1989–1993
Буревестники, сильные полярные птицы, живут на самых высоких вершинах утесов. Со своих возвышающихся над землей насестов они могут стремительно бросаться на других птиц, которые не настолько заносчивы, и распевать песни о своем величии, которые разносятся над замерзающими морями.
Жил да был один буревестник, который оказался настолько заносчив, что никак не мог найти себе пару в своей стае. Тогда решил он, что женится на земной женщине, и с помощью заклинаний обрел человеческое обличье. Он сшил две самые толстые тюленьи шкуры - и получилась великолепная парка. И начал он прихорашиваться, пока не стал писаным красавцем. Конечно, его глаза остались глазами буревестника, поэтому он смастерил темные очки, завершив свое перевоплощение, и в таком обличье опустил свой каяк на воду и поплыл искать жену.
В то время на тихом берегу жил вдовец с дочерью Седной - девушкой такой красоты, что слава о ее фигуре и лице распространилась далеко за пределы племени. Многие сватались к ней, но Седна не хотела выходить замуж. Никакие мольбы не могли пробиться сквозь ее гордыню и достичь ее сердца.
Однажды явился красивый мужчина в великолепной парке из шкуры тюленя. Он не стал вытягивать каяк на берег, а качался на высоких волнах и звал Седну. Он начал петь для нее.
- Поплыли, любимая, - пел он, - в мир птиц, где ты никогда не будешь голодать, где будешь спать на мягкой медвежьей шкуре, где сможешь одеваться в перья и ожерелья из слоновой кости, где в твоих лампах всегда будет достаточно масла, а в кастрюлях - полно мяса.
Песня окутала душу Седны и подтолкнула ее к каяку. Она поплыла с незнакомцем через море, прочь от родного дома, от своего отца.
Сначала она была счастлива. Буревестник построил им дом на скалистом утесе и каждый день ловил для нее рыбу, и Седна была так очарована своим мужем, что не задумывалась о том, что делается вокруг. Но однажды очки соскользнули у буревестника с носа, и Седна посмотрела мужу в глаза. Она отвела взгляд и увидела, что их дом возведен не из толстых шкур, а из гниющей рыбьей чешуи. Спала она не на медвежьей шкуре, а на жесткой шкуре моржа. Она почувствовала на теле острые иголки ледяных океанских брызг и поняла, что вышла замуж за человека, который оказался не тем, за кого она его принимала.
Седна заплакала от горя, и буревестник, несмотря на то что любил ее, не мог остановить эти слезы.
Прошел год, и Седну приехал навестить отец. Когда он достиг утеса, на котором она жила, буревестника не было дома, он ловил рыбу, и Седна стала молить отца забрать ее с собой. Они побежали к отцовскому каяку и вышли в море.
Не успели они отплыть достаточно далеко от берега, как в гнездо вернулся буревестник. Он стал звать Седну, но вой ветра и шум моря поглотили его крик боли. К нему подлетели другие буревестники и рассказали, где Седна. Тогда он расправил крылья, которые закрыли собой солнце, и полетел к лодке, на которой плыли Седна с отцом.
Когда буревестник увидел, что они начали грести с удвоенной силой, то разозлился и захлопал крыльями, создавая течения, вызывая огромные ледяные волны. От его крика море разбушевалось и так заштормило, что лодка раскачивалась из стороны в сторону. Отец Седны понял: эта птица настолько могущественная, что даже море разъярилось, когда буревестник потерял жену. Он знал: чтобы спастись, надо пожертвовать дочерью.
Он бросил Седну в ледяную воду. Она барахталась, ее кожа посинела от холода. Ей удалось ухватиться за борт лодки, но ее отец, испугавшись громоподобного хлопанья крыльев буревестника над головой, ударил дочь по руке веслом. Кончики пальцев у Седны отвалились и упали в море, где превратились в китов и уплыли прочь. Седне снова удалось всплыть на поверхность и ухватиться за лодку, но отец ударил по ее рукам второй раз. Средние фаланги ее пальцев откололись, как лед, упали в море и превратились в тюленей. В третий раз ей удалось ухватиться за лодку, но отец бил ее по рукам, пока третьи фаланги не отломились и не превратились в моржей, а Седна не опустилась тяжело на дно моря.
