В СССР
Власть у нас – слуга народа,
Служит, устали не зная.
к ней на стол –
дары природы,
к нам – сухарь от каравая.
Психбольницы все забиты,
Тюрьмам дел невпроворот.
И ползет слушок сердитый:
Кучер (Константин Устинович Черненко)
правит – быдло прет.
* * *
Один генсек, за ним другой
Сгорели на работе.
В могиле все одной ногой…
Народ спешит к субботе.
Глаза залить, на все плевать!
Под винными парами
Они нам все – е… мать –
Мерещатся царями.
Меняет время имена,
А суть у них все та же.
Нас… пока живы, говна,
А нам хлебать прикажут.
"народ скорбит…"
Какой народ?
Скорбят все те ж – у власти.
Его несут –
Туфлей вперед,
А кресло рвут на части.
На грудь навешал ордена,
Он трижды удостоен.
А ведь когда была война,
Он не был даже воин.
Но все ж мы пьем за упокой
Родного Кучера по банке.
У нас деньга течет "рекой",
У них лежит
В щвейцарском банке.
На Черненко вроде "эпоха" смертей", как ее окрестили через много лет остряки, кончилась. Правда, стали меняться президенты, стал меняться строй, стали меняться люди, нравственные ценности, и вообще мир перевернулся вверх тормашками. Но это уже грянул другой век, страшный своей непредсказуемостью.
22
Их маленькая семья стала жить уединенно. К ним раньше ходили в гости из-за дефицитов и общались с Ксенией, чтобы урвать что-нибудь из продуктов, которые продавались тогда свободно в совминовском буфете. Ксения успела все-таки купить брату мужа "Ладу" ядовито-зеленого цвета. Он презентовал ей аж бутылку шампанского, когда Ренат подогнал автомобиль прямо с ВАЗа к подъезду единственного братишки.
Изредка появлялась Салта и, конечно, не с пустыми руками. Правда, Ксения всегда отдавала ей деньги, не желая быть зависимой от кого бы то ни было. Иногда Салта приходила с бутылкой коньяка или вина и задерживалась допоздна. Один раз даже осталась ночевать, предупредив домашних, что она у Ксении. Они часто общались по телефону, говорили о книгах, о стихах, иногда Ксения читала ей недавно написанные. Именно Салта устроила ей встречу с одной известной влиятельной поэтессой, которой Ксения принесла несколько стихотворений. При следующей встрече выслушала небольшую речь, сказанную менторским тоном, но не слишком высокомерно, все-таки ее попросили из Совмина – посмотреть стихи этой начинающей. Правда, четыре строки произвели-таки впечатление на маститую поэтессу-мэтрессу. Она даже проронила нехотя: "Есть что-то цветаевское, какая-то экспрессия, чувствуется темперамент, и она даже процитировала, глядя в листок: Будто хлынула горлом кровь – в конвульсии дрогнуло тело. Схватила меня злодейка-любовь и душу мою донага раздела… Пишите, дорогая, совершенствуйтесь, читайте больше классиков". На том и распрощались.
Ксения – наоборот – когда начала писать сама, перестала читать поэзию вообще. Она заметила, что, начитавшись Блока, Ахматовой, Волошина, Бодлера и других, начинает писать подражательные стихи, копируя размер, манеру, стиль. Например, Бодлера: На грязной постели безумств и разврата… Ну, нет такого в ее жизни! Интуитивно она понимала, что один поэт отличается от другого тем, что он узнаваем, его не спутаешь ни с тем, ни с другим. Он – единственный, и в том его величие. Но как стать узнаваемой и единственной?
С мужем они жили, как два айсберга – холодные и одинокие, не сближаясь. Она жила духовным – чтением, стихами, он – работой. А может, чем-нибудь еще. Она не знала и не интересовалась. Во время безработицы Ксения частенько ездила в Союз писателей Казахстана, возле Детского мира, где на первом этаже находилась редакция "Простора". Присаживалась где-нибудь в уголке, иногда робко вступала в разговор. Мужчины явно перед ней фанфаронили, она выглядела очень привлекательно, женщина была в редакции одна: поэтесса Чернавина. Она косилась неприязненно, видя в ней соперницу.
Вообще ощущение было такое, что ее присутствие нежелательно, все были свои, она – чужая. Но Ксения назло поэтессе продолжала приходить и даже пить кофе в кафе "Пегас" здесь же в СП. Ее притягивала непривычная атмосфера раскованности в речах и поведении. Речи казались смелыми и остроумными, поведение независимым. Ей было интересно наблюдать живых поэтов и писателей, чувствовать себя приобщенной к их странному времяпровождению: казалось, их рабочий день проходит в праздном безделье.
