Без всякой на то причины Джон отправился домой пешком. Может быть, потому что захотелось посмотреть на город со стороны реки. Улицы запрудили незнакомцы - люди в плохо сидящей, поношенной одежде. Джон заметил, как они измотаны и в каком плохом настроении, вздыхающие вереницы разочарования, их тяжелые сумки, боль в пояснице, неоплаченные счета, индивидуумы, хватающиеся за мыльные пузыри собственного пространства и одиночества, вновь и вновь пересекающие пути друг друга, избавляющиеся от мелких заблуждений, шаркающие ногами, натыкающиеся на соседей, вращающие, как на шарнирах, плечами, рубящие воздух руками, и все в отчаянии от того, что вскоре покинут этот бульон многолюдия. Джон никуда не спешил. Он миновал Пиккадилли и вышел на Гайд-парк-Корнер. Остановился у памятника пулеметчикам. Воинственный обнаженный Давид опирался на меч, изящная бронзовая задница вылунилась на еле ползущий транспорт. Какая неподходящая метафора для сгорбленных, припавших к земле укротителей пулемета, подумал Джон. Двое из них были вырублены из камня на постаменте и рядом с классической, оплодотворенной культурой фигурой Давида выглядели футуристическими херувимчиками. Джон удивился, почему никогда не замечал их раньше, ни разу не остановился, чтобы прочитать тошнотворную надпись: "Саул убил тысячи, Давид десятки тысяч". Словно впервые попал в город. Он не принадлежал ему, как раньше, больше не был частицей великих масс с их раздражающими, назойливыми нуждами. Не дергался в перистальтике утробы огромного города. Место сделалось иным. Джон больше машинально не сверял номера автобусов и не глазел на ценники в витринах, как тогда, когда считал пустым зариться на невероятно дорогое. С тех пор как он перестал шаркать ногами, толкаться, пихаться и составлять очереди, город стал красивым, романтичным, лирическим, историческим, метафоричным. Город из городов, выбор не в пользу любого другого. Один прыжок - и Джон на свободе, не связан никакими обязательствами. Больше не кровь от его застойной крови. И от этого Джона наполняло чувство сладостной потери - сентиментальная грусть, возможно, своеобразная проекция, что-то вроде теплопередачи. Медленное, сочащееся понимание, что с ним не все в порядке. Настал последний акт - все драмы обязаны иметь конец: парки в кулисах только того и ждут, чтобы предъявить счет.
Ли и Стюарт стояли в большой белой гостиной; атмосферу комнаты напитало раздражение.
- Ты где был? - Ли стояла к Джону спиной. - В доме нечего есть. В холодильнике ни шиша.
Джон и Сту переглянулись, как сдержанные английские джентльмены, которые с помощью одного взгляда передают не менее трех страниц информации. Обоих озадачило настроение Ли. Но они отнесли ее раздражение за счет того, что Ли все-таки американка и звезда. День в театре выдался отвратительным, и Сту решил с ней поговорить, но позже, наедине.
- Как репетиция?
- Ужас!
- Пока еще рано о чем-либо судить, - спокойно заметил Стюарт.
Ли не поцеловала Джона при встрече, а он, ощутив излучаемый ею гнев, первым не решился. Она подхватила сумочку.
- Я иду принимать душ. А ты, Джон, ради Бога, сооруди нам поесть.
- Что ты хочешь? Суши или что-нибудь еще?
- Я сказала: поесть. Сверх всего мне и это решать? Я целый день горбатилась, а ты болтался черт знает где. Какую-нибудь еду, все равно. - Но тут же добавила: - Но только не суши.
Сту и Джон прошли по улице в пиццерию и, пока ждали заказ, выпили в баре пенящегося водянистого пива.
- Значит, у нее не получается?
- Не получается.
Наступило молчание. Сту взвешивал, сколько стоит сказать, чтобы Джон превратился в помощника, а не в новое измерение проблемы. Но потребность рассказать пересилила, и слова посыпались, как с телетайпа.
