- Вы ведь тут единственная вдова, - невинно пояснил Никита. - Я еще жив, и Поэт, насколько мне известно, тоже.
- Господи, где ты его нашла? - спросила мама, явно смягчаясь.
- Во Дворце пионеров, - сообщил Никита.
Это была чистая правда: он делал декорации к спектаклю, который разыгрывали во Дворце пионеров мальчики из моего хора.
Чувство юмора у мамы с годами не увядало- она засмеялась своим мелким горловым смехом, я поняла, что Никита ее покорил. Настолько покорил, что я даже блажила мыслью нагрянуть домой в разгар рабочего дня и застукать их на месте.
Но с переездом девок в заведение на постоянное жительство Женька ввел новый распорядок дня и мои шансы незаметно сбежать практически свелись к нулю. Оказалось, что он умудрился снять квартиру, смежную с нашей, входную дверь которой замуровал наглухо и пробил новую дверь в стене, разделяющей кухни обеих квартир. Как я этих приготовлений не заметила, каждый день убираясь во всех углах, ума не приложу - видно, он немало усилий для этого приложил. А значит, были у него веские причины сделать это быстро и тайно.
В новом помещении были спальни для девок, каждая на двоих, два туалета и большая кухня - там я должна была убирать с трех до шести, когда у них начинался рабочий день. За это мне полагались дополнительные часы с надбавкой 25%.
Это было очень даже кстати, чтобы внести первый взнос за Никитину печь, но это связывало меня по рукам и ногам, так как из заведения был теперь единственный выход, который в рабочие часы девушек охранял мрачный Тамаз, а пока они спали, был заперт на специальный замок с сиреной и секретным набором, как сейф.
Вообще все у нас теперь было закрыто и запечатано, - похоже, что внезапный переезд под одну крышу был вызван чрезвычайными обстоятельствами, которые ставили под угрозу все Женькино славно налаженное дельце. Девок никуда не выпускали ни ночью, ни днем, - кроме меня, к нам входили только клиенты, да и тех записывали по телефону и впускали по особому списку. Продукты и выпивку привозил лично Женька, он же открывал мне дверь в семь утра, а ровно в шесть вечера являлся за мной в спальни и проводил через кухню к выходу. Я должна была уходить не прощаясь и не оборачиваясь, как жена Лота. Но за то, что я однажды обернулась некстати - при обстоятельствах почти столь же драматичных, как у жены Лота, - я не превратилась в соляной столб, а всего лишь потеряла работу и села на пособие по безработице.
А случилось это из-за Дины, у которой все в жизни должно было быть только как повесть о первой любви, потому что второй, по ее принципам, человеку не полагалось. у меня с Диной и Зойкой сложились какие-то нелепые отношения, как в приключенческих романах для самого непритязательного читателя. При случайных мимолетных встречах мы смотрели друг сквозь друга, словно не видя. Ничего бы особенного в этом не было, поскольку мне с девушками нашего заведения общаться не полагалось. Я поначалу и не общалась - мне хорошо платили за то, что я умела держать язык за зубами.
Но долгие часы в запечатанном помещении даже заключенного и тюремщика могут бросить друг другу в объятия, а уж простой уборщице в бардаке никак не уклониться от некоторой интимности с девицами. Главной моей подружкой стала Платиновая. В первый же день, только я стала стелить постели, она вбежала в спальню, достала из тумбочки шприц, ловко затянула зубами резинку над локтем и всадила иглу себе в вену Минуту она постояла, прислонясь к дверному косяку, на лбу у нее выступили крупные капли пота. Потом она тряхнула своей платиновой челкой и попросила:
- Только ты не болтай о том, что я на привязи, ладно?
Потом оказалось, что Танюша-Хныкуша тоже колется, Марина любит менять наряды по три раза в день, а Лидия страдает от мигреней. И каждая жаждет рассказать мне драму своей жизни во всех деталях. Мне болтать с ними было любопытно, хотелось чуть-чуть прикоснуться к тому темному, тайному, запретному, что вершилось совсем рядом, за запертой дверью. Я иногда пыталась себе представить, что там делается. Комнаты я знала до мельчайших подробностей, и мне ничего не стоило их населить и озвучить. Порой оттуда доносился смех, порой прорывалась музыка, и я чувствовала себя Золушкой у плиты - я тут грязь выгребаю, а они там, небось, пьют, танцуют, веселятся.
Это было, конечно, очень глупо - девки со мной иногда делились такими подробностями, что не позавидуешь. Только Дина и Зойка меня избегали и ни разу не зашли в спальни поговорить, когда я там убиралась. А мне что, я на дружбу с ними не напрашивалась - у меня своих забот был полон рот. Никита после покупки печи погрузился в творческий экстаз так глубоко, что у него начались нелады с мамой. Он жаловался, что мама бестактно нарушает его творческий процесс. А мама сосредоточила свою ненависть на его скульптурах, - ее обижало, что печью Никита интересуется больше, чем ею.
