* * *
О намерении моем стать хирургом я никому не говорил, но сам не забывал о нем ни на минуту. Бессмысленно было бы только мечтать. Надо было что-то делать. Прежде всего взял в городской библиотеке толстую книгу "Полевая хирургия" и начал ее читать, таясь от всех. Затем я решил подлечить Зоину ногу. Почему девочка часто говорит, что у нее болит ступня? Ступни-то ведь у нее и нет.
- Зоя, - попросил я, - покажи мне больную ногу.
- Зачем тебе? - удивилась она.
Я объяснил ей все и, мне кажется, очень убедительно, но она вдруг заупрямилась: "нет" да "нет". Она не захотела снять с больной ноги нечто вроде стеганого рукава, который сшила для тепла Лара.
Тогда меня осенила замечательная мысль - показать Зоину ногу начальнику госпиталя. Пусть он даст Зое подходящий протез.
- Завтра пойдем со мной. Пусть твою ногу посмотрит врач.
На это Зоя согласилась.
На другой день мы с ней не пошли в школу и отправились в госпиталь. К начальнику нас не пустили. Тогда я через санитарку вызвал Сеню, а он уже договорился, что начальник нас примет. Впрочем, начальник был чем-то занят, и нам пришлось посидеть на скамейке в коридоре. Потом он вышел к нам - голова белая и халат белый.
- Это вы ко мне?
Когда мы вошли в его кабинет, я объяснил, зачем мы пришли. Он спросил, как нас звать, и сказал:
- Так вот, Костя, твою сестренку ты подожди там…
Он махнул в сторону двери.
- Нам с Зоей свидетели не понадобятся.
Почему-то он был уверен, что она моя сестра. Возражать я не стал. Через некоторое время он позвал меня обратно. Усадил на белую табуретку.
- Так вот что я вам обоим скажу: протез сейчас подобрать нельзя. У нас таких нет… Другими словами: пусть Зоя немного подрастет. А насчет того, как сложится дальнейшая жизнь - пусть не сомневается: будет Зоя свободно ходить, даже танцевать. Вы поняли меня?
Мы кивнули утвердительно, сказали "спасибо" и хотели уйти, но он догнал нас в дверях и обоим уважительно пожал руку: сперва Зое, потом мне.
В коридоре Зоя почему-то заплакала.
* * *
Как прошла зима - рассказывать не буду…
Опять наступил апрель. Последний апрель войны. Теперь нельзя было возить Зою на санках. Да и на костыльках своих она управлялась очень ловко. Доходила до школы быстро, почти как я. Кирьяковы снова переселились к себе наверх… А с нашей Нюрой что-то случилось. Во-первых, она все время что-то напевала. Слов нельзя было разобрать, но губы ее шевелились, и ходить она стала легко и весело, словно под музыку. Во-вторых, все свободное время пропадала у Лары и с ее помощью что-то шила себе. Несколько раз за вечер Нюра сбегала вниз к нашему большому зеркалу и приказывала мне:
- Отвернись к окну!
Это значило, что она примеряет кофточку или юбку. А что было смотреть в окно? Все одно и то же - серый лед и остров с черными кустами. Шила она из старья и, по-моему, ничего хорошего не получалось, но сестра, видно, была другого мнения. Вообще я заметил, что ей вдруг захотелось быть красивой. Дошла до того, что взяла у меня толстый красный карандаш, и не призналась. Но меня ведь не обманешь. Куда делся карандаш, я увидел по ее губам - они вдруг стали ярко-красными. Я прямо сказал ей, что нехорошо так делать - красть у родного брата карандаш, который, между прочим, нигде не купишь.
С началом весны старая школа тянула к себе как магнитом. Каждый день мы залезали в госпитальный сад. Раненые встречали нас приветливо, шутили с нами, малышей брали на колени, со старшими играли в шашки и домино. У каждого мальчишки появился свой взрослый друг. И у меня, конечно, дядя Сеня. Нюра привозила его в сад на коляске и оставляла где-нибудь около беседки. Помню его ясно: плотный, с оспенными рябинками на лбу и щеках, глаза серые, внимательные и всегда такие, как будто он собирается сказать что-то смешное. Когда читал, надевал очки. Из березового полена с помощью отцова топора и перочинного ножа я смастерил отличные "цыпки" - посередине манок, а по бокам две ловушки для птиц. Вот с этой штукой я и появился однажды в госпитальном саду. Дядя Сеня осмотрел их, похвалил и сообщил, что в детстве мастерил точно такие же.
