пробралась к нему в кроватку, пока я брился. Мне нужно было сторожить рядом - со своим громким голосом, пером, адвокатами и кредитными карточками. Не допустить эту хворь к малышу.
Сестра впервые подняла на него глаза.
- Присаживайтесь. Кто-нибудь скоро придет. - Она погладила мальчика по руке. - Молодец, Тимми. - Регистраторша назвала его, как мать. - Мы тебе поможем.
Мужчина сел с таким видом, словно поставил на карту все свое состояние и тут же проиграл.
- Слушаю? - Сестра повернулась к Джону. Он начал объяснять. - Подождите, - прервала она. - Вы не туда попали. Вам надо в "Салливан". Следите за указателями.
В маленькой палате стояло шесть кроватей. В самом дальнем конце у окна бок о бок сидели Клив и Петра.
- Извини. Я заблудился. Что случилось?
Петра устало поднялась. Вокруг ее глаз багровели круги.
- Передозировка.
Дороти лежала на кровати с закрытыми глазами и разинутым ртом, по подушке рассыпались сальные волосы. Она казалась мертвой. И только действующая капельница подразумевала жизнь.
- Привет, Джон, - улыбнулся Клив. - Замечательный загар.
- Но почему? Что произошло?
- Не знаем. - Петра снова села. - Я пришла домой, что-то поделала, случайно заглянула к ней в комнату, а она на кровати едва живая. Еще повезло.
- Она поправится?
- Да! - с чувством подтвердил Клив.
- Наверное. Вовремя захватили. Сейчас проверяют, чего она наглоталась - наверное, таблеток от головной боли; снотворного или чего посильнее у нее не водилось.
- Ужасно. Мне очень жаль. Вы с ней говорили?
- Нет. Она без сознания. Мы с ней целый день.
- Я подумал, что тебе следует знать. - Клив выглядел смущенным.
- Да… конечно…
- Где ты был, Джон?
- В Сен-Тропезе.
В больничной обстановке название прозвучало смешным и оскорбительным.
- В Сен-Тропезе? - повторила Петра. - А почему не сказал мне? Как ты мог?
- Видишь ли… я попросил Клива все тебе объяснить… Здесь не место…
- Джон, ты был мне нужен. Нужен. - Она склонилась головой на кровать.
- Ну, сматываюсь, - поднялся Клив. - Проводишь Петру домой? - Он по-мужски приобнял товарища за плечи. - Я твой приятель и все такое, но ты, конечно, негодяй. Настоящий сукин сын. Все, молчу. Больше ни слова. Петра, пока. Увидимся завтра в магазине.
Джон сел на освободившийся стул и стал смотреть на неподвижное тело Дороти.
- Как ты мог? Как ты мог смыться? - повторяла Петра.
- Нам надо поговорить. Но не здесь и не сейчас.
- Сейчас. Мне надо сейчас. Я даже не знала, вернешься ты или нет. Интересно, если бы не Дороти, ты бы удосужился встретиться со мной?
- Да, но…
- Что "но"? Вот что я скажу. Только не перебивай меня, Джон. В прошлый раз, когда ты с ней сбежал, я тебя простила. Думала, ты просто дурак, но мы выше и сильнее этого. А сейчас ты по-настоящему меня обидел. Не представляешь, какую причинил боль и в каком я до сих пор отчаянии. - Она протянула над кроватью руку.
- Возьми. Сделай хоть это.
Джон повиновался. Ладонь оказалась холодной, липкой и требовательной.
- Петра…
- Не перебивай. - Ее глаза набухли слезами. - Слушай. Я все обдумала и собираюсь вернуть тебя себе. Сцену закатывать не стану и наказывать не буду. Что случилось, то случилось. Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь.
Утверждение повисло между ними, как раз над недвижно-коматозным с нахимиченным желудком телом Дороти.
- Я тебя люблю и знаю, что ты меня тоже любишь. Правда? - Вопрос прозвучал, как молящий стон.
- Правда. Я тебя люблю, - трусливый ответ. - Только… - с трусливой оговоркой.
- Без всяких "только". Ты сказал, что ты меня любишь, и я знаю, что это так. Я люблю за нас обоих. И могу все исправить. Не знаю, что заставило тебя убежать, но я все исправлю.
- Не думаю, что у тебя получится. Мое бегство не имеет к тебе никакого отношения. Нам надо… Право, не знаю, как сказать.
Такой Петры Джон не знал. Она никогда не пробила, не ныла, не канючила. Всегда отличалась ковкостью - сталь-нержавейка. Непробиваемая - ни одной подвижной части.
- А я знаю. Верь мне, Джон. Не уходи. - Она схватила его руку и вжала Дороти в живот. Капельница пошатнулась. - Пожалуйста.
