В поэме Володи Котова "С тобой вдвоём" настораживала трагическая парадоксальность названия поэмы. Сознаёшь это, когда прочтёшь в один присест всю поэму. Противоречит здравому смыслу умилительное "С тобой вдвоём". Речь-то идёт о том, что происходит, когда оказываются вдвоём два одиночества. Тут не до умиления! Послушайте, какие велись между ними разговоры! Хотя бы взять бы вот эту реплику Татьяны (поэма, эта, очевидно, автобиографична – и то, что Котов в ней Сергей Кратов, а его жена Валентина – Татьяна, подтверждает сие).
Песни замолкли в квартире,
Где кипели годами звеня.
Ты во мне отрицаешь моих друзей,
А ведь это тоже я.
Ревность по всему жизненному, житейскому фронту! Оказывается, всё в нём, и сам он, весь от маковки до пят, должно принадлежать только ей.
Дверь распахнула и ключик
Чуть не выпал из рук.
С кем он?
С одной из лучших её подруг?
Курлычут нежданно-непрошенно.
Маринка? Она хорошая.
Но и она здесь лишняя!…
Искренность этой трудной, тяжкой исповеди, подлинность чувств, весомость слов, потрясают. Она требует от него полного отстранения от всего, что происходит вокруг. Быть хвостиком у жены, разве не ясно – это трагическая безысходность для поэта, существа общественного. Мною страх овладел, когда прочёл в его книжке, как для всех, ничего не скрывая, он сообщает:
Не от скуки задумал я
В чувствах порыться,
В разговорах устав,
деловых и учёных.
Каждый вечер
о теме моей говориться
На последних страницах
в квадратиках чёрных.
Жестокое противоречие между чувством – очарованностью, страстью и фактическим табу, ради всего святого, на такую "горячую", "эгоистическую" до отрицания в себе своего существа, своего человеческого достоинства. Володя – лирический поэт, так что любовная лирика – это тоже он сам, его предназначение.
Как-то я пришёл к Котову незваным, нежданным. Мамаша предупредила:
– Да, заходите, заходите, он, правда, занимается с Утёсовым. Давно уже. Песню разбирают. "Стихи оттачиваем, к мелодии подгоняем, – сказал мне, когда я заглянула, Леонид Осипович. – Да вы входите, входите. У них перерыв – слышите, хохочут?
Однако перекур уже закончился и, входя в комнату, я услышал бархатистый, с хрипотцой утёсовский баритон. Тёплый, задевающий за живое голос и редкое умение придавать звукам комический характер.
– Пройдём целиком песню. Мне теперь в ней не обо что спотыкаться. Если только этот жеребячий смех шофэра, после объявления вами, Володя, предназначенного только для меня, юмора:
– Водителю смешно. Ха-ха-ха-ха!
Леонид Осипович заразительно, натурально, озорно захохотал на всю котовскую жилплощадь. Этот смех памятен многим по грампластинке "Апрелевского завода: "Ха-ха-ха-ха!". Он дорогого стоит этот артистичный смех!
Утёсов заметил меня, неслышно, сквозь плотные портьеры на двери, вошедшего в единственную, принадлежавшую Котовым комнату.
– Молодой человек, – неподражаемо сердечно, ласково обратился он ко мне, – вы станете первым, кто услышит песню на стихи Владимира Котова в моём индивидуальном, персональном исполнении… бэз оркестра. За такое удовольствие плата двойная, с меня, естественно. Бутылочку армянского коньяка Утёсов приберёг для такого парадного сюжэта.
Он пел – я млел. Володя, слушая, непрестанно улыбался во всё своё широкое, симпатичное лицо, подстать такой же широкой всесветно известной утёсовской физиономии.
Сады притихли.
Туча идёт темна, грозна.
Двух путников дорога
Далеко завела.
Проходят мимо яблонь,
Смородины густой
С попутчицей случайной
Учитель молодой.
Они под клён свернули -
Его листва густа,
Но падает сквозь листья
Холодная вода.
