- Извини. Я не это имел в виду. Просто не хочу, чтобы они были у меня.
- У тебя теперь вещи получше?
- И жизнь получше.
- Знаешь, я тебя ненавижу. - Прямота признания уязвляла. - Очень сильно. - У Петры на глаза навернулись слезы. - Ушел, а обо мне не подумал. Как жестоко! Но ты всегда был такой. - Она говорила все громче. - Даже Дороти не навестил, хотя знал, что она умирала.
Паб притих и стал прислушиваться.
- Тебе на нее наплевать! На меня, на всех нас! Пришел всех похоронить, будто мы умерли. Подонок! Чтоб ты СПИД подцепил. И рак тоже, и подох в одиночестве. Чтоб ты обожрался наркотиков и твоя печенка распалась.
Петра гнала высоченную волну горя, худое тело натянулось, как стальной буксирный трос. Она источала оскорбленное достоинство и переполнялась холодной брехтовской правоты.
- Буду вечно тебя презирать! - Она дернула головой и ударила Джона по щеке. Она продолжала бы его бить. Но железная рука перехватила кисть, вывернула за спину, и Петра рухнула на колени. Между ними стоял Хеймд.
- Черт! - Из-за стола на него полез Клив.
Послышался звонкий шлепок, будто Хеймд отбил в регби мяч, и Клив опрокинулся на стул.
- А вы двое не вздумайте. - Хеймд указал на Дома и Пита.
Из-за стойки угрожающе вышел бармен.
- Пошли в машину, пока хуже не стало, - проговорил Хеймд. Джон повернулся к Петре. - С ней все в порядке. В машину!
Джон откинулся на заднем сиденье. "Мерседес" показался невероятно большим, а сам он крошечным.
- Хочу дать вам совет, - обернулся Хеймд.
- Никаких советов.
- Да ладно… Вы сидите там и думаете: как бы все исправить? Послать цветы? Пригласить на обед? Купить подарок? Поймите, это похороны, и все, естественно, расстроены. Но не только похороны: ваши знакомые не проглотят того, что случилось, и вам ничего не исправить. Забудьте.
- Они мои друзья. Как я могу забыть?!
- Были друзьями. А теперь нет. Они вас терпеть не могут. Не представляете, скольких рок-музыкантов и кинозвезд я доставлял к их исконным корням, потому что у них внезапно начинало зудеть прошлое. Обратно в никуда. На маленькие терраски, в грязные кабачки. "Потряс, Хеймд, вот сюда я ходил в школу! А это был магазин моей тетушки. На этой автобусной остановке я первый раз потрахался". А в конце всегда одно и то же - слезы. У меня на руке длиннющий шрам, и получил я его от шахтера - лучшего друга одного гитариста. Мы ехали в Ноттингем, а сзади сидел Трев такой, Трев эдакий. И все-то у них было вместе, даже девчонок одних тянули. Трев - единственный друг, остальные так, потому что - звезда. Он бы умер за Трева. Не пришлось. Я чуть не умер. Милейший Трев полез на него с отверткой. Дело в том, что это не ревность, хотя многие полагают именно так. Не все настолько корыстолюбивы - представляют, что такое деньги, что на них можно купить, а чего нельзя. И что чего стоит. Не дает покоя ваш успех, выводит из себя, лишает всяких отговорок. Они не могут сказать: "Вот если бы у меня было такое же образование, я достиг бы того же". У них все то же, что и у вас. Вы одинаковые. И поэтому вы - постоянное напоминание, что им не обломилось. Вы всегда можете вернуться, а им не пробиться вперед. Вам не простят. Так что забудьте, забудьте о них.
- Где предел вашей мудрости, Хеймд?
Шофер невесело рассмеялся и поставил кассету Ли. Ее жаркий, обнаженный голос поплыл по машине.
Новый дом был белым. Белым снаружи и белым изнутри. Таким его видел Джон. Но Сьюзи поправила - не белым, а цвета сырого йогурта, беленого полотна и пены горной речки. Жилище Джону не понравилось: все равно что обитать на облаке - в зале отлета на небеса. Убивала непрактичность всего окружающего.