- Дело не в том, что она не знает роли, хотя она ее действительно не знает и работает с текста, в то время как остальные все прекрасно выучили. Дело не в том, что она не способна запомнить большого куска, хотя она действительно не способна. Дело не в том, что она отключается, поскольку это не ее крупный план. И не в том, что она нисколько не принимает в расчет остальных актеров и публику, даже не представляет, где эта самая публика находится. Дело не в том, что она вызывает чувства единственным способом - поднимает и опускает голос, как флаг, словно Энни Оукли созывает скотину в стадо или Ширли Темпл прикрикивает на зеленых юнцов. Дело не в том, что она не представляет, почему ее персонаж произносит те или иные слова. Вовсе нет - все это исправимо. Беда в другом: она - Ли проклятущая Монтана, и хоть ты тресни. Что бы ни происходило, стоит взглянуть, и тут же узнаешь: "О, да это же в самом деле Ли Монтана!" Остальные актеры старались не обращать внимания, но ничего не получилось. Стоит ей выйти на сцену, и она притягивает к себе, как север магнитную стрелку. Актеры поглощают ее лучи, тянутся к ней, и это высвечивает, как она чертовски ужасна. "Антигона" - одна из самых сильных в мире пьес - пережила две с половиной тысячи лет, в то время как другие сгинули под волнами. Интерпретация Ануйя написана во время Второй мировой войны, и играна в Париже перед нацистами и с Божьей помощью победила. Но, несмотря на все, не может соперничать с Ли. Если бы наша постановка "Антигоны" была первой, никто бы не посмел возобновить ее снова. Чувствуете? Так велика эта сила коллективной природы, что способна обкорнать величайшую в мире пьесу. В этом кое-что есть.
- А остальное все нормально?
Сту покачал головой и проглотил пиво.
- Театральный канон таков, что первая, поистине вневременная категория необширна, небесконечна. Пьес без времени, трактующих универсальные явления, наберется от силы на шкаф, и это все. А их постановок - примерно одна на поколение. Последний раз "Антигону" ставили с Оливером и Вивьен Ли полвека назад. Видимо, теперь еще не время. Наша попытка может заморозить пьесу на очередные пятьдесят лет, а возможно, замуровать навсегда.
- А ты не слишком драматизируешь?
- Я обязан драматизировать, Джон. Драматизировать - моя работа. Рискую показаться эгоистичным, но - только между нами - "Антигона" чрезвычайно для меня важна, для моей карьеры. Как это ни высокомерно звучит, именно я создал лондонский театр, мог бы продолжать и дальше, безумно его люблю, но, Джон, я хочу делать фильмы. Постановка с Ли - это шанс, который может привести меня в Голливуд. Но пока не случится чего-нибудь чрезвычайного, мне не дадут ставить даже мыльные оперы. - Сту схватил Джона за руку. - Пожалуйста, сделай что-нибудь. Поговори с ней, почитай - все что угодно. Я в отчаянии. Просто в ужасе, потому что попытка всего одна.
- Видишь ли, она еще в большем ужасе, чем ты. Это и ее попытка тоже - единственная возможность вхождения в театр. Твоя ставка в игре - кредит будущих возможностей, а она поставила на карту звонкую монету репутации, все, что сделала в жизни. Ты можешь многое выиграть, а она - проиграть все.
Они ели пиццу на кухне. Ли - мрачная и голодная. Сту порывался заговорить о пьесе, но стоило ему упомянуть мизансцену или реплику, Ли начинала рычать сквозь мешанину во рту. "Минетчик, вот он кто", "Такое впечатление, что специально вываливает мошонку на всеобщее обозрение" или "У нее волосатые ноги". И тут же пресекала любую попытку серьезно обсудить текст. А наевшись, отодвинула тарелку и пригвоздила Стюарта питоньим взглядом.
- Ну, так. Мне нужна комната потеплее. Отдельная комната с кроватью, холодильником, телефоном и фруктами. А отвратительные сандвичи больше в рот не возьму. И еще: я так долго мирилась со всем не потому, что это ваша вещь и я в ней новичок. Она моя. Вы ставите ее для меня. Забудьте коллективную чушь, мне требуется больше поддержки. Нельзя, чтобы другие актеры перекрывали меня, находились спереди или шевелились, когда я говорю. Поняли?