Укрылись с головою
Они одним плащом.
И девушка прижалась
К его груди плечом.
Идёт в район машина.
Водителю смешно:
"Ха! Ха! Ха! Ха!"
На "публику" Леонид Осипович смех "подавал" в деликатном образе. Зато классно сыграл отключенность влюблённых от всего на свете.
Стоят, накрывшись, двое,
А дождь прошёл давно.
Первое время их семейного союза музыка в комнате квартиры третьего этажа щусевского дома-вокзала на Комсомольской площади воистину царила. Композиторы наведывались за текстами песен: поэт Владимир Котов – мастер песенного жанра. Друзья-поэты, пионервожатые, педагоги, товарищи студенческих лет, начинающие стихотворцы вроде меня бывали здесь запросто. Но очень скоро Валентина начала тяготиться стремлением Котова к расширению круга общественных интересов.
Поэт, надеясь, что Валентина скоро прозреет, спрашивает, как оказалось, "попутчицу случайную": "Зачем же людей нам с тобой избегать, прячась друг за друга. Мир-то велик, но давай-ка теперь в друзья его наши возьмём". А она, простодушно, на уровне женщины, у которой разума столько, сколько волос на курином яйце, ему отвечает "Всё слова это. Вижу, тебе скучно со мною вдвоём". И в самом деле скучно.
С огорчением, с отчаянием, он говорит. "Трудно плотину построить – семью построить трудней". Это оттого так, что, не подумав как следует, не узнав ещё друг друга, расписались "два одиночества, и два одиночества вместе живут". Пытаются жить. В поэме-исповеди "С тобою вдвоём" Кратов-Котов подразумевает книгу их общей жизни, жизни вдвоём, а её не стоило начинать писать. "Ничего, что нет нового платья салатного, ничего, что в карманах гостит ветерок и что, кроме костюма изящно залатанного, пальто трёхсезонное – весь гардероб". Не в гардеробе счастье! Похоже, что ради красного словца произносит красивую фразу герой поэмы: "Жизнь начинается новою книгою". Как не вспомнить Тургенева: "Аркадий, не говори красиво". Ту житейскую книгу не стоило и затевать. Погоня за знаниями – это другое дело. Книга – краеугольный камень в фундаменте жизни. Далеко не уйдёшь, если не знаться с книгой. Философ Френсис Бэкон считал: "Книги – корабли мыслей, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению".
Пятидесятые годы – эпоха накопления, но не капиталов (это удел дня сегодняшнего и, наверное, завтрашнего), а книг – "кораблей мыслей".
В нескладной семье Кратовых-Котовых начинают догадываться: "Мы не сумели друзьями стать, на любови мы остановились". И следуют далее, думается, вполне справедливые сетования героя: "Не разогнуться в "раю" твоём, тяжко вдвоём с тобою. Нет, не бывает счастья вдвоём, когда одиноки двое".
Он говорит ей: "Хочу с ребятами быть, но с ними хочу быть с тобою". И далее о том же вместе, но с людьми, в обществе, в жизни, по Маяковскому, "боевой, кипучей". Он внушает ей, своей жене: "Диспут больше, чем милый наш быт, связан с моей судьбой, будут там, на диспуте, сотни людей и я хочу быть, но только хочу быть с тобой". Он честен перед ней, искренен до конца: "Хочу побеждать у тебя на виду, тебе открываясь весь, а если споткнусь я и упаду, ты будешь не где-то, а здесь". Он понимает смысл слова "вместе" таким образом: "Жизнь, а не десять случайных минут нам надо прожить с людьми". В пятидесятые годы молодые, абсолютное большинство, так и жили – на виду, в общественной круговерти.
Володя Котов – открытая душа, бесхитростная, доверчивая, полуслепая. В "попутчице случайной", увы, не разглядел он, не способен был разглядеть обывательской сущности, ограниченности женской натуры своей избранницы. Сюжет-то не новый, и характеры основательно отыграны на театре более века тому назад. Да, да, это Чехов, его "Три сестры".