Собирались сотрудники где-то к полудню, тогда же появлялись и авторы с рукописями, какие-то праздношатающиеся личности, жаждущие пообщаться, а заодно и похмелиться. Отсидев на рабочих местах некоторое время, все дружно поднимались и шли в кафе "Пегас" пить кофе. Кто-то покупал в буфете первые сто граммов, которые неизбежно повторялись, и едва не каждый рабочий день заканчивался пьянкой, то автор выставлялся, то гонорар "обмывали" здесь же в кафе либо у кого-то дома, кто жил поблизости.
Вскоре ей стало не по себе от разнузданности и легкости отношений творческой среды. Опять не то? Опять не такая? Опять не твое? Да кто же ты, белая ворона среди черных? А где-то есть чистая праведная жизнь? Почему люди, обычные простые люди должны не жить, а терпеть? Терпеть можно боль, и то недолго, пока не умрешь. Но терпеть насилие маленькой кучки людей… ПОЧЕМУ огромной массе народа не смести метлой, не соскрести скребками, не расстрелять, в конце концов, этих монстров, возомнивших себя правителями миллионов. Были бы лучшие, умные, воспитанные, образованные, а то харчки в урну… Да уж, рабы не мы, а мы рабы. Она написала стихотворение:
* * *
Это рабское существованье,
Где нет голоса даже во сне,
Где при жизни звучит отпеванье
По всем нам, по тебе и по мне.
Декабристов не видно и близко.
Те, что были, то смолкли давно.
В наше времечко быть декабристом
Не опасно. Скорее – смешно.
Ведь у нас ни царя, ни народа,
Только братство и равенство есть,
Только культам поганым в угоду
Пораспроданы совесть и честь.
Нет у нас идеалов и веры,
Нет стремления в лучших умах
Из удушья гнилой атмосферы
К свету двигать живущих впотьмах.
Несмотря на ежедневные возлияния сотрудников, журнал выходил регулярно, редакторы встречались с авторами, принимали или отклоняли рукописи. Иные рукописи – товарищей из ЦК и других правительственных учреждений, минуя заведенный порядок, сразу подписывались главным: – В номер…
23
Первого марта ей позвонил Валеров.
– Ксения, вы хороший поэт, а не поэтесса, как наши сикушки, – язык у него заплетался, и она поняла, что Антон А. напился до положения риз. – Пятого марта у нас в актовом зале будут съемки ТВ: чтение стихов наших казахстанских поэтесс. – Будут Томская, Шашкина, наша Чернавина и вы – белая ворона среди стаи черных. Они будут потрясены! – он вдруг мелко захихикал как бес, и назвал день и час. – Кстати, ты должна по нашей писательской традиции "проставиться", ну, ты понимаешь, принести шампанское для девочек и крепкое для мальчиков: скоро выйдет третий номер, в нем я поставил два твоих стихотворения: В зимнем лесу. Толпы недремлющее око. Помнишь? Вот их и прочитай перед камерой.
Она явилась в сонмище богинь относительно молодой, симпатичной, со свежим лицом, на котором не лежала печать богемной жизни: пьянства и разврата. На ней была новая специально купленная для великого события в ее жизни узкая юбка и светло-коричневая шифоновая блузка, сшитая портнихой от Бога, но, к сожалению, больной ДЦП и передвигающейся в кресле Натальей, подругой Салты. Бог возместил ей страшную болезнь, одарив талантом.
Членши СП и якобы признанные народом, а на самом деле навязанные редакциями и издательствами поэтессы, смотрели на нее свысока или вовсе не замечали. Лишь Валеров подбадривал ее своей любимой фразой: – Не горюй! Он не был ее учителем в поэзии, у нее вообще не было учителей в стихописании, но А.А., сам того не ведая, стал ее защитником – от своры посредственностей.
Флюиды неприязни так и клубились вокруг нее, лишая уверенности в своем поэтическом даре. Опять? Ну, сколько можно? О Бог, будь милостив ко мне! А ведь Ксения Кабирова была не робкого десятка в юности, она кое-что значила в Совмине, даром, что работала всего-навсего инспектором (!) в приемной зампреда, т.е. секретаршей. А тут она потерялась, как девочка в лесу, во враждебной среде. Хотя пора было бы привыкнуть.
И стихи она прочитала "Зимой в лесу" и "Толпы недремлющее око", которые были опубликованы в журнале чуть позже телепередачи. А сейчас было 5 марта и она, забыв о враждебном окружении, забыв обо всем на свете, читала перед камерой то, что написала давно, то, во что вложила частичку души:
В ЗИМНЕМ ЛЕСУ
Я с тревогой в лес вступаю,
Словно святотатство совершаю,
Так покоен у деревьев сон,
Так сосулек тонок перезвон…
ХХІ век: так случилось, что через много лет композитор Норлан Сеитов написал музыку на этот стихи и еще на 200 ее стихов, и они стали популярны в народе.
