- Не обольщайся. Бьют - на котловской. Деды, если это деды, а ни Чавы, которых долбили всю службу, а потом они отвязываются на пацанах, никого не трогают - незачем. Всё на словах объяснить можно - люди понимают, а кто не понимает - есть котлы - ты им только скажи, они загрызут.
- Ты хоть раз котлов на кого-нибудь уськал?
- А на кого мне их было уськать? На тебя что ли? Или на Шайбу? Или на Мамонта? Вы и так всё понимали - хули уськать - не поняли бы, я бы сам вам по тыкве дал - сразу бы всё поняли.
- Во-во! Расскажи мне, классно быть дембелем?
- Как я тебе расскажу? Дослужишь - сам поймешь. Я что-то замерз - пошли в казарму. Буди Мамонта - опять спит слоник.
Шайба столкнул ногой Мамонта со скамейки на скрипучий песок, на что тот отреагировал по-своему:
- Такое ощущение, что здесь кому-то зубы жмут.
- Пошли домой, слоник, - сказал Шайба. - А то ты своим храпом всю дивизию разбудишь.
- Всю дивизию я раз буду! - парировал Мамонт, отряхнулся, показал Шайбе кулак, и все пошли в казарму.
Вова Перов уже проветрил в каптерке, налил, и ждал ребят, трынькая на гитаре. Когда все пришли и выпили, Вова задал Акиму, мучающий его вопрос:
- Аким, я не понял, как тебя Утаганов выпустил?
- Чего ты не понял, котелок? - спросил Леха Павлов.
- Я не понял, почему Утаганов, если, как говорит Аким, его заметил, то выпустил?
- Расскажи Аким, кто такой для тебя капитан Утаганов, - попросил Лёха. - А ты слушай, балбес, и мотай на ус - может, пригодится. Посмотри на его погоны - заслужишь такие же через полгода? Если не уверен - тогда слушай, - посоветовал Лёха Перову.
Аким затянулся.
- Весёлая была история, Вова. Сколько я тогда отслужил? - неделю, наверное. Нет - дней десять - где-то так. Уже писарем был. И вот утром как-то капитан Калачников говорит:
- Если я тебя в командировочку отправлю на пару дней домой, сможешь привести ватман, бумагу для машинки, кальку и всего такого?
- Смогу, - отвечаю я, и ушам своим не верю.
- Но предупреждаю, солдат, - вернуться нужно точно в срок. Заболел там, с мамой плохо - это не пройдет. Подведешь - больше в отпуск ни разу не поедешь. Понятно?
- Так точно.
- Ну, вот и договорились.
И дает мне командировочное - до двадцать четвертого мая. А сегодня - двадцать первое. А мне ещё работу нужно доделать. Я спрашиваю:
- А эту работу мне потом доделать?
- Нет, - говорит, - как доделаешь - так и домой. Не успеешь - считай, съездил.
А работы там дня на три, если по нормальному - "простынь" во весь пол, и всё это нужно написать в туши и мелким шрифтом. Что делать? Делать нечего - понял. И я взялся за работу. Не знаю, как, но к ночи я все сделал. Всё! Осталось дождаться утра - и на поезд. Домой.
Уставший, весь в туши, прихожу в казарму часов в одиннадцать - двенадцать. А там шалман - котлы гуляют. Что-то там отмечают. Вся казарма на ушах. Я, пытаясь не привлекать внимания, пробираюсь в расположение своей роты, показываю Лехе командировочное и говорю, что завтра домой.
- Отлично! - отвечает пьяный Лёха. - С тебя причитается.
- Согласен - привезу.
- Нет, не привезу - сегодня надо выставиться.
- А где взять-то ночью?
- Думай, солдат.
Вот те раз? Думай! Думай - не думай - взять негде. Хожу, гоняю. Смотрю, батальон гонца снаряжает в самоволку за выпивкой. Я подхожу к Заларинскому и говорю:
- Николай, я денег дам - пусть твой парень мне тоже пузырь возьмет.
- Чё, совсем охуел, маланец? - спрашивает меня Коля. - Мужики! - Обращается он к пьяной толпе котлов своего батальона. - В Роте Связи молодые совсем обурели - целый Котел Советской Армии идет за бухлом, а молодые Роты Связи ему задания дают водяры купить!