- Все равно что завернуться в стерильное полотенце. Тебе не хочется запятнать тут все чернилами?
Ли ткнулась носом ему в ухо.
- Пойдем для начала запятнаем простыню.
Так они начали сложный гавот сожительства.
Скоро Джон привык к дюжине маленьких белых удобств, о которых раньше не имел представления: к холодильнику, который сам выдает ледяные кубики, фарфоровой подставке для часов, бумажнику, ключам, серебряному подносу на колесиках, биде, реостатам для регулировки силы света, лимоновыжималке, фильтру, камерам наблюдения, пароварке для спаржи. Его восприятие мира богатых сравнялось с его уровнем. Теперь у него был собственный маленький кабинет с видом на вполне зрелый цветущий белый сад. На светлом столе красовалась пачка пугающе глянцевой бумаги. Джон удалялся в него после завтрака с намерением пописать, но глаза скользили и буксовали на обнаженных поверхностях, вниманию не удавалось ни за что зацепиться, слова и предметы бесследно таяли. Ни малейшей шероховатости, ни одной песчинки в раковине, чтобы зародилась жемчужина. Ум начинал бесцельно рыскать, и он ему подчинялся - бродил по дому, варил кофе, принимал ванну, заглядывал в шкаф, где лежали аккуратные стопки выстиранных простыней, салфетки и рубашки.
Но его это не мучило: муза ушла, не шепнув ни единого звука. Наоборот, он испытал облегчение, будто проснулся и не ощутил привычной боли. Наступило бесформенное и бесцельное довольство. Он улыбался, грыз ногти и, приглушив звук, смотрел видео. Ел легкие завтраки, пил легкую содовую, вел легкие разговоры. Все прекрасно и мило. И рядом Ли. Дом ей очень подошел - обитая ватой и шелком подарочная упаковка. А внутри, как сказочная жемчужина, разместилась она. Джон по-детски ею восхищался. Красота и блеск неподвластны пресыщению. И Джон не мог на нее насмотреться. Колбочки и палочки в сетчатке глаза начинали сильнее вибрировать, отражая ее сияние, а Ли нравилось, когда на нее смотрели. Она выходила и вновь появлялась в его боковом зрении, позировала и представлялась. Прекрасная спарка эксгибициониста и наблюдателя, почитателя нарциссизма и эпикурейца, звезды и аудитории.
И конечно, оставался секс. Ли срывала аплодисменты, бесконечные овации, летящие букеты и вызывала бурление в крови. Они трахались часами везде и повсюду. Падали друг на друга, как паралитики. Ли роняла Джона на пол в коридоре, становилась на колени на столе, усаживалась перед ним в кресле и начинала не спеша мастурбировать. А он смотрел и испытывал бесконечное восхищение. Ли постоянно до себя дотрагивалась - потирала соски, когда разговаривала по телефону, а когда читала газету или смотрела телевизор, ворошила волосы на лобке. Просто грелась на солнце, а руки блуждали по телу. Джон наблюдал, а когда наставало время, без слов дотрагивался пальцем до влажных ягодиц. И они сливались в едином сверкающем вихре.
Они уяснили истину, обычно доступную лишь одинокому, пристрастному к порнографии мужчине: утоление аппетита не ликвидирует голод, наоборот, обостряет его. Узнавание не ведет к пресыщению, но углубляет тайну. Джон от страсти сходил с ума. А Ли сияла, купалась в лучах славы, милостиво выходила на бис, отвешивала низкие поклоны и вполне наслаждалась его обожанием. Все шло хорошо.
По вечерам они принимали киношников, газетчиков, музыкантов, модельеров - народ, народ, народ.