Она стала могущественным духом, которому подчиняются морские твари, появившиеся из ее пальцев. Иногда она вызывает шторм и разбивает о скалы каяки. Время от времени насылает голод, уводя тюленей от охотников. Но она никогда не выходит на поверхность, где может встретиться с буревестником.
Эскимосская легенда
Глава 10
Я расскажу тебе правду.
Но эта история начинается задолго до нашего знакомства, задолго до того, как мир узнал об Алексе Риверсе. Она начинается в тот день, когда в дом по соседству переехал Коннор Муртау - в тот же день я вечером пришла и сказала маме, что, когда вырасту, намерена стать мальчиком.
Мне было пять, я была маленькой кривлякой, из которой растили будущую даму-южанку. Тот факт, что мы жили в Мэне, не мешал маме воспитывать из меня прекрасный "персик" Джорджии. Я немножко умела читать и в случае необходимости могла приготовить что-то простое: разогреть суп, поджарить сыр и, конечно, сварить крепкий черный кофе. Я умела отточенным движением забрасывать волосы через плечо и опускать ресницы, чтобы получить желаемое. Я улыбалась, не обнажая зубов. Многие взрослые считали меня очаровашкой, но друзей-сверстников у меня не было. Пригласить детей домой поиграть было чем-то неслыханным, поэтому большинство детей в школе считали меня странной и заносчивой. Но потом в дом по соседству с нашим, находившийся на другом берегу озера, переехала семья Коннора.
В первый день я помогала ему носить ящики и лампы, отвечала на его вопросы, когда у меня день рождения, что я терпеть не могу из еды, где можно накопать червей для наживки. Он произвел на меня неизгладимое впечатление, и впервые я поняла, что в жизни есть вещи поважнее, чем умение держать колени вместе, когда сидишь на стуле, или каждый вечер не менее ста раз проводить расческой по волосам. Поэтому я поменяла свои новенькие кроссовки фирмы "Мэри Джейн" на пару старых кроссовок Коннора, которые были мне впору, лишь когда я всовывала в них скатанные носки. Я научилась посыпать слизняков солью, чтобы они высохли, и скользить на животе по грязным лужам.
Я решила стать антропологом во многом благодаря Коннору, в том числе и потому, что он первый научил меня, как замечательна на ощупь земля в руках. В то время мои руки почти всегда были грязными, и хотя Коннор умер семнадцать лет назад, я постоянно вспоминаю о нем.
Я не верю ни в инопланетян, ни в реинкарнацию, ни в привидения, но я верю в Коннора. Единственное, в чем я могу признаться: время от времени я чувствую его. Он появляется там, где что-то идет не так. Я думаю, что, вероятно, моя вина в том, что он так и не попал на небеса или куда там отправляются души умерших: он все детство заботился обо мне и, по всей видимости, до сих пор вынужден меня опекать.
Поэтому ты понимаешь, что я ожидала его в тот жаркий августовский понедельник, когда шла по гулким коридорам антропологического факультета, ожидая услышать, что я получила должность. Два года я работала в должности доцента в Калифорнийском университете, после того как получила здесь же диплом бакалавра, степень магистра и кандидата наук. Я хотела, чтобы меня зачислили в штат. Преподаватели, работавшие здесь меньше меня, уже стали доцентами. И я наконец-то пригрозила Арчибальду Кастеру, заведующему нашей кафедрой, нагло солгав прямо в лицо, что у меня есть другие предложения от одного из восточных колледжей.