И зло, и сильно хватает меня за воротник, и притягивает к себе:
- Тебе, чё - еблище разнести?!
И вытягивает руку, а я всё на ней вишу. "Конец мне! Перегнул! - думаю я, и понимаю, что с разбитой мордой меня в отпуск точно не отпустят. - Плакала моя командировка на Родину!" Хорошо, Леха это дело засек и вписался:
- Коля, - говорит и хватает Колю за уже полетевший кулак. - Коля! Пацан завтра в отпуск едет - выставляется.
Коля, хоть и тугодум деревенский, но сразу просек, что к чему:
- О, это другое дело! - отпустил меня, поправил мне воротник и говорит: - Тогда с ним вместе иди - котлы тебе выпивку таскать не будут. На первый раз - прощаю!
Делать нечего - собираюсь, и в путь.
По дороге, мне парень объяснил, что идем мы к какой-то бабе Груни за бражкой - другого сейчас не достать. "Ну, за бражкой - так за бражкой" - мне, какая разница - лишь бы принести, поставить.
Пришли к бабе Груне, купили. Она ковшом из фляги нам в банку налила, всё не вошло, и то, что в ковше осталось, мы выпили - не пропадать же добру. Тем более что оплачено.
На обратном пути, проходя мимо бетонных плит, уже возле забора части меня кто-то хватает сзади за воротник и валит на землю. Патруль. Летёха и два солдата. Напарника моего тоже поймали. Банку разбили - бражкой воняет. И поволокли нас "пьяных" в комендатуру. "Вот тут-то точно всё! - подумал я. - Плакал мой отпуск! Теперь я залётчик. Завтра доложат Калачникову, что меня пьяного поймали в самоволке с бражкой - вылечу из Штаба и превращусь я, черт знает во что, потому что жить теперь спокойно Калач не даст - подвел!" И стало мне так грустно, но что делать - будем служить, как все - начнем с гауптвахты.
В комендатуре забрали документы, записали, забрали ремень, пилотку и в камеру. В камере - одни деды и пара забитых молодых. Я зашел, присел скромно на корточки у двери, и жду, когда начнется. Вместо лежаков в камере - во всю ширину невысоко над полом настил с часто набитыми треугольными рейками, на котором спать не возможно. Да что там спать - сидеть не возможно - ребра реек впиваются в задницу. Но кое-как устроится можно - всё лучше, чем на полу. После я понял почему - любил комендант такие шутки - вроде всё по Уставу, вот только незначительные мелочи, в виде реек, Уставом не запрещены, а, значит, их нужно использовать, чтобы испортить жизнь тем, кто в камеру попал. Это его конек - он мечтал сделать камеру для временно задержанных адом, а гауптвахту - маленьким подобием тюрьмы, где томилась Клара Цеткин. Он сам так говорил. Он в Германии служил и там видел эту тюрьму, а теперь это воплощал здесь - в Сибири. Одним словом, - козел он был порядочный этот комендант. Но о нем после.
Сижу, значит, я и жду, когда мне огребаться. А деды все страшные, здоровые, бывалые. А на моих плечах "золотом" горят лычки, а они все рядовые. А я ещё и молодой - полный бред. Я жду!
- Слышь, братан? - обращаются ко мне. - Тебе когда домой?
- Да, завтра должен был ехать, - совершенно правдиво отвечаю я. Конечно, я понимаю, о чем вопрос, но и ответ-то честный - авось сработает?
- Нихуя ты попал! - с искренним сожалением в голосе говорят деды.
- Да, уж!
- Тяни к нам, чего там сел. Двигайтесь, пацаны, - парень попал!
Пацаны пододвинулись, и я завалился между дедами на неудобный лежак. "Только бы до утра не поняли, что я молодой", - молился я. А то огребусь я по первое число за всё! А деды видят, что я незнакомый и интересуются:
- Танкист?
- Танкист.