Андрей Прозоров: ему светит, манит его судьба профессора Московского университета, а тут неведомо откуда на него сваливается мещанка Наталья в жёлтой юбке, с нелепым широким зелёным поясом. Её появление в семье Прозоровых – знак тотального разрушения всего и вся. Бытовая драма перерастает в трагедию.
Все, кто держит в руках эту книгу, если не читали, то хотя бы в кино или в театре видели "Трёх сестёр". Как не вспомнить завязки драмы – с опозданием, рассчитанным на эффект знаковости, особой важности этого её визита, является на день рождения Ирины. Наталье Андрей изливает в интимном углу просторного дома Прозоровых свои восторги, чувство непреодолимой, великой любви.
АНДРЕЙ. О молодость, чудная, прекрасная молодость! Моя дорогая, моя хорошая, не волнуйтесь так! Верьте мне, верьте…! Мне так хорошо, душа полна любви, восторга… За что, за что я полюбил вас, когда полюбил – о, ничего не понимаю. Дорогая моя, хорошая, чистая, будьте моей женой! Я вас люблю, люблю… Как никого никогда…
Много лет спустя, по всей видимости, не увязывая смысла и пафоса стихов, на которые друг-приятель, знаменитый композитор Андрей Эшпай написал песню-шлягер, Владимир Котов так же горячо, как Владимир Ленский и Андрей Прозоров, восторгался прилюдно, на весь свет, своей влюблённостью, которая обернулась… но это потом, годы спустя.
Для меня в этот день,
Словно в мае сирень,
Помню, цвела.
Неожиданно ты
В мою жизнь и мечты,
Помню, вошла.
Почему, отчего – и не знаю сам,
Я поверил твоим голубым глазам?
И теперь скажу тебе:
– Ты одна в моей судьбе.
Выясняется, горячие парни жили и творили в начале пятидесятых годов XX-го столетия. Ой, какие горячие!
Котов, сгорая от любви, откровенничал: "Дорогая, поверь, я не в силах теперь сердце унять. Ты, как свет, мне нужна! Ты должна, ты должна это понять".
А жизнь, между тем, эту романтику любовную опрокидывала. Оказалось, общего-то у них, у влюблённых, нет. И не скудость быта, а скудость душевная, духовная скудость его избранницы погасила вполне успешно пожар любви.
Для Владимира Котова она другом-товарищем не стала. Очень скоро и музой перестала быть. Так – сварливая, скандальная жена, которая припозднившегося мужа встречает злостию тупой, ударами по лицу.
Сказано не в бровь, а в глаз: "Любовь поцветёт, поцветёт – и скукожится".
В его поэме всё, как в его совместной с Валентиной жизни, жизни двух одиночеств.
Прикрыт рубахой абажур дырявый,
Чтоб ей не мешать спокойно спать…
А фраза, сделанная только что,
корявой,
Нескладной кажется опять.
Бежит перо,
Волна качает душу…
– Сергей!
(В поэме, напоминаю, он – Сергей Кратов)
Я сплю. Ты скоро свет потушишь?
Ты думаешь ведь только о себе.
И двигаться ты не умеешь тише?
– А посмотри-ка, Таня, у меня…
– А ну тебя! Ну что ты там напишешь?
И вздрогнул город, крылья оброня…
Спит в недавнем прошлом Муза. Спит она в прямом и в поэтическом смысле. И назревает трагедия, потому что "жизнь ключом неостывающим бьёт, горяча и весела, когда становится товарищем та, что любимой лишь была". А чтоб любовь не скукожилась, необходимо то, что именуется творческим союзом. И неплохо вовсе, если она – его Муза на всю жизнь.
Ну, а чем сердце успокоится? У Андрея Прозорова, например, он – первопроходец по части ослепления мещанскими добродетелями? У иных опасных для творческих личностей особ женского рода?.