А пока случилось так, что они поехали именно перед передачей в гости к старшей сестре Рената, их повез отец на "Волге" в колхоз Кирова на границе КазССР и УзбССР. Изображение было никудышное, она не увидела себя в роскошной шифоновой блузке. Зато голос ее звучал проникновенно и страстно:
* * *
Толпы недремлющее око,
Как боль, входящая извне.
Любовь – не счастье, а морока,
Когда она в плену, во мне.
Когда держу ее в узде,
Когда насильно запираю
Так, словно я большой звезде
Светить над миром запрещаю!
Толпы – недремлющее око.
Оно везде, оно повсюду –
Следит за мной, бежит по строкам…
Я больше вас любить не буду.
Все эти чувства были в прошлом, и она равнодушно слушала стихи, как будто не ее. Муж угрюмо насупился, его родственники затаили подозрение. Нищие духом, они не знали, что поэзия – это не запись очевидного, того, что есть, а запись того, что диктует воображение или подсознание, то есть то, что выше нас. Снова она высунулась со своей неординарностью, снова нажила себе кучу новых врагов. Они вернулись домой, и вскоре она держала в руках пахнувший типографской краской лучший в мире журнал с ее стихами. Ее дыхание прерывалось, когда она шла, прижав его к груди, неизвестно куда. Очнулась на скамейке в парке Панфилова, прыгали по соснам белки, почему-то звучал колокол в Вознесенском храме, наверное, было уже пять часов. Ей казалось, что прошел миг, а на самом деле больше двух часов она пробыла в эйфории.
Из ХХІ века:
Вознесенский храм
Светят росами травы,
Розы в Божьей красе.
Храм звучит величаво:
– Люди, кто же вы все?
По светящимся травам
Я иду по стезе.
Храм звучит величаво:
– Люди, кто же вы все?
Храм звучит величаво…
Поклонившись, войду.
Слева свечи и справа,
И алтарь, как в саду.
Сердце полнится дрожью,
От волненья слеза.
И с иконы Мать Божья
Смотрит прямо в глаза.
24
Как-то позвонила Салта и назначила ей встречу в СП, куда должен был подойти опять же какой-то ее знакомый казахский писатель Аким Т. Они встретились. Писатель оказался невысокого роста, милым, улыбчивым мужчиной под пятьдесят. Он написал пьесу на русском языке о белогвардейском генерале, который воевал в Семиречье, ему нужно было отредактировать ее и отпечатать. Ксения решила попробовать: "Лиха беда начало". Она уже склонялась к мысли перебраться в творческую среду, которая ей импонировала. Договорились работать у нее дома. Она сообщила мужу, он покривился, но промолчал: деньги-то нужны.
Как ни странно, работать оказалось легко. Аким приходил, Ксения садилась за пишмашинку, он диктовал, она тут же редактировала, а попросту переводила на русский литературный язык, и печатала. Она оказалась способным редактором, у нее было чувство слова. Автор был сверхдоволен, работа шла быстро, и они управились за две недели. Аким щедро с ней рассчитался, а она порадовалась своим открывшимся способностям, хотя у нее уже был опыт подобной работы, когда она печатала, а заодно редактировала кандидатскую и докторскую диссертации бывшего шефа в Совмине.
Высоко оценив способности Ксении, вскоре Аким договорился в "Просторе" о том, что она будет переводить с подстрочника его новый роман. Ларичкин согласился. Ксения прыгала от радости, когда он сообщил ей эту новость. Она уже не сомневалась в том, что сможет. Она стала переводить с подстрочника. Изредка они с автором встречались и обговаривали какие-то эпизоды, причем, Аким прислушивался к ее мнению. Ей пора было выходить куда-то на работу, и она собиралась успеть закончить перевод пораньше и закончила.
Ренат к тому времени увлекся песнями Высоцкого. Они стали собирать пластинки, которые после кончины ВВ стали появляться в продаже. Случайно Ксения познакомилась с одним из почитателей Владимира Семеновича Валерием Болтрукевичем. У него были уникальные записи песен. Она пару раз приходила к нему домой. Жена находилась в командировке, и он практически голодал, так что Ксения появилась вовремя. Она приносила немного еды, а он переписывал песни на ее пленки. Таким образом, она переписала множество песен, которые негде и никогда они бы не смогли заполучить. Ренат стал ярым поклонником Высоцкого и часто слушал его. О чем он размышлял, слушая, она не знала. После кончины Владимира, которого она полюбила всем сердцем, продолжая писать ему посвящения, ей было слишком тяжело и больно слушать его голос. Зато они встречались с ним в ее снах, общались как наяву.