Сту открыл было рот.
- Нет уж, выслушайте. Извольте не забывать, кто продает билеты и чье имя гарантирует джем на ваш кусок хлеба. Звезда - я. И все заварилось вокруг меня. Договорились?
- Ли, в жизни не слышал в театре ничего подобного. Никто и никогда…
- Это естественно, что никто и никогда… Вы можете знать о подмостках все, но, откровенно говоря, ни хрена не разбираетесь в звездах. Хотите работать в реальном мире для реальных зрителей за реальные деньги, значит, надо расти. Полагаете, что это означает одно лишь возвеличивание собственного эго или что слишком наглы правила старины Голливуда? Тогда позвольте заметить, что вы еще ничего не видели. Я ваш главный актив - самый большой из того, что вы можете иметь. Так что воспользуйтесь им в следующие две недели. Но на всю катушку, потому что сейчас вы обращаетесь со мной, как с каким-то копьеносцем. А я из другого разряда. И остальные актеры это понимают. Пресса понимает, и зрители поймут. Только вы в заблуждении по поводу моей значимости. Ну ладно, я ложусь. Увидимся утром. Джон, не задерживайся.
- Ничего себе. - Стюарт побелел от ярости. - Спасибо за ужин, Джон.
- Я понимаю, что ее слова звучат фантастически высокомерно, но мы не привыкли к таким людям, как Ли. Мы не порождаем подобных звезд. Возможно, она права.
- А возможно, просто помешавшаяся на себе стерва из преисподней. Извини. До свидания.
Джон поднялся по лестнице и постоял перед дверью Ли.
- Джон, ты там?
Он повременил еще.
- Спокойной ночи, Ли. Тебе ничего не надо?
- Заходи. Надо поговорить.
"Надо поговорить". Два самых страшных слова в английском языке.
Ли сидела на кровати с толстой телефонной книгой в руке. Телефон стоял перед ней.
- Не получается, Джон.
- Не получается.
- Я приняла решение.
- Слушаю.
- Мне нужен другой.
- Другой? - У Джона похолодело в животе. А сам он сделался легким, словно гелий.
- Я не получаю никакой поддержки.
- И кто же этот другой?
- Господи, Джон. У меня дома много всякого знакомого народа. Вот собираюсь позвонить. Видишь ли, Стюарт не тянет, нет у него чего-то такого… Понимаю, что вы с ним поладили, но он мелковат.
- Так ты имела в виду Стюарта?
- А кого же еще? Сейчас позвоню в Лос-Анджелес и попрошу все уладить. А о чем же еще мы говорим? Решил, что о тебе? - Ли улыбнулась, потом рассмеялась. - Вообразил, что мне необходимо кому-то звонить, чтобы тебя заменить? - Она взъерошила Джону волосы и поцеловала в шею. - Испугался, глупый мальчишка. Несмышленыш. - Ее голова на секунду задержалась у него на плече. - Об этом я тоже думала. Мы поем не с одного листа. Расходимся.
- Расходимся?
- Да. - Ли вгляделась в его лицо с побелевшими глазами. - Ты меня любишь?
- Люблю, - прошептал Джон и почувствовал на губах ее дыхание.
- Точно?
- Точно.
Она опять его поцеловала и кивнула.
- Ну ладно. Так где ты сегодня был?
- Встречался с Айсис. Делает видеоклип к своей новой записи. На дурацком корабле на Темзе. - Джон хотел добавить: "Поет мою песню", - но передумал. Покой из дома ушел сто лет назад, и он не решился мутить воду.
- И как звучит?
- Не знаю. Наверное, хорошо. У Айсис сильный голос. Но эта поп-песня не моя вещь.
Ли ущипнула его за щеку.
- Какой ты милый. Ну, конечно, твоя. Ведь это твое стихотворение. Мог бы открыться. Решил, что буду ревновать?
- У тебя своих проблем много.
- Джон, ты просто чудо. Я тобой горжусь. Люди посылают детей к такой звезде, как Айсис, чтобы она послушала их песни. А ты написал для нее сингл. Лучше бы для меня. Но все равно я довольна. Ты ее трахал?
