Весь вечер мама донимала меня допросом с пристрастием - воображение у нее разыгралось, она пыталась представить себя то на месте Дины, то на месте Зойки, а пару раз даже на месте Женьки и Тамаза. Особенно волновал ее вопрос, зачем Дине понадобился номер телефона пожарной команды, если у нее нет доступа к телефону.
Она без конца хотела обсуждать эту тему и обвиняла меня, что я от нее что-то скрываю.
Но я ничего от нее не скрывала, потому что ничего не происходило. На четвертый день Дина поднялась и вышла в салон, - бледная, но одетая и подкрашенная для работы. Она молча села в кресло в углу, взяла сигарету из пачки и как ни в чем не бывало попросила у Женьки зажигалку.
- Ты что, начала курить? - удивился Женька. Он был так растроган ее дружеским тоном, что, поднося к ее сигарете огонь, спросил: - Трубка мира?
Дина закурила, закашлялась и засмеялась:
- Трубка мира.
Я от ее смеха содрогнулась, такой это был черный непрозрачный смех, но Женька был доволен.
- Раз так, я дарю тебе эту зажигалку в знак примирения, - сказал он, и все уставились на него, не веря своим ушам: зажигалка у него была платиновая, сверхфирменная и страшно дорогая. Видно, он очень опасался, что Дина устроит ему сцену. Тут он заметил меня и прикрикнул, чтобы я шла убирать спальни, а не стояла столбом, где не положено, не за то он мне деньги платит. Я взяла свои швабры и ушла. Никого я больше в тот день не видела, - ни Дину, ни Зойку.
За ночь капризная природа сделала поворот на сто восемьдесят градусов: солнце светило как редко в Москве летом, цветов на деревьях высыпало видимо-невидимо, самых невероятных расцветок от лимонно-желтого до пурпурно-фиолетового, море смяло ближневосточной бирюзой, одолженной из сказок "Тысячи и одной ночи". И дома тоже пандан погоде наступила неправдоподобная благодать: Никита, насвистывая, выкраивал из консервных банок какие-то мудреные спирали, а мама, отказавшись от претензии на роль Монны-Лизы, встала ни свет ни заря и погрузилась в свои заброшенные было медицинские книги, уверяя, что с ее стажем и опытом ей ничего не стоит найти работу по профессии. Я не стала с ней спорить - чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не морочило голову, - и побежала на работу, глупо радуясь всему на свете: солнцу, цветам и Никитиным спиралям.
Тамаз открыл мне дверь, тщательно, как обычно, запер ее за мной и сонно побрел на свою раскладушку. В заведении было тихо, душно и темно, все окна были наглухо закрыты, зашторены и затемнены наружными ставнями. Ковры, кресла и диваны густо пропахли терпкой пепельной смесью сигаретного дыма, пота и крепких духов, особенно невыносимой после голубого утреннего бриза, настоенного на желтых и лиловых цветах.
Я наскоро стряхнула окурки и кондомы в пластиковый мешок и решила отпраздновать неожиданное наступление весны веселой мойкой окон. Я отдернула шторы, подняла ставни и распахнула все рамы. Квартиру залило солнечным светом, который дробясь на фигурных завитках оконных решеток, переливался всеми цветами радуги на хрустальных люстрах, недавно выписанных Женькой по дешевке из Нью-Петербурга. Граненые подвески люстр слегка подрагивали на сквозняке, наполняя комнаты неуловимым праздничным перезвоном очень высокого регистра, из-за чего он был почти неслышен, но неистребим - его не мог перекрыть ни переливчатый храп Тамаза, ни несмолкаемый рев утренних автобусов, газующих на крутом подъеме от моря в город.
Наверно, именно из-за этого рева я не сразу услышала истошные крики, несущиеся из спален. Там страшно орали и колотили дюжиной рук и ног в запертую стальную дверь, надежно глушившую шум. Я тряхнула Тамаза за плечо, но он, поддавши, видно, хорошенько за ночь, продолжал храпеть как ни в чем не бывало.