В палату вошла сестра.
- Извините, вам придется уйти. Больница через полчаса закрывается для посетителей. Можете вернуться утром. Ночью она будет спать.
- Проводишь меня домой? Ты обещал Кливу.
- Да.
Они шли по исхоженному до глянца коридору, а из палат доносились кашель и храп. Петра крепко держала Джона за руку, словно тот мог внезапно скрыться в ночи. К стене привалился мужчина в клубном пиджаке с незажженной сигаретой в руке.
- Как Тимми? - спросил его Джон. - Я видел вас в травматологии.
- Думаю, все хорошо. - Мужчина потер глаза. - Сказали, что это, слава Богу, не менингит.
- Хорошая новость.
- Да. У вас есть дети? - Он посмотрел на Петру.
- Пока нет.
- Не заводите. Они того не стоят.
На холодной сырой улице такси не было, и они отправились пешком.
- Ты ел? - спросила Петра.
Джон понял, что проголодался.
- Нет. Потом перехвачу.
- Давай что-нибудь возьмем в кафе навынос.
Они молча подождали в разукрашенном вонючем веселье местного Мохти-Мохала. Петра храбро и с надеждой улыбнулась Джону. Он расплатился кредитной карточкой Ли.
- Откуда это у тебя? - Петра взяла карточку. - И новый бумажник. Она тебе купила? Кредитную карточку, бумажник, одежду? Так? Не мое дело. Но если бы я знала заранее, мы могли бы взять что-нибудь повкуснее. - Петра подхватила пластиковый пакет.
Они сидели на кухне. Петра разлила кисловатое сухое вино и болтала ни о чем. А каждый раз, когда проходила рядом, обязательно касалась его. Они не говорили ни о Дороти, ни о Ли. Они ели. Что-то жирное, горячее, мерзкое. Такое угощение не вызывало у Джона аппетита, и про себя он отметил, как быстро у человека меняются вкусы. Он поднялся и собрался уходить.
- Хочешь принять ванну? Сейчас налью.
- Нет. Думаю, мне пора идти.
- Ты не можешь уйти. Ты обещал остаться. Обещал…
- Петра, я этого не обещал. Не очень удачная идея. У нас ничего не получится.
- Получится. Ты сказал, что останешься! Что любишь меня!
- Не говорил.
- Но согласился со мной. Это факт.
- Петра, ради Бога - подумай: я спал с другой женщиной. Это нехорошо. Я не способен сделать тебя счастливой.
- Способен. Я тебя люблю.
- Мы никогда не были счастливы. Нам вместе просто казалось удобно. К тому же было слишком хлопотно взять и разбежаться. Но вот случилось нечто такое, что предоставляет выход. Я считаю, нам надо им воспользоваться.
- Нет, нет и нет! - Петра зажала руками уши.
- Подожди, послушай. Давай на некоторое время расстанемся. Возможно, ты права. Но нам лучше некоторое время провести друг без друга.
Петра всхлипывала.
- Пожалуйста, останься. Всего на одну ночь. На одну. Я не могу без тебя. С Дороти такое… И вообще… На одну ночь. Так нечестно. Та держала тебя две недели. А я прошу одну ночь. - Она обняла Джона и прижалась к нему всем телом. - Поцелуй. Ты меня ни разу не поцеловал. Пойдем в постель.
- Нет, Петра.
- Сукин ты сын! Ты мне обязан! Сделал меня несчастной. А я прошу всего один перепихон!
Петра толкала его через дверь к постели. Ноги Джона упирались в ее одежду. Она попыталась его поцеловать, но только ткнулась губами в бровь. Шершавый язык лизнул в нос.
- Возьми меня. Ну, пожалуйста. Моя подруга умирает в больнице, ты сбежал. Возьми! Сейчас же! - Петра всхлипывала и никак не могла перевести дыхание. Пальцы тянули с него брюки. В ней появилась сила отчаяния. - Можешь делать все что угодно! Чем она тебя приманила? У меня получится лучше! Сосала качественнее? Научи! Теснее дыра? Горячее? Влажнее? Возьми меня в зад! Ты этого хочешь? Свяжи! Ударь! Поколоти! Делай что угодно - только не уходи. Пожалуйста, Джон, я тебя прошу. Умоляю, не бросай! - Она бесновалась, подвывала, плевалась.
Слюна и слезы забрызгали Джону лицо. Это было отталкивающе омерзительно. Он чувствовал странное безразличие, отвращение и отстраненность. Попытался встать и как можно громче крикнул ей прямо в лицо:
- Петра, я ухожу! Все кончено!
- Я покончу с собой! Сделаю, как Дороти. Убьешь нас обеих. Ты меня знаешь, Джон! Умру за нашу любовь!