Какой-то похожий отталкивающей внешностью на рептилию мужчина ущипнул Джона за шею и, зыркнув на Ли из-под дряблых, как мошонка, век, спросил:
- Не понимаю, что за хреновину вы с ней сотворили, но выглядит она потрясающе. Я знаю Ли многие годы, но никогда она не была так чертовски блистательна. Смотрю и чувствую, как набухает грыжа. Ей надо показаться в таком виде в Лос-Анджелесе - заработает на два миллиона больше. Зачем она связалась с этой театральной дешевкой? Поговорите с ней, Джон. Я бы таким договором подтерся.
- Ты с ней поговорил? - Стюарт поймал Джона на кухне. В доме присутствовали все персонажи действа под открытым небом в Глостершире. - Ты поговорил с ней о пьесе?
- Нет. С какой стати?
- Мы вскоре начинаем репетиции. Мне важно знать, она заглядывала в текст?
- Как будто бы читала. - Джон предпочел проявить лояльность.
- Хорошо. А то я наговаривал ей на автоответчик, а она так ни разу не отзвонила. К актерам не подступись, когда они учат текст или как там это у них называется. Может быть, я веду себя уж слишком как нянька. - Он взял с подноса поджаренный ломтик хлеба с икрой и щелчком отправил целиком в рот, как выпендреха мальчик из хора. - Мы можем как-нибудь поговорить подольше? Уютненький ленч или что-то в этом роде? Хочу просить у тебя совета, так сказать, о жизненных делах на художнический взгляд. Да и ленч - вещь небесприятная. - Он сбил с лацкана Джона воображаемую пылинку. - Твоя Ли, я смотрю, совсем изнежилась. Наверное, целые дни проводите в постели. Излизал с макушки до пят. Кончай. - Стюарт хихикнул. - Уж больно она для Антигоны сочна. А мне надо, чтобы выглядела загнанной и опустошенной. А то прямо какой-то фестиваль "Плейбоя". Пусть будет растрепанной, а не влюбленной.
В углу огромной гостиной стоял Оливер Худ и сверкал глазами на более богатого, более процветающего, но менее читаемого выходца из Калифорнии. Он походил на Хереворда Бдящего в сражении при Гастингсе.
- Вы ангел, что все это терпите. Всех этих лицемеров у своего очага. - Он потрепал Джона по плечу. - Прихлопните их величайшим успехом. Я уверен, Ли уже по уши погрузилась в Софокла. Господи, как я ей завидую! Представьте, какой восторг должна вызывать первая встреча с фиванцами, если за плечами опыт взрослой жизни! Полное восхищение! Вот проблема классического либерального образования: поглощаешь литературу огромными порциями и слишком рано, когда еще незрел и не в состоянии понять и оценить. Я только что от министра образования. Славный парень, но краснокирпичник и с примитивными вкусами. Я ему говорю: "Дейв, дорогой, вы должны убрать из программ трагедии и сонеты. Пусть на здоровье разбирают комедии, "Двенадцатую ночь", "Господ из Вероны", удовлетворяют аппетит к романтическому. Но ради Всевышнего оставьте в покое Принца Датского, не трогайте Просперо, пусть ребята проникнутся к ним благоговейным трепетом, когда возмужают. Они вас потом поблагодарят и наградят титулом человека, который понимает, что в нашем мире все имеет свое время".
Джон кивнул.
- Не думаю, что он что-нибудь предпримет. Спрашивал, не знаю ли я какого-нибудь мюзикла, чтобы сводить супругу ангольского президента.
Джон приподнял бровь и издал сочный с подвизгом звук - единственное, что роднит англичан с морскими котиками.
- Я всегда усердно оберегал Скай от бессмысленного барахтанья в мировой литературе. Легкий вес - пожалуйста: экспериментируй с Хемингуэем и Колетт, а китов до поры не трогай, пока не прольешь взрослых слез. Иногда мне кажется, только это мы и можем сделать для собственных детей. Читать Достоевского до того, как вступили во внебрачную связь? Абсурд!
Джон живо представил, как Оливер читает "Преступление и наказание" сразу после вступления в эту самую внебрачную связь.
- Кстати, если увидите Скай, передайте, что нам пора. Не могу больше выносить общество этих навозных жуков от культуры. Вы, естественно, исключение.