- Что?!
- Джон, я все понимаю: она тебе приглянулась - такой уж момент. Радость, возбуждение, благодарность и все такое прочее. Вы трахались в трейлере? Когда я на съемках, у меня всегда кто-нибудь есть.
- Нет, Ли, не трахались.
- Хорошо, не дуйся. Просто проверка. Но учти: если что, я не была бы такой покладистой - взяла бы и убила вас обоих. Хочешь со мной переспать? Давно мы этим не занимались. Оставайся. Только сначала позвоню в Лос-Анджелес. Надо застать людей на работе, пока они не закрылись.
Джон лег на кровать и слушал, как Ли говорила в трубку - брала жизнь в собственные руки.
Он всегда чувствовал присутствие чего-то иного, кого-то еще. За дверью в коридоре стояла Антигона, смотрела на него в замочную скважину и бормотала древние, гордые проклятия. Значит, курс прежний, просто небольшой перерыв в предначертанном плавании, крохотная отсрочка, пока солнце показалось из-за грозовых туч. Никакие фиксаторы, массажи и кондиционеры с поверхности не изменят обстоятельств. Они с Ли танцевали на острие и хохотали во мраке.
Джон проснулся и обнаружил, что остался один. Должно быть, Ли отправилась на репетицию, решил он. Встал и поплелся на кухню. Оттуда доносились голоса. За столом с чашкой кофе и маленьким компьютером-органайзером восседал Хеймд. В знак приветствия он поднял палец. Ли расхаживала с зажатым между плечом и ухом мобильным телефоном.
- Да, да, все правильно, Мидж. Я так рада, что ты подключаешься. - Она закрыла крышку и положила телефон. - Привет, Джон. Кофе в кофейнике.
- Почему ты не на репетиции? Что-нибудь случилось?
- Звонила до посинения. Мидж летит на дневном рейсе "Би-эй" из Франкфурта. Узнаете его?
- Не сомневайтесь. - Хеймд пощелкал по клавишам органайзера.
- В чем дело? - спросил Джон.
- Ни в чем. Нет никакого дела. Занимаюсь тем, что устраиваю свои дела.
Зазвонил телефон.
- Что, черт возьми, происходит? У нас половина четвертого.
Ли махнула Хеймду. Тот кивнул и снова подолбил свою маленькую коробочку.
- Как здорово, что мы скоро увидимся. Не могу дождаться! Да, не очень, но бывало и хуже. - Она рассмеялась. - Ну, чао. До встречи.
- Ли, я ничего не понимаю. Как Сту отнесся к тому, что ты не явилась на репетицию? - В прошлом актер-любитель, Джон искренне полагал, что представление не может прерваться, даже если вся труппа и все зрители внезапно впадут в кому. А прогул репетиции - не что иное, как восьмой смертный грех, не включенный в список только потому, что слишком ужасен, чтобы высекать его на камне.
- Сту должен радоваться тому, что получил. Кого интересует - рад он, расстроен или сосет гиббона-сифилитика? Им есть чем заняться. Пусть дышат, учат друг друга и рассказывают анекдоты.
- Ладно, дорогуша. - Хеймд встал. - Я, пожалуй, тронусь. Первая порция прибывает через полчаса. Привезу их прямо сюда.
Телефон снова зазвонил.
- Хай! Привет. - Голос Ли приутих на три ступени и понизился на октаву. - Да, он мне говорил. Здорово. Успехов. Пока нет. Уверена. Передаю. Дорогой, это тебя Айсис. - Она изобразила улыбку.
- Айсис, привет.
- Спасибо, что вчера пришел.
- Не за что. Было забавно.
- Не было. Съемка тебе показалась тягомотной, наивной и скучной.
- Ну если чуть-чуть. А песня звучит хорошо.
- Слушай, хочешь сегодня пообедать?
- Пока не знаю. Давай я тебе перезвоню.
- Хеймд! - крикнула Ли вслед шоферу. - Можете устроить Джону другой номер? Нам нужна эта линия.
- Извини, - проговорил Джон.