За дверью вопили в предсмертном ужасе, хоть нельзя было разобрать что. Потом где-то снаружи за стеной раздался звук разбитого стекла и из окна потянуло дымом.
Обезумев от ужаса, я бросилась к Женькиной конторе и изо всех сил забарабанила в дверь:
- Пожар! Вставай, Женька, - пожар!
Женька выскочил как был, в майке и без трусов, услышал крики за стеной и сразу сориентировался - ногой опрокинув раскладушку Тамаза, он быстро отодвинул засов и распахнул дверь.
Сквозь дверной проем, заполнившийся дымом как адские врата, с визгом протискивались девки - их было всего шестеро, но каждая так стремилась вырваться наружу, что ни одна не могла выйти сразу. Это длилось всего пару секунд и выглядело неправдоподобно, как ночной кошмар - многоголовое, многорукое чудовище, дико орущее на фоне адского огня.
Тамаз, наконец, проснулся, вывернулся из-под придавившей его раскладушки и, сильным толчком оттеснив девок назад, от двери внутрь, начал выдергивать их одну за одной, не давая им упасть на пороге или растоптать друг друга.
В полсекунды все шесть вывалились в кухню и сбились в кучу на полу, продолжая причитать и кашлять. Были они расхристанные, босые, в съехавших с плеч ночных сорочках, и только Дина с Зойкой успели натянуть сапоги, джинсы и куртки. Собственно, тогда, обалделая от дыма и страха, я этого как бы не заметила, но где-то в глубине сознания это зарегистрировалось, и позднее всплыло в памяти неопровержимой уликой.
Женька подбежал к Тамазу с красным огнетушителем в каждой руке. Тамаз перехватил у него один, ловко сорвал с него пломбу и, замотав рот и нос мокрым полотенцем, направил струю на рыжие языки пламени, рвущиеся из ближней спальни. Языки испуганно скукожились и погасли, испуская едкий дым, но сквозной ветер из распахнутых окон проворно высасывал его наружу.
Тамаз шагнул внутрь и приказал Женьке отрывисто:
- Иди за мной!
Женька переминался с ноги на ногу на пороге, не решаясь войти в дымный провал спален. Тамаз бросил на пол пустой огнетушитель, вырвал у Женьки второй и исчез в дыму. Оттуда донеслось шипение и дробный топот, словно слон выбивал чечетку на каменных плитах.
- Женька, принеси мокрое полотенце! - крикнул Тамаз и громко закашлялся, но топать не перестал.
Женька намочил полотенце под кухонным краном, на миг застыл в дверном проеме, но преодолел себя и, сверкнув белизной голой задницы, ринулся вглубь. Его хватило ненадолго - через секунду он, захлебываясь кашлем, вылетел обратно в салон и прижался лицом к оконной решетке, жадно втягивая в легкие морской воздух. Через минуту в кухню вышел Тамаз и, склонившись над раковиной, начал плескать воду себе в глаза.
Девки тем временем постепенно очухались и начали выползать на четвереньках из кухни в салон. Только Платиновая осталась лежать ничком в узком ущелье между буфетом и холодильником. Ее черный пеньюар высоко задрался над правым бедром, узор его обгоревшего кружева отпечатался на коже малиновыми прожилками мелких ожогов. Я жутко испугалась, что она умерла - я стала на колени и повернула ее голову к себе, она открыла мутные глаза и застонала. Значит, жива, слава Богу! А Зойка уже трясла Женьку за плечо:
- Надо срочно вызвать пожарников!
Женька тут же пришел в себя, он даже кашлять перестал:
- Зачем? Тамаз уже погасил пожар.
Но переспорить Зойку было не так просто. Она потащила Женьку назад на кухню к распростертому телу Платиновой:
- И скорую помощь! Глянь на нее! Или ты хочешь, чтобы она умерла?
- Ничего страшного! - не сдавался Женька. - Сейчас мы вызовем нашу медицинскую мамочку.