Я одет "по черноте", то есть - черные погоны и петлицы - признак бронетанковых войск, если учесть ещё и то, что в петлицах новенькие "офицерские" танки. А это уже само по себе вызывает уважение. "По черноте" в дивизии ходят ещё артиллеристы и водители. Остальные - "красные", что не очень приветствуется на губе. Мои погоны - это уже плюс.
- За что попал?
- Выставиться пацанам хотел - с бражкой поймали.
Это - ещё плюс - за пацанов страдаю. (И, главное, не вру!)
- С бражкой - это труба! - с жалостью в голосе говорят деды. - Утаганов утором приедет - пиздец. Он за бражку - лично разбирается. Попал ты, брателла! Одно успокаивает: дембель - неизбежен! Синяки заживут - потом домой отправят. В конце июня. Не повезло!
Не повезло? Знали бы вы, с кем говорите - мне не повезло бы в сто раз больше. А пока - и это сойдет. Но вот не приятно, что какой-то Утаганов завтра за бражку будет лично "разбираться".
- Ну, покимарь, - сказали деды, и кто-то под меня сунул край, непонятно откуда взявшейся, шинели - чтобы не очень впивались рейки.
Это означало "смерть" - если чухнут, кого пригрели!
До утра время кое-как доползло. За этот промежуток, привозили кого-то, кого-то из молодых строили, кто-то с кем-то ругался, кого-то немного били, а я с ужасом делал вид, что "кимарю" и не шевелился.
В шесть утра хлопнула входная дверь, дежурный громко доложил, все забегали, открылись двери камеры - развод - Утаганов приехал. Все, без исключения все, боялись его появления, и вот оно наступило! Жизнь моя подошла к концу.
Здоровый, сухощавый, высокий, упругий Казах или Киргиз капитан Утаганов ходил вдоль строя, и читая документы, сверлил глазами тех, кто отвечал: "Я". Он молча смотрел. Оценивал. Ему бы повязку на рукав с пауком из четырех букв "Г" - один к одному, как в Германии. Страшно!
- Захаров!
- Я.
- Откуда?
- Танковый полк, - я пытался отвечать четко и громко - не раздражать и, чтобы, ни дай Бог, не переспросил.
- Я знаю, что танковый полк - родом откуда?
Я ответил.
- В какой школе учился?
- В пятьдесят седьмой! - ответил я, но не понял, нахрена это ему надо.
- А жил где?
- Напротив школы.
- Мать как зовут?
- Галина Александровна! - Я вообще ничего не понимал. "Вот, - думаю, - эсэсовец!"
- После развода - его ко мне! - приказал он дежурному по комендатуре.
"Всё!" - понял я. И задрожали колени. И яйца втянулись, аж до горла.
После развода двое солдат и один офицер ввели меня в кабинет Утаганова.
- Товарищ капитан, по вашему приказанию, задержанный…
- Свободны! - оборвал дежурного Утаганов, и они выскочили из кабинета, как ошпаренные.
- Ну? За что попал? - сидя за своим столом, спросил меня Утаганов.
Я доложил.
Утаганов ухмыльнулся.
- Давно у нас?
- Двенадцатого из учебки привезли.
- Меня помнишь? - вдруг спросил он.
- Нет, - ответил я. С чегой-то я его должен помнить?
- А я тебя ещё вот таким помню. - И Утаганов показал рукой, чуть выше пола.
Я молчал. А что было спрашивать - откуда он меня помнит, что ли?
- Я с твоей матерью в одном классе учился, - пояснил капитан.
…? - Я вопросительно молчал.
- Ты меня должен помнить - я у вас часто бывал, когда Галка в ресторане работала. Помнишь?
- Не помню, товарищ капитан, - безнадежно сознался я. Я его действительно видел в первый раз.
- Да, наверно - ты тогда совсем маленький был. - И Утаганов стал что-то вспоминать, глядя на меня.
Наверное, у них с матерью что-то было, иначе бы я так долго не стоял.
Утаганов нажал клавишу селектора:
- Дежурный! Документы и вещи Захарова ко мне!
Через секунду влетел дежурный:
- Товарищ капита…
- Положи на стол. Здесь всё? - уже спрашивая у меня, произнес Утаганов.
Я мельком взглянул: военник, командировочное, блокнот, ремень, пилотка - вроде, всё.