Я не очень-то ожидала, что получу бессрочный контракт, потому что в свои двадцать семь была моложе приглашенных профессоров и преподавателей, читающих лекции. Но не моя вина, что они потратили больше времени, чтобы достичь того, чего достигла я. Я гордилась тем, что тринадцать лет назад решила, чем в жизни буду заниматься, а потом четко придерживалась намеченного плана.
Я стояла, прислонившись к бачку с питьевой водой за дверью приемной заведующего кафедрой, когда почувствовала легкое давление на позвоночник и поняла, что за мной наблюдает Коннор. Я решила: раз он здесь, значит, новости меня ждут не из приятных.
- Меня обойдут вниманием, - прошептала я. - Вот досада.
Я произнесла это вслух, признала свое невезение, и слова, тяжелые и неторопливые, каким всегда бывает провал, упали передо мной на пол.
- Я не хочу иметь ничего общего с университетом, - негромко сказала я, проведя рукой вниз по стене.
Это неправда. Я терпеть не могла политическую возню, но вовсю пользовалась деньгами и грантами. Меня устраивало, что бумажная волокита прекращалась, как по волшебству, когда я пыталась организовать новое место раскопок в очередной стране. И я знала, что через неделю прощу Кастера и всех тех, кто получил повышение. Прощу весь совет, который проголосовал против моей кандидатуры. В этом году придется исправить прошлые ошибки и поработать немножко больше.
- Знаешь, чего бы мне хотелось? - спросила я. - Мне бы хотелось, чтобы все хорошее в жизни заканчивалось детством.
Для большинства людей это не так. Когда я в последний раз бродила по кампусу босиком? Или пропустила занятие, потому что проспала? Когда я в последний раз напивалась в стельку? Или просыпалась в чужой постели? Или когда мне не хватало денег, чтобы расплатиться в супермаркете?
Никогда! Я не позволяла себе жить на грани, но при этом не считала, будто что-то упускаю в жизни. От непосредственности мне становилось неуютно. Продвижение по службе я получу благодаря преданности делу.
Когда-нибудь.
Но меня не покидало чувство, что, если бы Коннор воскрес, он бы меня презирал. Он бы непременно хотел, чтобы я жила так, как когда мы вместе мечтали: пару месяцев побыла на Таити, занималась бонсай или скалолазанием.
Я пыталась выбросить Коннора из головы, готовясь к встрече с Арчибальдом Кастером. Он стоял в дверях своего кабинета, как скала, словно ожидал, что сможет вызвать того, кого желает видеть, только силой своей должности. Он любил спорить, не обладал большим умом и терпеть не мог женщин. Я не очень-то его любила, но умела играть по его правилам.
- А-а, мисс Барретт, - протянул он.
Он разговаривал, прижимая микрофон к коробочке, вшитой в горло, - его связки сильно пострадали от рака горла несколько лет назад. У старшекурсников он вызывал ужас, и я вынуждена была с ними согласиться. Несмотря на свой рост, он мне всегда немного напоминал наброски Homo habilis - человека умелого, ему можно было поставить в заслугу столь удачный выбор профессии.
Он тоже меня недолюбливал, и не только потому, что - так уже сложилось - я была женщиной, к тому же молодой, но и потому, что я занималась физической антропологией. Он сам занимался культурной - сделал себе имя на том, что много лет просидел на корточках рядом с индейцами племени яномамо. Между двумя лагерями антропологов всегда шло "дружеское" соперничество, но я не могла простить то, как он поступил после защиты моей диссертации. Я написала статью о том, является ли жестокость врожденной или приобретенной чертой, - старый, как мир, спор между физическими и культурными антропологами. Широко распространенное мнение склоняется к культурному подходу: несмотря на то что агрессия - это врожденная черта характера, спланированная агрессия, например война, возникла под давлением жизни в обществе, а не в ходе эволюции. Я на это возразила, что допускаю и эту теорию, но и само общество не возникло бы, если бы борьба за территорию, генетически присущая человеку, не заставляла людей устанавливать определенные правила.