Так случилось, что Джон в самом деле увидел Скай.
- Она была в туалете. - Джон махнул рукой в сторону ванной комнаты.
- Не может быть!
Джон лежал с Ли в кровати, пил шампанское и заедал поп-корном.
- С тощим хмырем с грязной ухмылочкой в древесно-зеленом костюме.
- Бо Деверо. Ну и ну. Вот проходимец! Публицист киностудии. И что она с ним делала?
- Нетрудно догадаться. Стояла на коленях, а на раковине лежала свернутая пятидесятифунтовая рукопись.
- Какая гадость! Он же такой мерзкий. И ему пятьдесят.
- Девица чмокала с видом крайней сосредоточенности. И рубашку на груди задрала.
- Невероятно! А он?
- Отсасывался с полным удовольствием и при этом любовался собой в зеркале - разглядывал нос на предмет угрей.
- Мне это нравится! У него герпес.
- Откуда ты знаешь?
- А как же иначе? У всех публицистов герпес. И как они себя повели, когда ты вошел?
- Невинная крошка оторвалась и улыбнулась, словно занималась чем-то обычным - вроде как натягивала чехол на автоматический зонтик. Сказала: "Привет, Джон! Грандиозная вечеринка. Не возражаешь, мы попользуемся твоей ванной?"
- Животное. А он?
- Здесь самое смешное. Изверг прямо ей на голову - буквально в ухо.
- Боже! Как она снесла.
- Похоже, спешит взяться за Достоевского.
- Что ты сказал?
- Не важно. И Сту, и ее отец интересовались, как у тебя продвигается с пьесой.
- Сто лет не можем начать репетиции. - Ли подлила шампанского. - Сколько недель уже тянется.
- Может, стоит пока прочитать пьесу? У меня случайно под рукой оказалась книга.
- Завтра прочитаю свою роль.
- А почему бы не прочитать все целиком?
- Джон, это работа. А сейчас время постели. Не заставляй меня заниматься делом. - Ли прижалась к нему. - Приди ко мне в ухо.
Джон перехватил ее руку.
- Ли!
- Ну ладно, ладно, расскажи вкратце, что там случилось.
- Антигона - дочь Эдипа.
- Того, что трахнул собственную мать? Наслышана.
- Именно. Она хочет похоронить брата, но ее дядя Креонт заявляет: если кто-нибудь посмеет попытаться это совершить, то будет казнен.
- Мило. А где ее брат?
- За городской стеной.
- И то хорошо. Хоть не на сцене. Не придется партнерствовать с разлагающимся трупом.
- Не придется. Ты его не увидишь.
- Что дальше?
- Антигона помолвлена с Гемоном, сыном Креонта.
- И они намереваются сохранить труп в семье?
- Антигона спорит с Креонтом и намеревается похоронить Полиника.
- И тут в последний момент является сын - семейные объятия с папашей, - он ее спасает, и оба уезжают в сторону заката на троянском коне.
- Не совсем. Креонт замуровывает Антигону в гробницу.
- Миленько.
- Гемон убивает себя, и таким же образом поступает жена Креонта Эвридика.
- Потрясающе! А кто-нибудь остается, чтобы в последней сцене потушить в доме свет?
- Нет. Но в этом вся суть.
- Ясно. А почему запрещается хоронить брата?
- Он пытался завоевать город и убил другого брата - царя.
- Обычный суперкиношный сюжет о жертве кровосмешения. С точки зрения публики, все сводится к тому, уложит ли она парня в ящик, сумеет ли заполучить другого или ее самое закопают. Хичкоковская неопределенность.
- Нет, тут другое. Хор - это некто вроде главного конферансье - с самого начала возвещает, что ей суждено умереть и всем другим суждено умереть.
- То есть раскрывает финал?
- Да.
- Подожди-ка, давай определимся. Значит, пьеса о рожденной в результате кровосмешения девице, которая зациклилась на мертвяке и вынуждает дядьку замуровать себя в склепе? Никаких денег, секса, наркотиков - ничего сильного? И к тому же зрители заранее знают конец. Да как же ей выдержать хотя бы недельный показ, не говоря уж о тысяче лет?