В заключительном акте пьесы Чехова, злополучный Андрей Прозоров и философствующий пьяница доктор Чебутыкин обмениваются многозначительными репликами. Разговор о Наташе, жене Прозорова.
АНДРЕЙ. Жена есть жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть при всём том нечто принижающее её до мелкого, слепого, этакого паршивого животного. Во всяком случае, она не человек. Говорю вам как другу, единственному человеку, которому могу открыть свою душу. Я люблю Наташу, это так, но иногда она мне кажется удивительно пошлой, и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего я так люблю её или, по крайней мере, любил…
ЧЕБУТЫКИН (встаёт). Я, брат, завтра уезжаю, может, никогда не увидимся, так вот тебе мой совет. Знаешь, надень шапку, возьми в руки палку и уходи… Уходи без оглядки. И, чем дальше уйдёшь, тем лучше.
Пришёл час разлуки, и Владимир Петрович Котов, сложив в чемоданы необходимое, ушёл из дома, из своей комнаты, где родился как поэт, ушёл, как советовал Чебутыкин, не оглядываясь. Однако его лирический багаж, наработанный в комнате, что в доме, построенном великим русским зодчим Щусевым, фигурально выражаясь, разошёлся, подобно тому, как "Горе от ума" Грибоедова, на пословицы. Я часто, в благостном состоянии, пою одну из песен-баллад Володи Котова. Она до сих пор звучит по радио, да и ТВ не брезгует ею.
Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет, да, нет!
А мы монтажники высотники
И с высоты вам шлём привет!
Трепал нам кудри ветер высоты,
И целовали облака слегка.
На высоту такую, милая, ты
Уж не посмотришь свысока, свысока.
Не забывайте же о высоте, высота в жизни вещь не лишняя.
Сильно клонило Владимира Маяковского к Лиле Брик. И тома поэзии Маяковского тому убедительное свидетельство. Главное – она на всю жизнь, его и свою жизнь, Музой поэта была. Про то всё сказано и не только в поэме Маяковского "Про это". Когда его не стало и "горлопана, главаря", грозившего "перешагнуть через лирические томики, живой с живыми говоря" стали забывать, предавать забвению, Лиля Юрьевна Брик обратилась с проникновенным посланием к Сталину, и последовал от вождя ответ, в котором содержалось будущее поэта революции: "Маяковский – лучший, талантливейший поэт нашей эпохи". Этого было достаточно, чтобы вернуть действительно великого языкотворца и трибуна в жизнь. И как вернуть! Кому ещё достались в таком объёме посмертная слава и признание?! Хрестоматийный поэт.
…Наше появление в Большом зале Консерватории вызвало живой интерес. Владимир Петрович представил меня и Женю Лиле Брик, Катаняну и Майе Плисецкой. Пристальный взгляд больших, проникающих внутрь тебя, до глубины твоей сущности, глаз Лили Юрьевны застрял в памяти. Наши молодые лица, наша очарованность друг другом, видимо, породили в ней ассоциации из давно прошедших лет её молодости. Это угадывалось по тому, как вспыхивали и тотчас гасли огоньки в её глазах.
– Очень приятно. Приходите к нам в гости, вам будет интересно, мы, – она кивнула в сторону тогдашнего её мужа, литературоведа Катаняна, – готовимся к открытию мемориального музея Маяковского.
– Спасибо, Лиля Юрьевна. Владимир Петрович рассказывал о музее, о том, какими бесценными раритетами вы располагаете.
Она повторила приглашение. Молчаливый Катанян кивнул благожелательно.
Майя Михайловна – прима-балерина Большого улыбнулась нам и только. Запомнилось, на ней было чешуйчатое, отливающее золотом платье, и она в нём напоминала саламандру из мира песчаных просторов аравийских земель и как бы символизировала дух, стихию огня. "Её кресло второго ряда на одной оси с дирижёрским пультом – не случайная диспозиция, – подумал я. – Она, несомненно, будет воздействовать на автора, её мужа Родиона Щедрина. Сегодня, 17 октября 1958 года в Большом зале консерватории, первое публичное исполнение Первой симфонии молодого талантливого композитора".