Она лучше всякой скорой помощи. - Он был здорово напуган и лебезил даже передо мной. - Правда, Нонна?
Я не успела ответить, - из салона донесся звенящий вопль нескольких голосов сразу:
- Пожар! Горим! Ма-ма-а-а-а-а!
Тут уж все смешалось и покатилось в тартарары.
Женька с силой оттолкнул Зойку и ринулся в салон, но Тамаз, опережая его, рванулся от раковины к двери, где они столкнулись, и Женька упал Тамазу под ноги. Тамаз отфутболил его на бегу, Женька ударился головой о буфет и так и остался лежать с закрытыми глазами поперек Платиновой, у которой как раз тут началась рвота. Зойка переступила через них, я побежала за ней и застыла на пороге: штора большого трехстворчатого окна факелом полыхала на ветру. В дальнем конце квартиры, за дымовой завесой скулящие тела в разодранных ночных сорочках в панике бились о стальную плату входной двери.
Надо отдать должное смелости Тамаза - он в два прыжка пересек салон, рывком сорвал горящую штору, повалил на нее диванные подушки и стал кататься по ним, усмиряя огонь. Огонь отступал неохотно, но Тамаз его не боялся - мама говорит, что это бывает от недостатка воображения.
Из-за моей спины, покачиваясь на ватных ногах, выкатился взъерошенный Женька. Он сипло сказал мне:
- Пойди в контору, там за диваном есть огнетушитель, - и грохнулся на пол, кажется, потерял сознание.
Я рванула дверь в контору и увидела Дину: она говорила по телефону. И говорила на иврите, да еще на каком! Потом, вспомнив про раскопки и Кумранские свитки, я поняла, что она просто выучила иврит в Москве, но в ту минуту мне показалось, что я схожу с ума.
- Нонна, давай огнетушитель! - донесся до меня голос Тамаза, а Дина спокойно положила трубку и сказала: - Сейчас приедут пожарники и скорая помощь.
Я выбежала в салон с огнетушителем, а она выскользнула за мной и присоединилась к беснованию у двери. Ее минутного отсутствия никто не заметил в суматохе.
Тут наступила какая-то чересполосица: озверевшие девки кого-то куда-то тащили и били по пути, кажется, Женьку, я точно не помню, - похоже я ненадолго потеряла сознание. Они бросились, было, и на Тамаза, но он их расшвырял, как котят, и они опять сбились под дверью, скуля и зализывая раны. Не исключено, что мне тоже досталось как представителю администрации, потому что потом Никита обнаружил у меня на спине и на филейной части несколько довольно внушительных синяков.
Кончилось все тем, что в дверь громко заколотили снаружи и в мегафон потребовали отворить. Девки дружно завопили и снова повисли на Женьке, но Женька продолжал упираться, - он все еще надеялся, что обойдется. И только когда дюжие фигуры в пожарных касках, размахивая топориками, замельтешили за зарешеченными окнами, он сообразил, что сейчас начнут ломать, и велел Тамазу снять засовы и болты.
Девицы, рыдая, выбежали на улицу, а навстречу им в открытую дверь потек разный народ: пожарники с топориками, санитары с носилками и пара-другая любопытных прохожих. Особый интерес у всех вызвал наш фирменный самовар, - его ощупывали и оглаживали, пока Женька не вмешался и не выставил любопытных обратно на улицу. Они обиделись и, уходя, нелюбезно обратили Женькино внимание на тот факт, что он бегает без трусов.
Женька чертыхнулся и скрылся в конторе. Тем временем пожарники загасили тлеющие тряпки, а санитары потащили носилки с Платиновой к машине скорой помощи, в которую взобрались уже все девки, кроме Дины и Зойки. В салоне молодой врач пытался осмотреть обгоревшие руки Тамаза, но тот не давался, бормоча, что это пустяки, он вылечит их своими средствами. Но врач оказался упрямый, он позвал санитаров, и они и повели Тамаза к машине, подпирая его с двух боков. Тамаз по пути неприязненно косился на их узкие спины, представляя, наверно, как мог бы раскидать их одним махом, но благоразумно решил не связываться.