- Две с половиной тысячи, если быть точным, - рассмеялся Джон. - На самом деле пьеса о предначертании. Антигоне предначертано умереть. Она не хочет, но у нее нет выбора. Креонт не желает ее убивать, но у него тоже нет выбора. Оба как бы на рельсах, которые ведут к гибели. Креонт всеми силами пытается предотвратить события. Не меняет положения даже то, что Антигона в конце концов узнает: брат был плохим человеком и не заслужил погребения. Разницы нет - это рок. Сюжет "Антигоны" о нашей неспособности пересилить судьбу.
- И, несмотря ни на что, это хорошая пьеса?
- Великая. Замечательная. Зародыш будущей драмы. Лекало для всего последующего: театра, кино, телевидения.
- Брось, Джон. Какой из этого фильм? Кто купит чушь о предначертании? Кино - это выбор, свободная воля и еще - вопрос: сумею я или нет.
- Неправда! Все ясно с самого начала - прямо из титров. Судьба каждого персонажа. Герой побеждает. Если полицейский показывает фотографии жены и детей, его непременно убьют. Когда героиня принимает ванну, всем ясно: в доме маньяк. А музыка - современный эквивалент древнего хора - дает подсказку. Фильмы сами на рельсах, которые ведут к непременной развязке. Одно действие влечет за собой другое. Можно восстановить в уме диалог, а сюжет известен заранее. Мы верим в иных богов или не верим вообще, но законы драмы остаются прежними. Теми же, что управляют пьесами о Фивах.
- И ты полагаешь, я на это гожусь? - Ли допила шампанское и серьезно посмотрела на Джона.
- Знаешь, кто первый сыграл Антигону в Лондоне? Вивьен Ли.
- Неужели? Я ее люблю. Замечательно! Мне предлагали участвовать в восстановлении "Унесенных ветром". Я отказалась. "Завтра будет новый день". Разве такое изобразишь? Она - моя героиня. Я всегда хотела быть Вивьен Ли. Значит, это судьба. "Унесенные ветром" - прекрасный пример того, о чем мы рассуждаем. Скарлетт О’Хара - прямая последовательница Антигоны. Скажешь, не большее безумие пожертвовать всем ради сожженного дома, чем ради непогребенного брата?
- Все это очень умно. Как ты умудряешься спать по ночам, а не прислушиваться к собственным мыслям? Но, пожалуйста, довольно историй. Давай займемся случайными движениями. Оставим в покое Антигону - пусть гибнет ради похорон хлама. Смелей, сделайся предначертанием моей судьбы!
Когда на следующее утро после часового чтения газеты и посматривания в окно Джон вышел из своего кабинета, он застал Ли в большой белой гостиной. Ли была в старых потрепанных джинсах и майке и держала в руках книгу и карандаш.
- Привет! Что поделываешь?
- Одолеваю чертов текст.
- И пишешь на полях замечания? Я потрясен.
- Вроде того. Редактирую.
- Редактируешь?!
- Ну да. Выбрасываю устаревшие слова, обновляю, делаю удобоваримым.
Джон посмотрел через ее плечо. Страница пестрела пометками. "Это не надо", - значилась перед одной из реплик.
- Ты не имеешь права.
- Имею. Во всех моих договорах есть пункт, согласно которому я могу доводить сценарий.
- Это не сценарий, а пьеса. Здесь нельзя менять ни одной строки.
- Я исправляю только свою роль. Другие не трогаю. Если только они не слишком смехотворные.
- Ли, если требуются сокращения, - это дело режиссера.
- Дело режиссера проследить, чтобы меня хорошо осветили и чтобы продюсер имел все необходимое.
- Мне кажется, твой подход не совсем правильный.
- Нет, Джон, ты сейчас утверждаешь другое, что я не справлюсь.
- Справишься. Но это театр, а не кино. В театре ты никогда не играла. Может быть, стоит познакомиться с правилами?