В общем, статья была достойным опровержением теории культурных антропологов, и Кастер вскипел. Когда я работала первый год, он поручил мне читать курсы лекций - и все по культурной антропологии, а когда я пожаловалась на это и попросилась выехать на раскопки, он только изумленно приподнял брови и сказал, что полагает, что мне стоит несколько расширить свой кругозор.
Сейчас он поманил меня к себе в кабинет и указал на стул, стоящий перед огромным письменным столом. Он ухмылялся, черт его возьми, когда начал свою речь:
- Мне неприятно вам об этом говорить…
Я вскочила со стула, не в силах слушать дальше.
- В таком случае и не стоит, - заявила я, натянуто улыбаясь. - Я так понимаю, что опять пролетела. Спасибо вам большое, не трудитесь ничего объяснять.
Я шагнула к двери.
- Мисс Барретт!
Я, уже схватившись за дверную ручку, замерла и обернулась.
- Сядьте.
Я снова опустилась на стул, размышляя о том, насколько теряю в глазах Кастера.
- В первом семестре у вас будет необычное распределение, - продолжал он. - Вы же сами настаивали на том, чтобы поехать на раскопки.
Я подалась вперед. Неужели в осеннем семестре начинается новый практический курс? Я мысленно быстро перебирала возможные места: Кения, Судан, острова Силли. Неужели мне доверят возглавить группу? Или я буду работать под чьим-то руководством?
- Боюсь, в этом семестре нет вакантной должности доцента, - сказал Кастер, - поэтому мы рекомендовали бы вам взять творческий отпуск.
Я еще крепче вцепилась в подлокотники. Я не подавала заявление на творческий отпуск.
- Прошу прощения, Арчибальд, но в свою защиту я должна сказать, что за последние три года…
- Вы были образцовым сотрудником. Да, я знаю. Нам всем об этом известно. Но иногда… - он поморщился, - …иногда этого недостаточно.
"Уж кто бы говорил!" - подумала я.
- Мы выбрали вашу кандидатуру, чтобы вы возглавили старые раскопки, которые вел университет в Олдувайском ущелье. Подготовьте там все для экспедиции первокурсников! - велел Кастер, вновь опускаясь в свое кресло.
У меня рот приоткрылся. Они хотели сделать меня девочкой на побегушках - все подготовить для студентов, которых я недостойна учить! С этой работой мог бы справиться любой старшекурсник. Не для этого я так усердно трудилась, не для этого писала диссертацию. Не таким представлялся мне следующий шаг по карьерной лестнице.
- Я, конечно, не лучшая кандидатура для этой работы, - уклончиво ответила я.
Кастер пожал плечами.
- Вы единственный член кафедры, для которого… у которого… нет занятий в следующем семестре, - сказал он.
Я слушала, что он говорил, но отчетливо слышала правду. Он говорил мне, что я единственная, кем можно пожертвовать.
Не прошло и тридцати шести часов, как я оказалась в Танзании и сидела в прохладной тени под льняным самодельным навесом на крошечном пятачке в Олдувайском ущелье, которое Калифорнийский университет выбрал местом практических занятий. Я все еще злилась из-за того, что меня сослали, но не стала спорить с Кастером. Это было бы ошибкой. В конечном итоге через десять недель я должна была вернуться и просить дать мне нагрузку.
Я пыталась убедить себя, что эта небольшая командировка будет интереснее, чем я ожидаю. В конце концов, Олдувайское ущелье - место первых раскопок Луис Лики в Восточной Африке. Возможно, я тоже добьюсь здесь успеха: найду недостающее звено или еще что-нибудь, что поставит моих коллег на уши и изменит существующий взгляд на эволюцию человечества. Несмотря ни на что, я молода, а тут под землей лежат миллионы лет истории.