Он, как и другие раненые, был в одном нижнем белье. Старшая сестра Бахтина не разрешила выдавать раненым пижамы, чтоб они не уходили в город. Конечно, дядя Сеня никуда бы не ушел, он вообще еще ходить не мог, но тут всех стригли под одну гребенку.
- Без штанов какой я мужик, - ворчал дядя Сеня. - Вот дуреха!
"Дуреха" - это я выразился очень мягко. Дядя Сеня употребил куда более крепкое словечко, но тут же вспомнил, что за его спиной стоит Нюра, и спохватился:
- Ты прости меня, Нюра… С языка само сорвалось. Ты иди, отдохни.
Нюра согласилась отдохнуть, кивнула в мою сторону:
- Если нужна буду - пусть позовет.
Когда Нюра ушла, дядя Сеня подозвал меня:
- Тебе на первый раз поручение… Знаешь, где базар?
Он оглянулся, вытащил из-за пазухи краюху хлеба:
- Дуй на базар и обменяй вот это на махру. Только чур - никому! Держи кисет…
- А сколько дадут махры?
- Ты не рядись - сколь насыпят, то и ладно.
Базар находился в двух кварталах от госпиталя. Чем тут только ни торговали - всякими нужными и ненужными вещами: мышеловками, вениками, травами, солью, старой и новой одеждой. Один старичок торговал огарками стеариновых свечей. За каждый огарок он просил по десять рублей.
Моим ломтем хлеба сразу заинтересовались:
- Эй, пацан, подваливай сюда…
- Сколь просишь?
- Давай баш на баш - твой хлеб, моя литра молока.
Будь моя воля, сменял бы я хлеб на молоко, но дядя Сеня ждал махорку. Нашел я ее у парня с подвязанным грязным бинтом подбородком. Он насыпал мне граненый стакан махорки и еще добавил - бросил в кисет щепотку.
- Закури, - предложил он мне, - крепкая, мягонькая…
- Я не курю…
Он окинул меня недоверчивым взглядом, но я не врал. Курить я попробовал всего один раз. Серега уговорил, но ничего не получилось. У меня закружилась голова и чуть не вырвало.
В общем, принес я дяде Сене стакан самосада. В это время вернулась Нюра. На махорку она не обратила никакого внимания, а вот кисет заинтересовал ее. Кисет и правда был занятный: на синем бархате кто-то вышил красными бусинками: "Далекому другу от Любы из Перелюба".
- Кто эта Люба? - спросила Нюра.
- Любушка-голубушка… - подмигнул дядя Сеня.
- Жена?
- Жену мою не Любой зовут, - серьезно ответил дядя Сеня.
- Она, наверное, красивая?
- Кто? Люба?
- Жена твоя. Покажи карточку.
- И рад бы, да нет ее. Ранило меня - и прямо в медсанбат. Очнулся в одном белье, а карточка в кармане гимнастерки лежала…
Посмотрел внимательно на Нюру, озабоченно покачал головой:
- Ну и закуксилась… Ты, Костя, знаешь что - маленько пробегись.
- А долго бегать?
- До угла и обратно. Я время засеку…
Он взглянул на наручные часы. Часы у него были что надо - швейцарские, трофейные, с черным квадратным циферблатом.
- До какого угла?
- Хотя бы где магазин.
Вот это "хотя бы" меня сильно расхолодило - значит, ему все равно, до какого угла… Но делать нечего - побежал. Сперва во всю мочь, а потом рысью. Бегу и думаю: "Тоже мне - нашли дурачка. Зачем мне всю дорогу бегом бежать?" Обратно шел, уже не торопясь.
Пришел, а они меня ни о чем не спросили. Дядя Сеня даже время посмотреть забыл.
Сестру я не сразу узнал. Что-то случилось с ее лицом. Смотрю, а она улыбается. Когда увозила его, слышал, как она сказала:
- Хороший ты человек, Сеня.
Он возразил:
- Был человек, да сплыл. Теперь немец от меня полчеловека оставил.
А ночью мне почему-то не спалось. И Нюра не спала. В одной рубашке она сидела на подоконнике и смотрела на темную улицу. Сомневаюсь, чтобы она там что-нибудь могла увидеть. Я спросил шепотом:
- Дядя Сеня тебе нравится?
Она даже не повернулась ко мне.
- Не твоя забота…
Через несколько дней дядя Сеня попросил меня написать письмо. И пояснил:
- Катя нашла меня… Надо ответить…
Я принес из дома чернильницу-непроливашку, тетрадь в клеточку и ручку. Писал стоя на коленях перед садовой скамейкой. (Теперь дядю Сеню не возили на коляске - он учился ходить с помощью костылей.)
Сидя рядом со мной, он продиктовал:
"Родная моя жена Катя! Вот скоро год, как я мотаюсь по госпиталям. Всякое бывало - одно время ногу хотели совсем оттяпать, а правая рука и теперь не гнется. Главный наш хирург Людмила Михайловна, хорошая такая женщина, спрашивала меня перед операцией: "Как тебе руку зафиксировать? В согнутом положении или прямом?" Я спросил ее: "А в том и другом нельзя?" Она смеется: "Никак нельзя. Она двигаться не сможет. Как заживет, так и останется".
И я решил: лучше в прямом, чтобы косить можно было.
Ты спрашиваешь меня, почему я так долго молчал - а молчал я по причине неясности: что мне делать после госпиталя - домой возвращаться или какого другого пути искать? Без всякой доброты напиши, чтобы я никому потом не был в тягость. Лучше все сразу выложи.
Поцелуй от меня Ниночку и Костю. Большие теперь, наверно, стали? Поклон также деду Захару и всем родным и знакомым.
С уважением и любовью твой муж Семен."
Потом дядя Сеня попросил:
- Дай сюда!
Взял исписанный тетрадный лист, долго держал его в руках: то ли читал, то ли о чем-то думал. Посмотрел на меня с сомнением.
- Что-нибудь не так? - забеспокоился я.
(Уж больно не хотелось мне переписывать - Ольга Михайловна в школе с этим надоела.)
- Все правильно, - вздохнул дядя Сеня и порвал письмо на мелкие кусочки. - Так-то лучше будет…
В ту ночь я слышал, как Нюра сидела у мамы на краю постели и рассказывала про старшую медсестру Бахтину:
- Во все нос сует… "Поставлю вопрос о пребывании…" Ну и пусть ставит… Не боюсь нисколько… И мне высказалась: "У вас не любовь, а сплошное затмение…" Много она смыслит, старая грымза…
Я повернулся на другой бок, чтобы лучше было слышно. Но ужасно догадливые эти взрослые.
- Тише, - шепнула мама, - Костя, кажется, проснулся.
И Нюра замолчала.
* * *
Тогда же произошло еще одно событие. По правде сказать, меня все время мучило одно сомнение: "Как же я стану хирургом, если проявляю обыкновенную трусость?" Бывшая учительская не давала мне покоя.
И вот однажды вечером я подошел к бывшей школе с той стороны, где рос последний тополь. Самое трудное было преодолеть гладкий ствол. Дальше росли ветки. Но я, конечно, взобрался наверх, хотя с головы слетела фуражка.
Стал смотреть в окно. В комнату ввезли на высокой тележке кого-то прикрытого белым. Когда его перекладывали на стол, я увидел его лицо - оно было совсем молодое и похожее на лицо нашего Гриши. Я даже чуть не вскрикнул - сперва подумал, что это он. Но чудес на свете не бывает… И я заставил себя смотреть. И видел все с самого начала до самого конца. Ни разу не закрыл глаза, хотя были моменты, когда мне становилось страшно…
С тех пор, как только освещались окна операционной, я взбирался на тополь и смотрел. Но никому из ребят я об этом ни словечка…
В госпитальный сад мы попадали всегда одним и тем же путем - знали место, где доска в заборе висела на одном гвозде. Дядю Сеню и Нюру я почти всегда находил в самом конце сада, в зарослях черемухи, где кто-то поставил скамейку. Однажды здесь я застал Нюру, очень расстроенную. Она шла медленно, но меня почему-то не заметила. Я окликнул ее. Она вздрогнула и подняла на меня заплаканные глаза:
- Ты куда?
- К дяде Сене.
Он сидел на своем обычном месте. По его лицу я тоже заметил, что и у него что-то случилось.
- Иди-ка сюда, - позвал он.
В руках у него было письмо и не треугольное, какие он получал из других госпиталей, а в длинном сером конверте.
- Нюра читать не захотела, а ты прочти…
Мне приятно было такое доверие. Я сел рядом и прочитал:
"Здравствуй, мой многоуважаемый муж Семен Макарович! С низким поклоном пишет жена ваша Екатерина Самсоновна. Очень надеюсь, что на это письмо вы мне ответите самостоятельно, хоть левой как-нибудь. Неужели я заслужила такое, что вы и написать не желаете. А я к вам нисколько не переменилась.
Мне два раза писала ваша старшая сестра Бахтина - дай ей бог здоровья, такая расчудесная женщина - и описала все ваше состояние и в настоящее время и на будущее. Скажу вам с полной откровенностью: какой ты ни есть - ты один у меня на веки вечные. И зачем ты в голову взял такую несуразицу. Что-нибудь придумаем насчет работы. У нас Степанов уходит на пенсию, так, может быть, тебя возьмут на его место.
Косте брюки опять стали коротки. А Ниночка совсем барышня - Кости уже стесняется, когда утром одевается…
Еще Бахтина писала про твой орден. Мы все тебя сердечно поздравляем: и я, и сестра Тоня, и ее муж Егор Петрович, и Ниночка, и Костик. На том письмо кончаем. Жена твоя
Екатерина Самсоновна."
- Ну и что ты решил? - дочитал я письмо.
- Прямо не знаю, что и делать…
Он задумался, как будто забыв, что я рядом.
- Ты почему никогда ко мне не придешь?
- Приду, - ответил он с готовностью.
Я сказал, что у меня есть деревянный линкор, совсем как настоящий, только маленький. Уж очень мне хотелось, чтобы дядя Сеня пришел. И он сдержал слово (вот такие люди мне нравятся: сказал - сделал).
Он пришел в воскресенье - точнее, не пришел, а приковылял на костылях. Так далеко он еще не ходил и очень устал. Когда Нюра увидела дядю Сеню в окно, она почему-то убежала наверх. Войдя и поздоровавшись со мной, он спросил:
- А где Анна Захаровна? Не заболела?
- Анна Захаровна?
Я не сразу сообразил, о ком он говорит - прежде он никогда так не называл Нюру. Да и никто не называл, Я был уверен, что, услышав его голос, она сразу придет, но ее все не было и не было. И я позвал:
- Нюра, дядя Сеня пришел.
Тогда она спустилась вниз в новом платье (потом-то я понял, что оно вовсе не новое, только перешитое) и с губами, ярко накрашенными моим карандашом.
Вначале, мне кажется, они оба были почему-то смущены.
- Вы здесь живете? - спросил дядя Сеня.
- Здесь, - отвечала Нюра.
Дядя Сеня подошел к окну:
- Река у вас… Лед идет…
- Это Томь… Но со второго этажа еще лучше видно. Пойдемте, посмотрим.
Мне это не очень-то понравилось, так как он все-таки пришел не к ней, а ко мне - зачем же уводить от меня моего гостя. Уж столько-то я понимаю - что вежливо, а что - нет. Они ушли наверх и, должно быть, он дал ей читать то письмо. Я это понял по ее вопросам:
- Значит, она - Самсоновна?
- Стало быть, так.
- А кто такой Степанов?
- Приемщик сырья в сельпо.
Я все ждал, что дядя Сеня спустится вниз, но сделать это он не торопился, и потому пришлось понести показать ему линкор наверх. Корабль был не совсем еще готов: его надо было покрасить, но масляной краски я нигде достать не смог, акварельная же долго не продержится, ведь ему не на столе стоять, а плавать. Дядя Сеня похвалил линкор, но без души - видно было, что думал о чем-то другом. Я ожидал совсем не того - каких-нибудь вопросов, дельных советов.
"Скорей бы лед прошел на Томи. Тогда бы можно испытать линкор на большой воде, а в ручье не хватает глубины", - думал я.
Потом пришла мама, но на этот раз повела себя странно. Обычно очень гостеприимная, она с дядей Сеней держалась строго и ни разу ему не улыбнулась. И ничем не угостила (а у нас была копченая рыба - получили вместо мяса по продуктовым карточкам).
Дядя Сеня посидел и ушел, и разговора хорошего не получилось, а я надеялся, что он подробно расскажет, как воевал с фрицами.
В общем, вышло все совсем не так, как я ожидал. Нюра пошла проводить его и сказала, не обращая внимания на меня:
- Значит, надо ехать.
- Ты думаешь?
- Обязательно… Ведь там дети…
В первые дни мая наступил срок отъезда дяди Сени. Мама не позволила мне пропустить занятия в этот день, поэтому я отсидел все пять уроков и чуть не опоздал. К госпиталю я прибежал, когда автобус был уже заполнен. Уезжающие сидели на своих местах, только дядя Сеня стоял, опираясь на палочку, у кабины шофера.
- Дядя Сеня, - окликнул я его.
- А, это ты?! - обернулся он ко мне.
"Это ты" не понравилось мне. В его голосе прозвучало разочарование, как будто он ждал не меня.
- Вот возьми. Передай своему Косте!
Я отдал линкор. Дядя Сеня взял его под мышку и обещал дома покрасить (масляной краски я так и не раздобыл).
- Тебя долго еще ждать? - приоткрыл дверцу шофер.
- Сейчас, сейчас… - ответил ему дядя Сеня и попросил меня: - Слушай, Костя, будь другом… Позови Нюру…
Видно, он забыл с ней попрощаться.
Нюру я нашел на втором этаже, у окна, из которого она смотрела на автобусы. Я сказал ей, что дядя Сеня ждет ее.
- Вот еще чего не хватало, - усмехнулась она. - Надо ему - пусть сам идет…
- Он же плохо ходит.
- Ну и что?
- Так что сказать ему?
- Что хочешь, то и говори.
Когда я вернулся, автобус уже фыркал.
- Семен, ты что - остаешься? - крикнул кто-то в окно.
- Я сейчас, ребята…
И ко мне:
- Ну что?
- Не хочет она.
В автобусе засмеялись:
- От ворот поворот…
- Вот и весь сказ…
- Ну, едешь или как?
- Еду.
Навстречу ему из раскрытых дверей потянулись руки.
- До свидания, дядя Сеня, - крикнул я. - Адрес-то помнишь?
- А как же… Я приеду на будущий год.
Автобус тронулся.
Бахтина, высокая, широкоплечая, стояла рядом.
- Вот и ладно, - вздохнула она и пошла в госпиталь.
"О чем она? - подумал я. - Уехал мой лучший друг - что ж здесь ладного?"
Недели через две я получил письмо:
"Здравствуй, дорогой Костик! Добрался я очень благополучно. До Красноярска ехал со своими ребятами, а дальше один. Но и тут мне повезло - попались хорошие попутчики: и за кипятком бегали, и в карты со мной играли. Дома тоже все в порядке. Ребята вымахали - не узнать. Пока я по госпиталям кочевал, семья моя перебралась на другую квартиру - похожа на вашу. Тоже дом двухэтажный и из окон река видна - только у нас Амур. Теперь у нас две комнаты и даже с балконом. Будешь поблизости - заезжай к нам. Жизнь большая - может, еще и встретимся. А пока учись на "четыре" и "пять". Привет Анне Захаровне. Адрес мой простой: Хабаровск. Почтамт. До востребования.
С приветом, ваш Семен."
О том, что приедет - ни слова. "Неужели обманет", - опечалился я.