Когда скорая помощь начала выруливать со стоянки, Дина бросилась ей наперерез:
- Куда вы их везете без документов?
Шофер притормозил и крикнул в окно:
- Скажи хозяину, чтобы он привез документы в больницу!
Дина схватилась за окно и побежала рядом с машиной:
- Скажи ему сам - они заперты у него в сейфе!
Шофер осторожно снял Динину руку с окна:
- Пусти, девушка, мне надо спешить, у меня полная машина раненых.
И уехал, оставив Дину на мостовой.
Не знаю, сколько времени простояла бы она там, прикусив губу и глядя невидящими глазами на поток огибающих ее машин, если бы к нашему подъезду не подкатили полицейские. Пока они парковались, из подъезда вышел Женька в кожаной куртке и джинсах, бледный, но причесанный и красивый. Он так напряженно следил за полицейским офицером, пока тот отстегивал ремень и открывал дверцу, что не заметил Дину. Она подошла к нему сзади и сказала в самое ухо - она была с ним почти одного роста:
- Сейчас же отдай мой паспорт и Зойкин!
Женька тряхнул головой:
- Отстань, сейчас не до тебя.
Дина сказала внятно и громко:
- Отдай паспорта по-хорошему, падла, а то я сейчас расскажу, что у тебя в сейфе полно героина.
А полицейский уже входил в заведение:
- Что у вас тут загорелось?
Женька дернулся было за ним, но Дина обогнала его и окликнула полицейского на иврите:
- Господин офицер!
Полицейский обернулся к ней:
- Вы из этой квартиры?
Опережая ее ответ, Женька юркнул в темноту заведения, объясняя полицейскому на бегу:
- Она - туристка, пришла взять документы, свои и подруги, я брал их на хранение, пока они мотались по пустыне.
Полицейский оглядел одобрительно ее и Зойку, которая оказалась тут же рядом:
- Красивые девушки приезжают из России. Как вам понравилась наша страна?
Он бы еще ими любовался, да Женька вышел с паспортами, протянул их Дине и процедил по-русски, показывая все зубы в сладкой улыбке:
- Погоди, я тебя еще достану, сука!
Дина не стала ему отвечать, она сосредоточила свое внимание на полицейском. Дыхание ее было прерывисто-нежным, а иврит ее звучал как "Песня Песней":
- Это сказочная страна. Но главное, конечно, Иерусалим, вечный город. Мы даже не могли себе представить, что он так прекрасен!
При звуках голоса этой вруньи, которая ни разу не вышла за двери Женькиного бардака, очарованный полицейский, кажется, забыл, что он при исполнении служебных обязанностей.
- Откуда у тебя такой иврит? - пролепетал он, млея от восторга.
Дина загадочно улыбнулась и не ответила. Он схватил ее за руку:
- Может, вы с подругой выпьете со мной по чашечке кофе?
О, эта чашечка кофе израильских мужиков! Она при кадрении заменяет им русскую водку и американский виски. В ответ на приглашение Дина грациозно высвободила руку и засмеялась своим особым призывным смехом:
- Мы бы с радостью, но мы опаздываем в аэропорт.
Обалдевший полицейский уже был готов на все, - он выбежал из подъезда и распахнул перед девками дверцу машины:
- Мы только выпьем кофе, и я сам отвезу вас в аэропорт! На полицейской машине это займет не более, чем четверть часа!
И в мгновение ока они исчезли в уличном водовороте. Женька растерянно топтался на тротуаре, а я маячила у его локтя, не понимая, что мне делать - идти убирать весь этот разгром или нет. Что-то, видимо, сообразив, он стремительно ринулся в заведение и хотел закрыть за собой дверь, но я протиснулась вслед за ним. Он помчался в спальни девок, а я, не отставая, побежала следом.