- Петра, ради Бога, прекрати! Хорошо, я немного побуду, но спать с тобой не собираюсь. Мы порвали. Поняла? Я ухожу… на время. Что еще сказать? Я тебя не люблю. Не могу любить так, как ты хочешь. Ясно?
Она опустилась перед ним на колени и обхватила бедра руками.
- Ты остаешься. - Ей сразу почудилось, что атмосфера в комнате переменилась, стало легче дышать. Петра села на кровать и похлопала по матрасу рукой. - Ложись. Как на юге Франции - хорошо?
- Замечательно.
- Выглядишь великолепно. Ты всегда красив, а с этим загаром просто обалденный. Значит, там - высший класс? - Она положила руку ему на рубашку, но Джон ее тут же отвел.
- Хорошая еда?
- Да. Рыба, салат, всякая всячина… неплохо.
- Роскошный отель? - Петра сбросила туфли.
- Мы останавливались в доме.
- У друзей? Вечеринки вокруг бассейна? - Она расстегнула блузку.
- Иногда.
- Кто-нибудь из знаменитостей? - Джинсы Петры соскользнули на пол.
- Петра, я же тебе сказал.
Она осталась абсолютно голой - только ладонь на груди.
- Сказал. - Петра рассмеялась. - Но, дорогой, - голос стал приторным и капризным, - сейчас уже поздно, мы немного опьянели. Я устала спорить. Немножко покувыркаемся - что в этом особенного? - Она прижалась к нему твердым, худым телом и погрузила в ухо кончик языка.
Петра права: уже поздно, он немного опьянел, и на него навалилась тоска. Знакомые пальцы копошились у его пояса.
Петра раздела его, причмокивала и сюсюкала на ухо:
- Какой красивый. Стоит к ней отпускать, если тебя возвращают в таком виде.
Джон старался не слушать.
Петра ткнулась носом в его пенис.
- Привет, мальчуган. Я без тебя скучала. Расскажи, где шлялся? Безобразник! И как там было? - Ее глаза по-сумасшедшему блестели от его бедер. - Наверное, только мучили. - Она присасывала, прикусывала, острые ногти царапали ноги. - Трахни меня… как угодно. Скажи, что мне делать. Я на все согласна.
Джон толкнул ее на спину и грубо потер между ног.
- Так, так! Бесподобно! - Петра раньше так никогда не говорила. А теперь творила акт фантазии. Была не сама собой, а специально созданным для него гомункулом - ведьминым духом. - Наполни меня! Пихай, пихай! - Петра судорожно ловила губами воздух. Стонала с американским акцентом. Притворялась Ли. - Помнишь наш первый раз? Сегодня, как тогда. О, вау, кошечка так по тебе скучала! Хорошо! А! - И укусила его в плечо.
Она мотала головой, изгибала спину.
- Я кончаю! Кончаю! Сейчас! О!
Многочисленные оргазмы Петры не обманули бы и средневекового отшельника. Она взбрыкивала, закатывала глаза, всхлипывала, раскидывала руки и ноги. Ее лицо искажала невыносимая агония, которая тут же сменялась подлинным покоем нирваны.
- Забей мне! Заколоти мне! А сейчас в груди! А сейчас в рот!
Джон с облегчением почувствовал, что тихо кончает, и откатился на бок. Петра толкнула его на спину. Повисло долгое молчание, которому надлежало объединять, но оно было таким же фальшивым, как и оргазмы Петры.
Наконец Петра заговорила похотливо-кошачьим голоском Ширли:
- Так хорошо мне никогда не было. Ты мой, правда? Теперь тебя никто у меня не отнимет. Ты меня любишь и всегда любил.
- Петра, пожалуйста… - В его тоне прозвучала одна грамматика, жалостный, бессмысленный язык расставания.
- Ты мой. Иначе бы не трахался со мной. А теперь, малыш, спи. Утром повторим. Завтра ночью опять. Послезавтра тоже. И так всегда.
Но оба знали, что ничего такого не будет.
Джон проснулся толчком, но его кисть еще спала. Он огляделся. Петра сидела на краешке кровати. Голая, замерзшая, дрожащая, руки сложены на груди, брови насуплены. Она смотрела на него. Это нервировало.
- Сколько времени?
- Девять.
- Черт, я опаздываю на работу.
- Ты меня оставляешь?
- Петра, мне надо идти в магазин. - Джон поискал брюки.
- Я хотела спросить, ты меня бросаешь?
- Думаю, это лучше для нас обоих.
- Ради нее.
- Это не имеет к ней никакого отношения.
Петра усмехнулась.
- А твоя кредитная карточка свидетельствует об обратном.
- Петра, я больше не собираюсь с тобой спорить.