- Вроде всё, товарищ Капитан.
- Свободен, - сказал он дежурному.
Дежурный испарился.
- Забирай, - сказал он мне.
Я забрал свои вещи и стоял, всё это держа в руках.
- Заправься, - сказал Утаганов.
Я положил документы и блокнот во внутренний карман, туго застегнул ремень и надел пилотку.
- Калачников тебя за чем в командировку отправляет?
- За бумагой: за ватманом и для машинки.
- Мать увидишь - привет передавай. Вернешься - про меня не забудь - бумаги занесешь.
- Так точно!
- Ну, всё - свободен, сынок!
(Сынок?) - Про себя!
И Утаганов, нажав на кнопку селектора, приказал, чтобы меня выпустили.
Я вылетел из комендатуры, окольными тропами в утреннем тумане добрался до забора части, перемахнул его и бегом в полк. А там уже развод. Построение, доклад. Командир, Начальник штаба, Калачников, дежурные офицеры. Солдаты в строю. Как-то мне удалось незаметно втиснуться в строй, но не со своей ротой, а немного дальше - с третьим батальоном. Дежурный, получив утреннюю сводку, докладывает о происшествиях в полку:
- Двое задержаны патрулем в самоволке в не трезвом состоянии: рядовой такой-то (это мой напарник - он остался в комендатуре) - первый батальон и младший сержант Захаров - рота связи.
- Никак нет! - кричу я. - Младший сержант Захаров - в строю!
Лёха Павлов и Калачников выпучили глаза - они оба знали, что я залетел. И не могли понять, как я оказался в строю? Как я смог уйти из комендатуры, от Утаганова, от нашего же наряда-патруля? Не поверил и дежурный:
- Младший сержант Захаров!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть! - отвечаю я.
Все смотрят - точно я!
- Ваш военный билет! - не унимается дежурный - он-то точно знал, что меня поймали. Наверное, думал, что я свалил. А это значит, что документы должны остаться в комендатуре.
- Есть, - отвечаю я, и достаю военник.
Калачников лично проверил, и говорит мне:
- Бегом в штаб!
- Есть! - Я бегом убываю в штаб.
Расспросы, объяснения, всё такое. Главное - я успел на поезд. Сгонял домой. Пару ночей и один день провел с подружкой. Успел вернуться в срок и привести огромный рулон ватмана, две сумки бумаги и прочей чепухи. А дедам - настоящей водки за пять пятьдесят!
- Понял, ты, Тагила из нижнего Мудила? - спросил Мамонт Перова. - Дай-ка мне гитару в руки, я щас сбацаю что-нибудь на блатной манер.
Парни засмеялись:
- Ты уже один раз сбацал! Не давай ему, Вова, гитару сейчас такое начнется!
* * *
Мамонт в жизни не умел играть ни на одном музыкальном инструменте. Но в тот день, - 23 февраля, - втихаря где-то нажравшись, его занесло в солдатскую чайную. Впрочем, куда было ещё идти Мамонту в такой день. Однако в этот раз именно в чайной командование части решило устроить концерт для младшего офицерского состава и членов их семей. "Членами их семей", как правило, называли их жен, поэтому в Чепке, как в среде солдат называлась чайная, собралась довольно пестрая публика с "золотыми" погонами и декольтированными платьями, в духах и блестках. Сели за накрытые столики. Там же был и полковой ансамбль, который всю зиму, отлынивая от нарядов, чего-то там репетировал в теплом клубе, чтобы сегодня сыграть. Члены ансамбля - ребята, которые отслужили уже больше года-полтора, потому что именно такие способны были увиливать от работ в холодные зимние дни. Играл ансамблишко так себе. Но это была первая настоящая работа нового комсорга полка, прибывшего в августе в часть прямо из политического училища. И он очень хотел прогнуться. И парни его почти не подвели - все пока были трезвыми, единственно что, так это ударник залетел на губу. А что за ВИА без ударных. Срочно найти! Комсомолец уже начал нервничать - срывалось запланированное мероприятие и его прогибы. И тут появляется остекленевший Мамонт.