Из ХХІ века. В снах, где она встречалась с Высоцким, проходила ее параллельная жизнь, которая казалась ей реальнее, чем настоящая. Бог все-таки осчастливил ее любовью, пусть такой странной: к ушедшему в мир иной. Но он являлся к ней живым, 42-х летним, и она явственно ощущала его руки, его губы.
25
1983 год. Тут ей подвернулась непыльная работа у бывшего референта отдела торговли Совмина. Он был ныне директором московского филиала проектного института СОЮЗГИПРОНИИГОР. Ивсталь (Иосиф Виссарионович Сталин) сам позвонил ей, по рекомендации В.Н., и предложил должность инспектора отдела кадров, т.е. начальника. Поскольку Ксения пока не осмеливалась попросить устроить ее в редакцию или издательство, то она решила согласиться и поработать с годик. Она уже поняла к тому времени, что для устройства на эти теплые места, т.е. редактором, мало просто блата, нужна весомая рекомендация. А у нее даже образования соответствующего не было. Филфака или журфака, на худой конец. Просидела восемь лет в секретаршах.
Вскоре после собеседования с Ивсталем она вышла на ра-боту. Институт располагался в нескольких остановках от дома. Ей передали дела, и она начала трудиться и знакомиться с сотрудниками. После нескольких дней работы она поняла, что этот проектный институт ничем не отличается от того ГИПРОНИИХИММАШа, в котором она работала пятнадцать лет назад. Сотрудники – такая же прослойка, такие же бездельники, как и тогда, в дни ее далекой юности.
В конце мая неожиданно от инфаркта умер отец. У него уже было два. Отец, как и она, жил внутренней жизнью, ни с кем не общался, в гараже попивал самогонку, которую сам гнал, с людьми ниже его по уму и человеческим качествам. Он был все-таки непростой человек. Сказал ей незадолго до смерти: – Знаешь, Ксюха, верил я в партию, в советский строй. Может, и было в самом начале то, что задумывалось Ильичом, а потом извратили все, анархия, а не власть. Хочу кинуть партбилет в их лживые зажравшиеся рожи! Противно, дочка! Пакостно на сердце, зря верил, будто табурет из-под ног выбили, и я в петле болтаюсь мертвый…
– Батя, ну, ты чего? Не мое, конечно, дело, но что ты кому докажешь своим поступком? Посчитают чокнутым. Это тебе надо? Не делай этого, батя, не мешает тебе партбилет. Обычная "корочка".
– Для тебя, может, и обычная, а для меня с ней жизнь прошла. Тебе не понять, дочка.
Вот такие мысли, видно, и свели его преждевременно в могилу. Эх, поддержать бы его в то время, но она собой была озабочена, своими мелкими делами. На День Победы батя крепко выпил, один почти бутылку коньяка. Они с Ренатом были у них в гостях, но пили водку. Вспоминал весь вечер своих родных сибиряков, брата, без вести пропавшего, сетовал, что не остался на родине в Сибири, а польстился на тепло да изобилие южной республики, даже всплакнул пьяными слезами. Ксения подошла к нему на прощанье, обняла и сказала:
– Папа, не думай о плохом. Ты не один, есть мама, я, внук.
Больше она его живого не увидела. Через несколько дней рано утром позвонила мать и сообщила: – Приезжайте! Отец умер.
…Он сидел вечером на скамейке и вдруг упал. Ему помогли подняться соседи. Он пришел домой, помылся, немного поел и лег спать. Ночью мать, она спала в другой комнате, услышала негромкий крик:
– Павлина, мне плохо!
Она всполошилась, прибежала, а он уже умер. Так хорошо отошел, без мучений. Ксения написала стихотворение на его кончину, оно было опубликовано в книжке.
Памяти отца
Отец ушел – покинул эту землю.
Кончался май, сирень благоухала,
И брошенное в землю семя,
Казалось, что мгновенно прорастало.
В институте на похороны ей собрали деньги и оказали материальную помощь. Похоронили отца с оркестром, заказал комбинат, где он работал до пенсии и дружил с директором. Ренат сопровождал гроб на "Волге". Была целая процессия легковых автомашин и грузовиков. Шофера гудели клаксонами. Торжественные получились похороны. Достойный батя был человек, честный и порядочный.Он исколесил на своей "Волге" весь Союз. Алма-Ата – Москва – Питер, Алма-Ата – Сочи, Алма-Ата – Ташкент, Алма-Ата – Красноярск, не считая более коротких расстояний. Пусть земля ему будет пухом!
ХХІ век: композитор Норлан Сеитов написал песню, посвященную отцу, шоферу-профессионалу, асу: