Работы в этот день было по горло, - нужно было навести порядок на кухне и в столовой после вчерашнего пира. Сортируя чистую посуду, вынутую из посудомоечной машины, Габи напряженно прислушивалась к звукам, доносившимся со второго этажа, в надежде услышать шаги Эрни в коридоре или плеск воды в ванной. Но наверху царила мертвая тишина, изредка нарушаемая цокотом Беллиных каблучков.
"И чего она даже дома всегда бегает на каблуках?" - раздраженно пронеслось в голове Габи, когда Белла опять появилась на кухне, чтобы готовить обед.
"Накрывай на стол, - скомандовала Белла, колдуя над строем маленьких сковородочек, в которых что-то шипело и благоухало. - Что-то ты сегодня вялая, как вареная рыба!".
Габи предпочла не отвечать, а только глянула на хозяйку вскользь и впервые заметила, что на ее подбородке топорщится редкая щетинка жестких на вид седых волосков. "Может посоветовать ей выдернуть их пинцетом?" промелькнуло в голове, но она сдержала порыв благотворительности и молча выставила на стол три обеденных прибора.
"С какой стати три? - воскликнула Белла. - Или ты после вчерашнего концерта почувствовала себя членом семьи?"
Габи не обратила внимания на едкость вопросов Беллы, за эти месяцы она привыкла к прямолинейному хамству хозяйки. Ее поразило другое.
"А разве Эрни не будет обедать с вами?" - холодея губами, выдавила она из себя, почти предчувствуя ответ .
"Эрни? Да он давно улетел! Он уехал еще на рассвете, у него был утренний рейс".
Габи почудилось, что ее оглушили ударом тяжелого полена по голове. Уехал еще на рассвете? Улетел утренним рейсом? И ни слова ей не сказал? А на что она, собственно, рассчитывала? На вечную любовь с ежевечерним пением русских романсов? Самое трудное в этот миг было не выдать своего потрясения, не дрогнуть, не зарыдать, не забиться в истерике. И она сдержалась, не дрогнула, не зарыдала, не забилась в истерике.
Но очевидно, страшное напряжение воли, которого ей стоила эта сдержанность, все же отразилось на ее лице, хоть ей казалось, что она и глазом не моргнула. А может, именно ее застывшие, немигающие глаза понудили Беллу спросить:
"Что с тобой? Тебе нехорошо?".
Да, да, нехорошо, и еще как нехорошо! Но это необходимо было скрыть, притвориться, будто дело в чем-то другом, и вместо роли обманутой дурочки сыграть другую роль. Придумывать роль было некогда, надо было решиться на что-нибудь попроще, например, представиться больной - в конце концов, она хоть и прислуга, но тоже имеет право болеть, Габи сложилась вдвое, обхватила себя руками и очень правдоподобно застонала:
"Ой-ой! Что-то вдруг живот скрутило, сил нет стоять!"
И не гнушаясь эффектами, рухнула на колени, пребольно ударившись о белые керамические плитки кухонного пола. Настоящая, непритворная боль придала ей сил и жалости к себе, коварно брошенной и обманутой:
"Белла, голубушка, отпустите меня лечь! - заскулила она весьма убедительно, входя в роль по системе Станиславского. - Ведь я тарелки уже поставила, и салфетки разложила, и вилки, и ножи, а обед вы уж сами на стол как-нибудь принести можете".
"Что за странный приступ, - начала было Белла, но Габи так вошла в роль, что сама уже начала верить в свою болезнь. - Ни с того, ни с сего".
Седая щетинка на ее подбородке встала дыбом, пока прозрачный взгляд ее пронзал Габи сквозь круглые стекла очков до самого спинного мозга. Не таил ли он в себе особое знание? Не слышала ли она, как Габи с Эрни уезжали вчера ночью? И как целовались на прощанье на площадке перед темной лестницей, уходящей на второй этаж?
Конечно, Габи совершеннолетняя и вольна поступать, как ей заблагорассудится, - куда хочет, ездить, с кем хочет, трахаться. Она бы даже гордилась своим романом с Эрни, если бы этот роман не оказался просто дорожной блядкой.
"Я пойду лягу", - простонала Габи и картинно поползла к выходу на четвереньках, наткнувшись при этом головой на колени Иоси, который как раз вошел в кухню.
"Чего ты ползаешь? - поинтересовался он. - Серьгу бриллиантовую потеряла, что ли?"
Вынести еще и насмешливый взгляд Иоси Габи было просто не под силу, и она пошла ва-банк - она безобразно громко рыгнула, вскочила на ноги и, картинно зажимая рот ладонью, выскочила вон.
Добравшись до своей комнаты, она заперла дверь на ключ и растянулась на неубранной с утра постели. Через минуту ее и вправду стошнило и стало казаться, будто простыни пахнут чем-то теппким и греховным. Но с какой стати простыни могли пахнуть греховным, если Эрни даже не входил к ней в комнату?
И тут ее осенило - это ее тело излучает терпкий греховный аромат, ведь она даже не успела с утра ополоснуться под душем. Можно не сомневаться, что ее чувствительные чистоплюи-хозяева сразу разнюхали этот запах и обо всем догадались. О том, что она с Эрни, она с Эрни, она с Эрни там в машине ... А потом он улетел утренним рейсом и слова ей не сказал.
От этой мысли Габи взвыла в голос и ее словно ветром сдуло с кровати. Она помчалась в ванную, на ходу срывая с себя одежки, чтобы смыть с себя память об этой ночи, снять с себя кожу, остричься наголо, и забыть, забыть, забыть! Горячий душ слегка ее образумил, - она, хоть и попыталась содрать с себя кожу мочалкой, но волосы стричь все же не стала, а только многократно их промыла и до умопомрачения опрыскала духами.
Потом, вялая и умиротворенная, она побрела по коридору, прислушиваясь к голосам виллы. Было тихо, только кондиционеры жужжали равномерно, навевая прохладу и сон. Из кухни не доносилось ни звука. Наверно, Иоси с Беллой уже пообедали и ушли наверх отдыхать. И Габи тоже позволено вернуться к себе и постараться заснуть.
Но сон не шел к ней. Ей вдруг померещилось, что Белла, почуяв ее слабость, просто подшутила над ней, и Эрни вовсе не улетел, а отправился с утра пораньше куда-нибудь в Натанию или Кфар-Сабу повидаться со старыми друзьями. Она даже начала прислушиваться в надежде услышать звонок у ворот, чтобы не задерживать его, когда он вернется, а открыть ему поскорей.
Не прошло и получаса, как звонок действительно зазвучал, и Габи, как безумная, устремилась к воротам. Там и впрямь стояла белая Субару, как две капли воды похожая на Субару Эрни, но за рулем сидел немолодой мужик в синей спецовке, который приехал чинить дальнее управление хитрого устройства, отпирающего ворота.
При виде въезжающей во двор белой Субару, Габи ощутила, что жизни ее пришел конец - всего только сутки назад у этих самых ворот кудрявый голубоглазый мальчик предложил ей тремп до гаража, и глупое сердце ее возликовало. Она с первого взгляда почувствовала, что между ними натянулись невидимые нити чего-то большего, чем просто симпатия, и поверила, - дура, дура, трижды дура! - будто это серьезно.
И тут она вспомнила, как Эрни с восторгом уписывал за обе щеки старательно изготовленные Беллой лакомства. Он с аппетитом съел все, что было на столе, однако не остался здесь жить из благодарности к гостеприимной хозяйке. После ужина он обратил взор на поданную к столу прислугу и сжевал ее с не меньшим аппетитом. Ну, не оставаться же ему было в чужой стране из благодарности к прислуге, которая ничего от него не требовала, а сама бросилась ему на шею?
Мужик в синей спецовке спрашивал ее о чем-то и она, по всей видимости, ему что-то отвечала, причем вполне разумно, так что он даже не заметил ни мертвенного взгляда ее невидящих глаз, ни механического голоса, вылетающего из ее онемевших губ. С той минуты, как чужая - чужая, а не Эрни! - белая Субару въехала во двор, время для Габи остановилось и потеряло смысл.
Она по-прежнему раскладывала по утрам перед Иоси сложный пасьянс его таблеток и капсул, по-прежнему ставила пере ним голубую фарфоровую тарелочку со специально подсушенной половинкой питы в окружении горсти черных маслин с маленьким красным помидором-вишенкой в центре, но это была только видимость. Тело Габи, облаченное в обычную одежду прислуги, выполняло ее обычные утренние обязанности, но ее самой там не было. Ее не было вообще - она кончилась, скончалась, свела свои счеты с жизнью, вернее жизнь свела свои счеты с ней.
И дело было не в Эрни, и не в Дунском, и не в страхе перед опознавшим ее таинственным мальчиком-невестой с божественным скрипичным голосом. Просто в ней кончился завод, которым Господь снабжает каждого при рождении, а заводной ключик потерялся. У мамы в Москве стояли на ночном столике красивые старинные часы, ключик от которых потерялся. Мама не выбрасывала их из какого-то давно позабытого сентимента, и они бездарно пылились на ночном столике, бессмысленные и не нужные никому.
Габи иногда смотрелась в зеркало, поражаясь тому, что у нее еще есть лицо - ей казалось, что лицо у нее должно было стереться, уступив место циферблату незаведенных часов. Это ее невыносимое бытие, вернее, небытие, прервал как-то вечером звонок у парадной двери. Именно у двери, а не у ворот, что само по себе было уже удивительно - ведь во двор мог войти только тот, кто знал код калитки. Если бы Габи еще способна была удивляться, она бы удивилась. Если бы Белла и Иоси были дома, они, возможно, тоже удивились бы, но их не было - они уехали на концерт в филармонию.
Габи на мгновение прекратила сервировать стол к ужину - Белла сегодня потребовала приготовить тарелки и чашки из самого нарядного сервиза, - прислушалась к звонку и решила его проигнорировать. Кода калитки не знал никто, значит, звонка быть не могло, он ей просто померещился. Но звонок никак не хотел замолкать, он трезвонил и трезвонил, пока Габи это не надоело и она все же подошла к двери. Но отворять не стала, а сперва зажгла наружную лампочку и выглянула в глазок - перед дверью топталась незнакомая женщина в элегантном брючном костюме, у ног ее, обутых в нарядные туфли-лодочки, стояла дорожная сумка.
"Кто там?" - спросила Габи, твердо решив не открывать.
"Да я это, я, Габи, открывай, чего ты тянешь!" - ответила женщина по-русски, пробуждая в отупевшей голове Габи какое-то смутное воспоминание.
"Кто - я?" - уточнила она, но рука уже тянулась к ключу, подсознательно готовая узнать и признать.
Как только дверь приоткрылась, женщина обхватила Габи обеими руками и осыпала ее лицо поцелуями:
"Так ты меня встречаешь, племяшечка? А я-то, дура старая, думала, ты все глаза проглядела, ожидаючи!"
"Тамара! Уже приехала? - ахнула Габи, с разгону переходя на "ты". - Да тебя не узнать в этом наряде!"
"Так это я здесь прислуга, а там, у себя, я самая, что ни на есть барыня, зарплату в долларах получаю! - хохотнула Тамара, занося сумку. - Только не понимаю я этого "уже". Ты что, не ждала меня? - И зыркнула искоса недобрым глазом. - Или место мое тебе приглянулось, и я тут лишняя?"
"Что вы, что вы? - от испуга Габи опять перешла на "вы". - Я просто все спутала и счет времени потеряла".
"Значит, хорошо тебе тут было, - заключила Тамара. - А хозяева где? Неужто спать легли?"
"Нет, они на концерте, с минуты на минуту должны прийти".
"Выходит, Иоси не так уж плох, слава Богу, - вздохнула Тамара. - А я, признаться, волновалась за него. Ладно, пойду, распакуюсь, пока их нет".
Она быстро двинулась было с сумкой, но вдруг остановилась, как вкопанная:
"Стой, стой! Куда же я иду? Ты, небось, комнату не освободила, раз не ждала меня сегодня?"
У Габи все похолодело внутри - комнату-то придется освободить! А она в своем отчаянии и думать об этом забыла - ничего не искала, и ничего, соответственно, не подыскала!
"Ничего, ничего, вы не беспокойтесь! Я мигом соберусь и поеду", - заторопилась она, стыдясь своей безответственности.
"Куда ты поедешь, интересно, на ночь глядя? Да еще с чемоданами? Тут, в вашей райской земле, и вокзала-то путного нет, чтобы приличной девушке переночевать!"
"Вокзала нет, - стыдясь за свою негодную для бездомных страну, согласилась Габи. - Но я что-нибудь придумаю. Например, сниму номер в отеле. Я ведь теперь при деньгах".
"Ты что ж это, свои трудовые денежки по отелям размотать хочешь?" - возмутилась Тамара, но тут парадная дверь распахнулась и вошла Белла. При виде Тамары она так просияла, что Габи даже стало обидно - выходит, она не сумела как следует сыграть роль прислуги! Но тут следом за Беллой явился Иоси, который ставил в гараж машину, и, услышав новость, прореагировал недипломатично:
"Так Габи больше не будет пичкать меня лекарствами?"
"Она что, делает это лучше, чем я?" - встрепенулась Тамара, но Иоси уже осознал свою ошибку:
"Нет, конечно, с тобой никто сравниться не может. Просто мы еще не успели с ней обсудить некоторые особенности русского национального характера".
"Я не поняла, чего вы там не успели, - смилостивилась Тамара, но вы можете закончить это завтра за завтраком, пока я буду принимать дела".
"Что значит, завтра? - не поняла Габи. - Я же должна освободить твою комнату сегодня ".
"Завтра освободишь. Тебе, небось, часа три паковаться надо, а я умираю спать".
"А где же ты ... вы ... сегодня будете спать?"
"Я думаю, у Беллы найдется для меня свободная гостевая комната на одну ночь", - по-хозяйски распорядилась Тамара и решительно направилась на кухню помогать
Белле с ужином. На этот раз они ужинали все вместе - на радостях в честь приезда Тамары Белла нарушила свои хозяйские правила, и даже угостила всех настоящим французским коньяком. Так Габи представился случай второй раз есть и пить за хозяйским столом, где для комплекта не хватало только Эрни.
И словно образ его витал не только над Габи, Иоси ни с того, ни с сего подмигнул ей и предложил:
"Не завершить ли нам праздничный вечер любительским исполнением русского романса? Иди, Белла, к роялю!"
Белла пожала плечами, но за рояль села и довольно складно сыграла первые аккорды романса "Нет, не тебя так пылко я люблю!", а Иоси подхватил слабым, но приятным тенором почти без акцента : "Не для меня красы твоей блистанье!" и дал знак Габи: "Давай, не подводи!". Так что той ничего не оставалось, как повести их за собой: "Люблю в тебе я прежнее страданье и молодость погибшую мою!"
На погибшей молодости Иоси закашлялся, Белла захлопнула крышку рояля и все кроме Габи отправились спать. Тамара на прощанье поцеловала Габи и подвела итог:
"Я вижу, вы тут без меня неплохо спелись".
"Неплохо, так что мне самая пора убираться" - согласилась Габи и начала составлять посуду в мойку. Она вытряхнула мусор, вытерла стол и загрустила - маленькая передышка на "Вилле Маргарита" закончилась, нужно собраться с силами и опять начинать жить. Куда же ей податься?
Утром, выкладывая перед Иоси лекарства и пол-питы с маслинами, она отвечала ему невпопад, потому что все еще искала ответ на этот вопрос. Ей пок4азалось, что Иоси обиделся - он сказал "Я вижу, тебе не до меня" и умолк. Но ей и вправду было не до него, она продолжала ломать голову, куда бы ей деваться, пока поспешно запихивала в чемодан свои пожитки, которых оказалось больше, чем она предполагала.
В самый разгар сборов, когда неподатливая крышка переполненного чемодана никак не хотела закрываться, в комнату к ней ворвалась Тамара, вполне восстановившая себя в образе прислуги:
"Тебя к телефону! - выкрикнула она. - Мужской голос! Срочно!"
"Эрни!" - вспыхнуло в груди Габи. - Только он знает номер этого телефона!"
Она побежала вслед за Тамарой на кухню и жадно схватила белую трубку.
"Неплохо ты спряталась от меня, женка, - игриво проворковал в трубке голос Дунского. - Немало крови я пролил, пока достал твой номер!"
2.
Самолет, завывая для острастки, помчался по взлетной дорожке, и добился своего - сердце Габи затрепыхалось и закатилось куда-то вниз под ребра. Недавно она прочла славный романчик одной американской феминистки, в котором утверждалось, что страх полета присущ всем сексапильным женщинам. Он будто бы однозначно связан с активностью женских гормонов, из-за чего боязливая героиня романчика, очутившись в Европе, охотно переходила от одного любовника к другому, лишь бы не оказаться снова в самолете по дороге к себе в Америку.
А бедная сексапильная Габи, подавляя страх полета, как раз летела в Европу, где менять любовников ей вряд ли предстояло. Потому что ее сопровождал в Европу законный муж, вернувшийся совершенно преображенным. Во-первых ему так плохо пришлось в Киеве, что он снова полюбил Израиль, во-вторых ему было там так одиноко, что он снова полюбил Габи, а главное - он похоронил там маму и продал ее квартиру на Крещатике, отчего сильно разбогател. Не так сильно, конечно, чтобы откупить у Беллы "Виллу Маргарита", но достаточно для того, чтобы снять новую квартиру в приличном районе и слетать с Габи в Европу до начала занятий в киношколе.
Внезапная идея этой авантюры возникла у Дунского после посещения им своего любимого парикмахера Давидки, всякий раз превращавшего его на некоторое время в демонического красавца. Неясно, что делал Давидка с непослушным чубом Дунского, но первые две недели после стрижки тот был так хорош, что даже молоденькие девочки начинали строить ему глазки на улице и в автобусе. Как утверждал Дунский, именно ради Давидкиной стрижки он покинул родной Крещатик и возвратился на негостеприимную родину хумусов и хамсинов, которые ненавидел в равной мере, сам понимая, как это несправедливо.
Дунский ушел в парикмахерскую нормальным лохматым евреем, оставив Габи принимать душ в скромном гостиничном номере, снятом ими с понедельной оплатой до того дня, когда можно будет въехать в новую квартиру, Из парикмахерской он вернулся демоническим красавцем, во вновь остриженной голове которого бушевали идеи совершенно другого масштаба.
"Завтра мы летим в Европу, - объявил он, не переведя дыхания после быстрого бега на четвертый этаж, вызванного очередной поломкой гостиничного лифта. - Я уже заказал билеты".
"Почему завтра, а не сегодня?" - поинтересовалась Габи сквозь жужжание сушилки для волос, думая, что он шутит. Но он нисколько не шутил.
"Потому что на сегодня билетов не было, да и на завтра тоже. Мне просто повезло - кто-то отказался от билетов как раз в ту минуту, как я уже повернулся, чтобы уйти".
Все еще не веря, Габи выключила сушилку:
"А чего такая спешка? Нельзя было бы купить билеты на послезавтра?".
"Неужто ты не понимаешь, что все билеты давно проданы на месяц вперед! А то и на два! Я же тебе сказал - мне просто повезло!".
"Но мы еще утром никуда не собирались ехать!".
"Но Давидка летит именно завтра!".
"При чем тут Давидка? Ты же не собираешься через пару дней стричься снова?"
"Дело в том, что Давидка снял на две недели машину и приглашает нас ехать с ними и разделить расходы пополам".
Это звучало заманчиво - прокатиться по Европе на машине, ведь ни Габи, ни Дунский не умели водить. Ради такого удовольствия стоило даже стерпеть общество парикмахера Давидки, тем более, что Дунский на правах интеллигента потребовал, чтобы маршрут выбирал он. И Габи сдалась - она поспешно побросала в чемодан косметику и самые нарядные свои одежки, - все ж таки Европа! Дунский так и припечатал: "Собралась Дунька в Европу!", однако последнее слово осталось за Габи: "От Дунского слышу!" крикнула она. После чего они дружно захохотали и повалились на скрипучую гостиничную кровать, целоваться и ласкать друг друга, совсем как в добрые старые времена.