Первый из американцев прибыл ровно через час. Потеющий приземистый мужчина в мятом хаки с жесткой щеточкой усов.
- Ли, только ради тебя. Иначе ни за что бы не полетел. Я первый?
- Я так рада, Т. П. - Ли метнулась через комнату и обняла вошедшего. - У нас тут проблема.
- Нет ничего такого, что бы мы не уладили. Абсолютно ничего. Где мне можно подключиться к телефонной розетке? И еще кофе! До смерти хочу кофе.
- Подключайся где хочешь. Займи кабинет Джона. Это дальше по коридору.
- Здравствуйте, я Джон, - представился Джон.
- Ах да, это Джон - поэт.
- Рад познакомиться. Ну хорошо, Ли. Мне надо сделать несколько звоночков. Сама понимаешь: я тут, а колесики вертятся. - Он, пыхтя, потянулся по коридору к кабинету, крича на ходу, чтобы не забыли про кофе.
- Я сварю, - предложил Джон. - С молоком или с сахаром?
- Без кофеина. Без калорий. Послаще и пожиже.
- Т. П. - самый лучший на свете газетчик, - объяснила Ли.
- Твой агент?
- Нет, в свободном полете. Специалист по кризисам.
- Но у нас нет никакого кризиса.
- Вот я и хочу, чтобы его не образовалось. Ладно, я знаю, что делаю. Так что не путайся под ногами. Иди наверх, послушай свою запись.
Американцы продолжали то и дело прибывать по одному и по двое - появлялись на сцене, как второстепенные персонажи в комедии ситуаций: хлопали дверью и выкрикивали в комнату риторические вопросы. Ли с каждым здоровалась и обнималась. Менеджеры, агенты, учителя дикции, учителя пластики, массажистка, гасители критики, технические директора, содиректора и повар. Ко времени чаепития дом превратился в нечто среднее между клубом профессиональной братии и штаб-квартирой избирательной кампании. Все розетки опутывали провода модемов и ноутбуков. Постоянно раздавался лепет мобильных телефонов. В спальнях собирались группки, возникали спонтанные совещания. Из кухни по коридорам не прекращалась поставка закусок.
- Эй, кто-нибудь обещал эксклюзив по поводу гардероба Ли женским иллюстрашкам от восемнадцати до тридцати пяти?
- Что с приемом всяких знаменитостей?
- После публикации и передачи на ТВ. Но не здесь - обоснуемся в гостинице.
- Прекрасно.
- Постойте, а как быть с любовью?
- Подпусти туману: мол, одинокая, но счастливая.
- Заметано. Кстати, слышали, Джордж в городе? Может, организовать слушок: фотографию у ресторана или где-нибудь еще?
- Не знаю. Его развод еще тянется?
- Фотография в выходные пробомбила многие издания. Он замазан. Ему от этого будет куда больше выгоды, чем нам.
- Ладно, кто-нибудь добыл королевскую особу?
- Работаем. Времени чертовски мало. Эй, у кого-ни-будь есть на примете принц, чьи ноги достают до ковра, когда он сидит? Запросите Францию, Голландию, Германию.
- А разве во Франции есть принцы?
- Если мне нужно, будут.
Ли провела день в кровати - принимала американцев по одному и парами. Ее гладили, умасливали, массировали. И в кругу своей читающей с экранов, похлопывающей по щекам и пожимавшей плечами гвардии соотечественников значительно улучшила моральный настрой. Повеселела, улыбалась, важничала и выслушивала потоки комплиментов и уверений. Кто-то прицепил к кровати крохотный американский флаг.
Джон слонялся по дому, то и дело извинялся и постоянно кому-то попадался под ноги. На кухне двое толстых американцев заглубились в холодильник и рылись в поисках правильного сорта содовой - содовой вообще без ничего.
- Так о чем эта пьеса?
- Пьеса? Что б я знал. Театральная муть - никого не трогает.
Джону сделалось не по себе, и он вышел в сад. Вдохнул белесый воздух. Он пах сигарами. У стены мерцал огонек.
Хеймд.
- Я гляжу, вы чувствуете себя неприкаянным.
- Да. Слишком много народу.
- Хотите пообедать?