Она поднялась, повернулась вполоборота и сильно ударила его по лицу.
- Говнюк! Всю ночь занимался со мной любовью, а теперь бежишь!
Джон дотронулся до щеки.
- Ты ненормальная. Никто из нас не занимался любовью. Ты грозилась, что покончишь с собой, если я не останусь. Самая унизительная ночь для нас обоих. Кончим на этом.
Петра села и обхватила себя за плечи.
- Ты даже не хочешь спросить о Дороти. Я звонила в больницу.
- И что?
- Меня спросили, я родственница или нет. Я ответила, что сестра. Все очень серьезно. Таблетки оказались парацетамолом.
- Это плохо? - Джон заглянул под кровать: никак не удавалось отыскать второй ботинок.
- Так говорят. Она очнулась, позавтракала, но, возможно, пострадала печень.
- Значит, она не собирается умирать, если съела завтрак.
- Сестра сказала, они надеются на лучшее. Сделают переливание и что-то еще. - Петра заплакала. - Джон, я так напугана.
Он положил ей руку на плечо.
- Не трогай меня, если не хочешь.
- Петра, мне надо идти. Но я не хочу расставаться вот так. - Конец оказался больнее, чем он рассчитывал. Джон намеревался расстаться, но чтобы за спиной осталось нечто теплое, чтобы не хлопать дверью и оставить лазейку для их отношений. - Извини. Пора. Увидимся… После работы я поеду в больницу. Может быть, там. Мы должны остаться хорошими друзьями. У нас было так много общего. Мне очень совестно.
Петра обломила ноготь на ноге.
- Чтоб ты знал, я трахалась с Кливом.
- Что?
- Да, с твоим дружком Кливом. Прямо здесь. Скажу тебе, он очень недурен. Смешно? Вроде бы замухрышка, а поди ты. Сильно охочий - это очень приятно. Тянет, как настоящий мул. Мне разнообразие! Пыхтел всю ночь, никак не мог с меня слезть. И благодарный - тоже приятно. - Петра подняла глаза, ее узкое лицо побелело. - Вот так!
- Зачем?
- Зачем? Затем, что захотела. И затем, что мой дружок свалил с престарелой шлюхой.
- Зачем ты мне это рассказываешь?
- А ты как думаешь, мистер-сраный-поэт? Потому что это очень поэтично. Так что можешь зарифмовать.
Джон повернулся и вышел в коридор. Дверь все-таки хлопнула.
На улице стоял сырой, пронизывающий холод, и его одежда оказалась слишком легкой. Наверху из окна высунулась Петра.
- Держи, подонок!
В сточный желоб шлепнулся бумажник.
- И вот еще что, говнюк. Твой дружок Клив тебя ненавидит. Когда он меня трахал, то говорил, что его заводит не только то, что он пашет меня, но что я - твоя девушка. Так-то, мистер-дерьмовый-поэт.
На углу улицы стояла телефонная будка. Джон посмотрел на карточки проституток. Почему никому не приходит в голову воспользоваться чем-то иным? Просто чтобы сэкономить двадцать фунтов? Любовь и бережливость несовместимы. Он набрал номер "Коннота" и проглотил застрявший в горле ком.
- Извините, мисс Монтана не отвечает на звонки. Не угодно оставить ваш номер?
- Скажите, что это Джон.
- Какой Джон, сэр?
Клив сидел за кассой, жевал пирожное и читал газету.
- Как ночка?
- Так себе.
- Извини. Видел газету? Классная фотография Ли. А хрен, что с ней, какой-то занюханный.
- А, Джон, решил вернуться? - Из склада показалась миссис Пейшнз.
- Здравствуйте, миссис Пейшнз. Вернулся. Извините что так долго отсутствовал.
- Хорошо. Нам надо поговорить. Я не очень тобой довольна. Но это подождет. Ты уже слышал о бедняжке Дороти. Приведи в порядок детский отдел. Поступило много упаковок. Все книги. - Она произнесла это таким тоном, будто надеялась, что придут не книги, а петуньи.
Джон трудился в поте лица, а время тащилось, как черепаха. Он поглядывал на циферблат, вроде бы проходило не меньше пары часов, а на самом деле - всего минут пять. Его подташнивало; от дурацкого чувства вины, беспокойства и отчаяния сводило внутри. Он не мог сосредоточиться. По десять раз смотрел на книгу в руке и не соображал, что с ней делать. Сидел в складской и пытался вспомнить, как лежал на спине у бассейна, как солнце горячило грудь, а бок холодила нагота Ли. Но ничего не получалось: картинка туманилась и рассыпалась. Невозможно запомнить боль и нельзя воспроизвести довольство. Наконец наступил обед.
- Джон, полчаса, не больше, а то сегодня рук не хватает.