Мне бы радоваться такому обороту, но в каждой радости есть свой подвох. Они непрерывно жаловались друг на друга, но разделить их было невозможно - на съем наших несчастных двух комнат уходила вся мамина пенсия и почти половина моих заработков.
У Никиты как раз начался период отрицания женского начала, и он создавал корявых мужиков с огромными
членами. Доходило до того, что порой мужик совершенно исчезал на фоне члена, к которому он приделывал для убедительности уши и глаза. Места в нашей комнате было немного, и очень скоро члены с ушами и уши с членами начали заполнять Никитин верстак в салоне, который одновременно служил маме спальней.
Нарыв прорвался однажды среди ночи: я проснулась от истошных криков и грохота в салоне и помчалась туда босиком, оскальзываясь на ледяных зимних плитках. Мама в игривой ночной сорочке стояла на верстаке и швыряла на каменный пол Никитиных уродов. Мамины рыдания перекрывали звон осколков. Никита вбежал вслед за мной, губы его дрожали.
- За что, Шарман? За что?
- Они хотели меня изнасиловать! - завопила мама и грохнула об пол очередного глиняного мужика.
Никита взвыл, ринулся к верстаку, обхватил мамины острые коленки и стал стаскивать ее вниз. Мама яростно заколотила кулачками по Никитиной спине:
- И ты туда же!
Всю ночь мы не спали - с Никитой была истерика, он кричал, что не может оставаться в доме, где не ценят его как художника. Мама кричала в ответ что-то невразумительное и выходило, что во всем виновата я. Вынести это не было никаких сил, и я сбежала на работу раньше времени.
В другой день я могла бы подождать полчаса на улице, но в то утро с неба лил тропический ливень, какого мне не приходилось видывать в дождливой Москве. В Тель-Авиве так всегда, - месяцами нет дождя, но если уж хлынет с небес, так сразу поймешь, откуда взялась легенда о великом потопе. Было довольно холодно, и я промокла до костей, пока бежала от автобусной остановки, потому что в спешке выскочила из дому без зонтика. Опасаясь подхватить воспаление легких, я робко позвонила условным звонком, хоть понимала, что Женька будет недово-
лен таким нарушением порядка. Он открыл - не сразу но открыл - наверно, долго разглядывал меня в глазок и обдумывал, впускать или не впускать. Но мой жалкий вид и его мог навести на мысль о воспалении легких, а это значило бы нанимать другую поломойку, потому что девки наотрез отказывались убирать - скандал на эту тему разразился при мне сразу после переезда.
Женька открыл, но все же не удержался и спросил:
- Чего так рано?
- Обстоятельства, - ответила я туманно и, оставляя за собой лужи, ринулась в ****************?????
Женька было сделал шаг мне вслед, словно хотел остановить, но глянул на лужи, осекся на полуслове и пошел запирать входную дверь, которая так и стояла полуоткрытой после того, как я вплыла в нее в потоках дождя.
Я быстро скинула с себя мокрые шмотки и начала растираться полотенцем, чтоб хоть немного согреться. И тут я услышала голос Дины - я его сразу узнала, хоть за все это время она слова при мне не сказала. В голосе ее с раннего детства была какая-то потаенная интимная томность, странно противоречащая ее невинно-золотому взгляду и потому особенно привлекательная. Я помню, Поэт говорил, что она спрашивает "который час?" так, словно отдается. А тут она отдавалась в полную силу:
- Я умираю без тебя, умираю, я думаю только о тебе.
"С кем это она так? - подумала я, - неужто с Женькой?" Ведь никого, кроме него в квартире не было. Не дожидаясь ответа, она продолжала торопливо отдаваться - и тут я поняла, что она говорит по телефону:
- Ну что делать? Я вынуждена задержаться. Глупости какие, кем я могла тут увлечься? Феликс, радость моя, ты даже не представляешь, как я рвусь к тебе! Но ведь я приехала сюда не развлекаться, а работать - мне за это заплатили, так что я не могу все бросить и уехать. А мы все никак не завершим эти раскопки.
Вот так... У них это называется - раскопки!
- Да, находки потрясающие - я не могу по телефону, я приеду и все расскажу. Ну, конечно, я постараюсь как можно скорей Хватит ли на диссертацию?
Я думаю, хватит и не на одну.
Женька зашаркал где-то близко и напомнил свистящим шепотом:
- Кончай, каждая минута с Москвой стоит кучу денег.