- Опля! Это я неудачно зашел! - подумал Мамонт и хотел, было, развернуться, чтобы свинтить из Чепка, но его заметил солист группы Андрюха Анч и, чтобы спасти ситуацию, сказал комсоргу:
- Вон Сергей Мамонтов - на ударнике играет классно - в школе в ансамбле играл!
После Андрюха сознался, что хотел только пошутить. Думал, посадят Мамонта за барабаны, которые из-за тесноты помещения поставили в гардеробе, и то, как на них кто-то будет стучать, всё равно, никто не услышит - польта (именно так он сказал) заглушат звук.
Комсомолец полка сразу схватился за это предложение - время поджимало - пора было начинать концерт. А пьяная, улыбающаяся рожа - Мамонт, вдруг согласился. Его переодели в чей-то приличный китель со значками и усадили за барабаны. Сев среди шинелей и шуб за установку, Мамонт наступил на педаль большого барабана. "Бум" - как поварёшкой по башке ответил барабан. Мамонту это понравилось. "Тыррррр" - пробежался Серега палочками по натянутой коже - ништяк! "Бдзынь, бдзынь", - ответили тарелки - воощее красота! И Мамонт вспомнил "Цепелинов"!
- Как? - спросили его ребята.
- Нормально звучат - отыграю! - вжившись в роль, ответил обнаглевший Мамонт.
Парни улыбнулись и с гитарами вышли к гостям.
- Уважаемые товарищи офицеры, - начал программу комсорг, четко произнося слова в иногда фонивший микрофон. - Уважаемые женщины! Начинаем концерт, посвященный Дню Советской Армии и Военно-Морского… ну, и так далее.
Первую песню Сергей Мамонтов отыграл тихо и скромно - чуть-чуть доносился его ударник из гардероба. Следующая - уже была лучше (как ему казалось). Потом были стихи, и Мамонт отдыхал. Потом еще пару песен строго под гитару, но Серёжа успел вставить несколько ударов в такт музыки, сбивая поющего, но никто не заметил. А когда Анч запел "Уголок России", Мамонт почему-то решил по-настоящему поддержать Андрюху. Комичность ситуации состояла в том, что Андрей Анч - вечный залётчик, с синими руками от партаков, известный в полку, как самый отъявленный хулиган, все свои полтора года, считай, с первого дня не вылезавший с гауптвахты, но, в сущности, нормальный белокурый парень, чем-то очень похожий на Есенина - пел всегда эту песню действительно от всей души! Он её всегда здорово пел - вышибая слезу. И это был, как казалось комсоргу, самый лучший номер программы.
Во время вступления, Мамонт всего три раза ударил по тарелкам и один раз наступил на педаль. Потом Андрей затянул:
- У-го-лоо-к Ро-сси-и, О-тчий дом…
- Дынч-бах, дынч-бах. Тададададат-та тада! - ответило из глубины гардероба.
- Где ту-ма-ны сии-ни-е за ок-ноом…
- Бдзынь-бдзынь, бух. Бдзынь-бдзынь, бух! - звенели тарелки, и бухал Большой.
- Где тво-и нем-но-го гру-стны-е…
- Тырррр, тырррр, дзынь. Тырррр, тырррр, дзынь!
- И глаа-за и пее-сни руу-сски-е.
- Тададададат-та тада! Бах-бум! Дзынь-дзынь (на всякий случай).
Короче, чтобы не ломать песню, Мамонта вытерпели все три куплета и припевы, потом сделали перерыв, отобрали у него палочки, китель, нахлобучили шапку и выпроводили из Чепка, так и не угостив чаем и пирожными, которые приготовили для солистов, чтецов и музыкантов. Мамонт пообещал, что он это им запомнит!
В принципе, концерт прошел нормально.
* * *
- Чё, вы, ржоте-то, уроды? Я нормально сыграл. Я виноват, что они нихрена в роке не понимают? Чё вы мне гитару не даете? Чё я с ней сделаю? - Мамонт уже порядком набрался. - Аким караульный автомат задрочил - нихуя. А Серёжа гитару попросил - все сразу залупились, как декабристы. Ты расскажи, расскажи писаришка, как тебе полковое оружие доверили, и что ты с ним сделал!