Что Щедрин – музыкант большого масштаба не приходится сомневаться – в недавно вышедшем на экраны фильме "Высота", сочинив в фольклорной традиции духоподъёмный, весёлый, с озорными нотками "Марш высотников", он взял на себя, скорее всего нечаянно, партию первой скрипки в фильме о героях пятидесятых годов.
Первая симфония. Первое исполнение. Большой зал консерватории. Ответственность огромная! Майя Михайловна с дирижёром, автором-исполнителем симфонии, постоянно на одной волне. Родион появляется на сцене. Идёт, улыбаясь, к дирижёрскому пульту. Приветствует оркестр. Её добрая, великая созидающая воля с ним. Между ними прочная связь, можно только по-хорошему им завидовать. Роман. Супруги. Плодотворнейший творческий союз. Она готовит Царь-девицу в балете Щедрина "Конёк-горбунок". Впоследствии она поставит, будет исполнять заглавные партии в его балетах "Кармен-сюита", "Анна Каренина", "Чайка", музыка к которым сочинялась Родионом Константиновичем "под Плисецкую".
По какому такому случаю я с супругой Евгенией Серафимовной был приглашён в БЗК на премьеру Первой симфонии Щедрина? Виной тому всенародный триумф совместной работы Владимира Котова и Родиона Щедрина – "Весёлый марш высотников". Авторы "Марша высотников", поэт Владимир Котов и композитор Родион Щедрин, оказались на высоте, на большой высоте! Заразительно, сердечно пел и играл в фильме "Высота" Николай Рыбников.
Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет, да нет!
А мы монтажники высотники, да!
И с высоты вам шлём привет!
Пафос времени великих строек эта сверхталантливая троица выражала весело, с присвистом. Котов парадоксально поднял выше некуда кочегаров и плотников, что, если подумать, недалеко от самой правды и справедливости. Что без тепла, без кочегаров то есть, в холодные месяцы в Сибири, на Урале, в Заполярье – да, впрочем, по всей России. Что делать-то – только замерзать! А как без плотников, которые обустраивают всякое дело на новом месте, ладят деревянные строения и опалубку для каменных строений, инженерных сооружений, домен и мостов? Без них, работяг, мастеров, не обойдёшься. Они, кочегары и плотники, первые люди. Плотники, с ударением на последнем слоге, подчёркивая особое достоинство, человеческое умение творить топором обыкновенные чудеса, произносил, бывало, Андрей Фёдорович Ширшиков – мой друг из деревни Криушкино на Плещеевом озере, плотник в двудесятом, если не больше, поколении. Родион Щедрин уснащает запев, вступление "Марша высотников" ухающими, озорными, весёлыми, как удары топора в руках виртуоза– плотника, звуками. Ведь, если это, ладную, ударную, красивую мужскую работу монтажника-высотника, как-то иначе подать в стихах и музыке, то мухи от скуки будут дохнуть, зритель из кинозала сбежит – не выдержит скукосмертной серьёзности. И кто и как поёт – архиважно. Николай Рыбников в образе бригадира Николая Пасечника не комикует, не валяет дурака, не ломается, будто сдобный крендель, а живёт в экранном времени человеком, которого за обаяние и честность хочется уважать.
Все трое – большие художники. Ни один без тех двоих успешно не двинется в народ никогда. Поэт в "индустриальной лирике" (есть, есть таковая, коли весь народ участвовал тогда, в пятидесятые, в индустриализации страны) достиг, тут и спора нет, большой высоты. Принципиальной высоты! У Вознесенского, кумира тех лет, герой и способы его героизации какие-то заграничные, простите, заёмные.
Жил огненно-рыжий художник Гоген.
Богема, а в прошлом торговый агент.
Чтоб в Лувр королевский
попасть из Монмартра.
Он дал кругаля через Яву с Суматрой.