- Я должна бежать, дорогой, - заторопилась Дина, - меня ждет автобус - мы едем сегодня в Кумранские пещеры сверят песчинки на наших свитках с образцами тамошнего песка. Ну конечно, люблю. Я часто с тобой говорю по ночам. Ты не слышишь, как я зову тебя из темноты: Феликс, Феликс, Феликс!
О господи, как я сразу не сообразила, - конечно, Феликс! Тот самый Феликс с восьмого этажа - она была в него влюблена еще в детском саду! Она ведь из тех идиоток, которые любят на всю жизнь.
Я очень хорошо помнила этого длинноногого кудрявого паршивца, по которому сохли все девчонки нашего дома. В этом дрянном парне с младых ногтей был сосредоточен убийственный заряд таинственного мужского магнетизма. Того самого, наверно, который Никита так мучительно пытался выразить шеренгам своих уродов с членами. А Феликс просто нес его в себе от рождения.
Не знаю, как этот трюк удался его вполне заурядным родителям, усердно сеявшим "доброе, вечное" в неплодородную почву социалистической словесности. Может, именно эти титанически усилия и помогли им родить дитя, лишенное каких бы то не было талантов, кроме эротического магнитного поля, которое затягивало всех без исключения особей женского пола. Клянусь, я потому его и заприметила в многоликой толпе писательских детей - стоило ему войти в лифт или в соседний овощной магазин, как все бабы вокруг, независимо от возраста, начинали вращаться в его орбите: заигрывать с ним, улыбаться и непотребно хихикать.
В те годы всем было известно, что Дина в него влюблена, А он, щедро оделявший других своим мимолетным вниманием, именно ее всегда избегал. Наверно, чувствовал, что любовь ее смертельна, и не хотел связываться. На том я оставила их семь лет назад и забыла о них. А они, оказывается, сладили между собой - надо же, какой оборот!
Телефон звякнул отбой - Дина закончила разговор. Секунду было тихо, потом раздался звон и грохот, словно тяжелый металлический предмет покатился по каменному полу, обгоняемый Женькиным воплем:
- Ты что, очумела? Ты могла меня убить!
- Жаль, что не убила! - сказала внятно Дина, и каблучки ее процокали по плитам коридора в сторону спален.
- А телефона тебе не жаль? Он еще может тебе пригодиться! - завизжал ей вслед Женька.
Ага, значит она бросила в него переносной телефон, он обычно держал его у себя в конторе, а тут вынес ей в салон - в контору он никогда никого не впускал. Не удостоив его ответом, Дина с треском захлопнула за собой кухонную дверь, и все стихло.
Дождавшись момента, когда Женька, наконец, убрался к себе в контору, я выскользнула из чулана в кухню, чтобы сделать себе чашечку кофе. И застыла на пороге. Дина стояла у раковины спиной ко мне.
Услышав шорох за спиной, она резко обернулась, словно ожидала нападения сзади, - и увидела меня. Лицо ее отразило крайнее смятение - она ведь не знала, что я здесь. А я тоже хороша: уставилась на нее в легком обалдении - я до того не замечала, какая она красивая. Я ведь никогда не видела ее в рабочей, так сказать, одежде - в платье с глубоким вырезом, с румянами на щеках и с подведенными глазами. Красота в ней была какая-то особая, - тихая, что ли, с первого взгляда не бросающаяся в глаза, - она раскрывалась медленно, проступая наружу из-под пленки обыденности, как переводная картинка.
Мы с ней постояли так секунду, пялясь друг на друга, а потом она вдруг шагнула ко мне, уткнулась носом мне в ключицу и заревела:
- Тетя Нонна, что я наделала! Что я наделала!
Смешно получилось, что она по старой памяти назвала меня тетей, эта здоровенная дылда, на полторы головы выше меня. Я не успела ничего ответить, потому что в кухню, вопросительно принюхиваясь, вбежал Женька:
- Вы что тут замышляете, девочки?
Дина выпрямилась - ей пришлось изрядно наклониться, чтобы поплакать на моей груди, - и, не взглянув на Женьку, молча вышла. Тогда он уставился на меня - наверно, ждал от меня ответа, но я разыграла полную невинность и, как ни в чем не бывало, стала насыпать кофе в чашку. Может, Женька продолжал бы допытываться, о чем мы с Диной шептались, но тут притопал Тамаз, запер на засов дверь в спальни и начал устраивать себе постель на раскладушке у порога. Он всегда спал там в мои рабочие часы и даже вой пылесоса не мог его потревожить.
- Иди спать, Женька, - сказал он, уминая подушку, - хватит суетиться.