Он ворвался в комнату Дины и Зойки и разразился витиеватой матерной тирадой: запертый обычно на секретный замок, нижний ящик комода, где они хранили свои доллары, сейчас был выдвинут и пуст.
Женька яростно пнул ящик ногой и пошел бродить по комнатам, оценивая степень разгрома. Я бродила за ним следом, как приклеенная, и мысли у нас, я думаю, текли параллельно, хоть и на разном уровне: каждый из нас прикидывал, удастся ли ему сохранить свой источник дохода. И поверьте мне, мой маленький доход был для меня так же важен, как для Женьки его большой.
Я первая заметила Женькину зажигалку, ту самую, платиновую, что он подарил накануне Дине в знак примирения, - она валялась под обугленным каркасом дивана, с которого Тамаз сорвал подушки для тушения шторы.
Я даже вскрикнула при виде ее. Женька обернулся на мой крик, тоже увидел свою зажигалку, наклонился, поднял ее с пола и стал разглядывать, словно не веря своим глазам. Он нажал на кнопку - зажигалка была мертва, газа в ней не было.
Мы стояли и смотрели друг на друга молча, словно открывали друг другу страшную правду. Так и не сказав ни слова, Женька круто развернулся и пошел в свою контору, а я села на пол и попыталась привести в порядок свои расхристанные чувства.
Из-за открытой двери конторы раздался Женькин голос. Сперва я подскочила, думая, что он обращается ко мне, но поняла, что он говорит по телефону.
- Хорошо, что я застал тебя, Феликс. Да, это я, из Тель-Авива. Ну удружил ты мне, ну удружил! Какую суку ты мне подсунул по дружбе, сволота! Иврит у нее, видите ли, великолепный! Она тут показала нам свой иврит. Не понимаешь? Ничего, скоро поймешь! Теперь тебе вовек за ее фокусы не расплатиться. Так что готовься, Феликс, молись перед сном!
Он со звоном шмякнул трубку, а я стояла онемев, словно кипятком ошпаренная - вот она, оказывается, великая любовь!
Когда я вечером рассказала всю эту историю дома, мама даже забыла, что мне тоже угрожала опасность. Она вскочила и стала натягивать пальто:
- Надо немедленно найти Дину и предупредить.
- Где вы будете ее искать, Шарман, она давно небось, целуется со своим Феликсом! - трезво возразил Никита и затосковал, переключившись, как всегда, на себя: - Может, лучше вы поищете себе работу, как обещали? А то непонятно, как без Нонниной зарплаты мы теперь расплатимся за печь?".
Дунский выдохнул воздух и замолчал. Габи вгляделась в его лицо и поняла, что он дочитал до конца:
"Как, это все? А что стало с Диной? И с Феликсом?"
"Откуда я знаю? Это уже другой рассказ".
"Но мне-то ты можешь сказать!".
"Ты что, не знаешь разницы между литературой и жизнью?".
"Раз ты их придумал, ты должен знать, что с ними стало потом", - решительно сообщила Габи.
"Значит, тебе понравилось!" - счастливым голосом объявил Дунский.
"С чего ты взял?".
"Раз тебя волнует судьба героев..." - начал было он, но Габи вскочила и бурно принялась его щекотать, выкрикивая "Неужели ты гений, Дунский? Неужели гений? Сознайся, это не ты написал такой гениальный рассказ?"
Дунский повалился на пол, стараясь увильнуть от быстрых рук Габи, - щекотки он боялся больше, чем непризнания своих талантов. Исходя мелким щекотным смехом, он просипел:
"Сознаюсь, это не я, не я! Это моя подруга-уборщица из массажного кабинета!".
Габи села на него верхом и произнесла приговор:
"Врешь ты все про подругу-уборщицу! Сознавайся, ты сам это все сочинил?"
И приблизила к его лицу указательный палец, словно намеревалась продолжить щекотную игру. Глядя на надвигающийся палец, он немедленно отрекся от своих слов:
"Сознаюсь во всем!"
"В чем?"