Однако проведенная утренняя разведка убедила меня, что, как и остальные антропологи, которые рыскали по месту раскопок несколько десятилетий после находки Лики, я не обнаружу здесь ничего нового. Я понятия не имела, чем буду заниматься в ближайшие десять недель. Подготовить место для практических занятий студентов означает обозначить места, где существует вероятность в результате раскопок обнаружить окаменелости, но такое впечатление, что студенты с таким же успехом могли бы копать у Фаулер-Холла.
Солнце поднималось все выше. Я обошла место раскопок и порылась в большой соломенной сумке в поисках книги, которую начала читать в самолете. Потом подняла голову и, удостоверившись, что нахожусь здесь одна, вытащила книгу.
Смешно. Сердце так колотилось, как будто меня вот-вот схватят с граммом кокаина. Это был всего лишь дешевый бульварный роман - мой единственный недостаток. Я не курю, практически не пью. Никогда не употребляла наркотики, но пристрастилась к этим глупым книжонкам, на чьих обложках перезрелая красотка пребывала в объятиях бродяги. Я так стеснялась своей слабости, что оборачивала книги в коричневую плотную бумагу, как поступала с учебниками в начальной школе. Читала их в автобусах и на скамейках около университета, делая вид, что это трактаты по антропологии или роман, получивший Пулитцеровскую премию.
Я ничего не могла с собой поделать. Знаю, что психологи объясняют это явление тем, что мне не хватает подобных переживаний в реальной жизни, но я убеждала себя, что это не имеет значения. Началось это всего несколько лет назад, когда моя соседка по комнате в общежитии, Офелия, позировала для обложки какой-то книги в объятиях великолепного мужчины. Я прочла эту книгу и уже не могла остановиться. Одно утешало: ни в одном племени, ни в одной древней расе не существовало таких людей. Это позволяло мне, скажем так, чувствовать себя более адекватной.
Но, как я предполагаю, надежды меня это не лишало. Тем не менее, если любовный роман и оживет, в главной роли будет такая, как Офелия. Она красива, величественна и сексуальна, а не так проста и практична, как я. Хотелось бы быть одной из тех женщин, из-за которых начинаются войны, но я не слишком "раскатываю губу". Пока ни один рыцарь не носил моих цветов, ни один искатель приключений не пришел за мной, преодолев время и расстояния. С другой стороны, так случилось, что я живу в Лос-Анджелесе, где красивые женщины - это норма, а не исключение. Хотя в этих книгах ни слова о пластической хирургии, никакой косметики, никаких занятий по степ-аэробике. Я вспомнила Елену Троянскую, Лауру Петрарки и задумалась: неужели они были так не похожи на меня?
- Простите, - раздался голос, - ваш навес попадает в видоискатель.
Я вздрогнула и инстинктивно зарыла книгу в мягкий красный песок. Вздернула голову и увидела двух мужчин, их силуэты вырисовывались на фоне стоящего в зените солнца.
- Прошу прощения, - сказала я, вставая.
Мужчины были явно не местными, лбы у них обгорели и шелушились, поскольку им не хватило ума надеть шляпы.
- В видоискатель, - повторил тот, что повыше. - Вам придется подвинуться.
Я рассердилась.
- Боюсь, вы ошибаетесь, - ответила я. - Это место принадлежит Калифорнийскому университету.
Мужчина досадливо вскинул руки и повернулся ко мне спиной.
Его спутник протянул руку.
- Меня зовут Джордж Фарли, - представился он. - Я помощник режиссера. - Он кивком указал себе за плечо. - А это Эдвард, наш ассистент по подбору актеров.
Я осторожно улыбнулась. Помощник режиссера, ассистент по актерам.
- Кассандра Барретт, - ответила я, надеясь, что это достойный ответ.
Джордж махнул рукой на изгиб ущелья.
- Мы снимаем здесь фильм, и когда Эдвард сегодня делал панорамную съемку, в кадр постоянно попадал ваш навес. Понимаете, мы-то полагали, что в это время года будем здесь совершенно одни.