Женька еще пару секунд глядел на меня испытующе, пытаясь оценить степень нанесенного ему ущерба, но мои глаза были прозрачны и чисты - я ведь недаром говорю, что хранение тайн стало моей второй профессией. Он понял, что ничего от меня не получит, - в его деле быстрое понимание - залог успеха, махнул рукой, - ладно, дескать, давай забудем! - и пошел спать в контору.
Все заснули, а я взялась за свою дорогую швабру и тут же выбросила из головы Дину и ее драму - мне было, о чем подумать. Я совершенно не представляла, как может разрешиться моя семейная драма, сильно напоминавшая детскую задачку про волка, козу и капусту в одной лодке.
Привычно сортируя белье и вытряхивая окурки из пепельниц, я мысленно перебирала все возможные варианты ее решения, но никак не могла спасти козу от волка или капусту от козы. Я даже не заметила, как прошло время - девицы проснулись и начали вяло выползать в салон в халатах и шлепанцах, и Тамаз позвал меня убирать спальни. И тут я обнаружила, что Зойка осталась валяться в постели - как она мне объяснила, под предлогом месячных. Вообще месячные были темой постоянного скандала между Женькой и девицами. Он показывал им какие-то расчеты своих убытков и настаивал, чтобы они работали, невзирая ни на что, а они требовали законного отпуска хотя бы на три дня. Требовали собственно, не все: Платиновая и Хныкуша были согласны на все, так как Женька выдавал им наркотики только в рабочие дни, а Дина никогда не уклонялась из каких-то своих соображений.
А соображения у нее, как рассказала мне Зойка, были романтические до неправдоподобия, они как бы вполне соответствовали ее характеру, хотя мало вязались с общим циничным житейским раскладом.
Все начиналось и кончалось Феликсом. Два-три года назад Феликс, наконец, обратил внимание на Дину, которая по-прежнему никого, кроме него, не хотела замечать. Возможно, его внимание было сильно подогрето тем, что после смерти родителей Дине досталась их шикарная писательская квартира, уставленная старинной мебелью и увешанная картинами выползших из подполья модернистов, которые стали быстро подниматься в цене. Тем более что его собственные высоконравственные родители пребывали в полном здравии, умирать не собирались и образ жизни сына решительно осуждали. Так что ему оказалось очень кстати переехать к Дине, которая за это время успела закончить археологическое отделение университета и поступить в аспирантуру.
Сам Феликс тоже пристроился неплохо: успешно провалившись в двух-трех отраслях знаний, он неожиданно нашел себя в музыке.
Надо же - Феликс и музыка! Каково это было слышать мне - уж в чем, в чем, но в музыкальных мальчиках я разбираюсь. Можете поверить, Феликс никакого отношения к этому разряду не имел. Но в наши дни и музыка пошла другая, и музыкальные мальчики требуются не те.
Чувство ритма у Феликса безусловно было, как и чуткий радар, хорошо ловивший нужные позывные - этого оказалось достаточно, чтобы он стал лабать на саксофоне в молодежном порно-рок-театре, администрация которого неплохо приторговывала наркотиками в антрактах. Полулегальных заработков Феликса вполне могло бы хватить им на жизнь в придачу к тому, что Дина выручала при продаже родительских картин: Феликс как-то умудрился внушить ей, что единственная ценность этих картин в их рыночной цене. Однако потребностей у Феликса было много, а коллекция картин на стенах Дининой квартиры за эти годы заметно уменьшилась. Но главное, в Москве наступила пора бешеных денег и больших состояний. Как пели когда-то мои мальчики во Дворце культуры милиции:
"Сатана там правит бал, там правит бал, там правит бал,
Люди гибнут за металл, там за металл, там за металл!"
Феликс тоже не устоял против Сатаны и, очертя голову, бросился в мутный московский водоворот, в котором каждый ловил золотую рыбку в меру своей ловкости и везения. Ловкости у Феликса было хоть отбавляй, а свое везенье ему не терпелось испытать: он уговорил Дину продать оптом все оставшиеся картины и пару старинных подсвечников в придачу. К этому он добавил изрядную сумму, взятую им в долг у администрации его мафиозного порно-театра, и вложил все это в какую-то таинственную сделку, предполагавшую выгодный обмен якутских алмазов на среднеазиатскую коноплю или наоборот.
Но кто-то кого-то предал, кого-то другого убили ночью на улице, а кто-то третий обменял все деньги на доллары и сбежал в Америку, где скрылся под чужим именем.
В результате сделка сорвалась. Дина с Феликсом остались без денег, без картин и с огромным долгом, за неотдачу которого Феликсу грозила страшная, хоть и красивая смерть. Показательные экзекуции чеченская мафия обставляла обычно блистательными театральными эффектами.