- Занимаются еще ради здоровья,- ворчал Луговой,- а ты со своим мотокроссом когда-нибудь свернешь себе шею. Играй в шашки, плавай, ходи на лыжах... Но к чему тебе гандбол? А теперь еще самбо занялась, вся в синяках ходишь...
- В синяках? - удивлялась Ирина и простодушно задирала юбку, высоко обнажая загорелые крепкие ноги.- Действительно. Кошмар! Ты не разлюбишь меня?
Столь же простодушно она обнимала его посреди улицы и целовала в щеку. Луговой торопливо отвечал на поцелуй и воровато оглядывался - черт знает что, пятый десяток пошел, а ведет себя как...
-Фи, ты ведешь себя как мальчишка,- целуешься на улицах,- неодобрительно констатировала Ирина, и в глазах ее плясали веселые искорки,
У обоих было столько дел, что порой не удавалось видеться по неделе.
Кончилось тем, что Луговой перетащил ее в свою гагу. Она потеряла в зарплате, он не подумал об этом, а когда узнал, расстроился. Ирина жила вдвоем с матерью-пенсионеркой и в роскоши, прямо скажем, не купалась. Зарабатывать она не умела, экономить тоже, он же ничем не мог ей помочь. Предложил однажды денег... Реакция 11рины оказалась такой, что он надолго зарекся повторять свою попытку. Единственно, что ему порой удавалось,- что "отредактировать" ее материал, а фактически просто переписать заново и куда-нибудь пристроить.
В газете пока не догадывались об их отношениях. При одной мысли, что какие-нибудь слухи могут дойти до Люси, Лугового бросало в дрожь. Уж если она устраивала ему такие сцены без всяких причин, то можно себе представить, что будет, коли причина найдется.
Впрочем, теперь, в связи с его переходом в журнал, говорил себе Луговой, оснований для разных нежелательных разговоров станет меньше, но и возможностей видеться тоже. А может быть, взять Ирину в "Спортивные просторы"? Он ведь будет обновлять редакцию и наверняка уведет кого-то из газеты. Пять ли, шесть ли человек, кто заметит? "Да нет,- признавался он сам себе,- вот уж это заметят, нечего себя обманывать".
Он понимал, что теперь еще реже будет видеться с Ириной, и ему становилось тоскливо. Конечно, в газете их встречи были случайны, мимолетны, на людях, но все же...
Все же, когда он видел ее, загорелую, крепко сбитую, в ее неизменных джинсах, веселую, сердитую, всегда чем-нибудь увлеченную, у него становилось тепло на сердце. Он начинал энергичней работать, у него словно прибавлялось сил.
Позвонит ли она ему в Инсбрук, когда будет дежурить? Он просил ее об этом, хотя прекрасно понимал, что разговора никакого не получится - она ведь не одна в олимпийской группе, да и он не один в своем отеле или пресс-центре ("Интересно, как здесь будет со связью?"-• мелькнула профессиональная мысль).
Люся, та позвонит. Она вспомнит про какую-нибудь кофточку, уточнит размер сапожек, еще чего-нибудь...
Луговой нахмурился.
Из багажных недр на транспортер медленно выполз его черный "удав". Он подождал, пока чемодан поравняется с ним, легко подхватил его и направился к таможенному столу.
Взглянув на олимпийские ярлыки, украшавшие чемодан, таможенник поприветствовал Лугового улыбкой, быстрым движением начертал на "удаве" меловой крестик, словно Зорро свой знак на лбу врага, и махнул рукой - "проходите!".
Луговой вышел в холл.
Здесь царили шум и суета. Во всех направлениях сновали люди, катящие тележки с багажом, работники аэропорта, элегантные высокие стюардессы, встречающие с букетами цветов, пытающиеся разглядеть в толпе прибывших родственников и друзей. Где-то вспыхивали блицы фотокорреспондентов, охотящихся за знаменитостями, вопил в мегафон представитель туристского агентства, словно клуха цыплят созывающий своих подопечных, разбежавшихся по залу.
Советские туристы-журналисты вышли к подъезду. Переводчик, тонкошеий кадыкастый юноша в очках, что-то оживленно толковал руководителю группы, показывая в сторону огромного автобуса, стоявшего в сотне метров.
По каким-то причинам автобус не мог приблизиться, и все двинулись к нему. Журналисты не ворчали, они ко всему привыкли, они прибыли на Олимпийские игры, были счастливы и веселы, а тяжелые чемоданы, фотоаппараты, сумки, ожидания, задержки, сто метров до автобуса - это все пустяки, мелкие неудобства великой профессии.
Наконец разместились. Автобус был великолепен. Огромный, с мягкими откидывающимися креслами, с кондиционером (не очень нужным зимой), с (извините) туалетом... Слышалась тихая музыка - вальс Штрауса (в конце концов, они были в Австрии). Сквозь огромные чистые стекла можно было видеть все вокруг, словно едешь на открытой платформе.
Автобус, видно, немало колесил по свету - об этом свидетельствовали бесчисленные яркие наклейки с эмблемами едва ли не всех городов Европы и даже, это вызвало оживленные комментарии, штата Калифорния. Словно бахрома занавески, ветровое стекло водителя окаймляли разноцветные вымпелы, к которым тут же прибавился красный флажок. Водитель, румяный, курчавый, могучий, радостно улыбаясь, торжественно произнес по-русски: "Добро пожаловать в Австрию!" - и вопросительно уставился на журналистов, ожидая реакции. Реакция последовала немедленно - журналисты зааплодировали, закричали, и водитель, довольный и смеющийся, водрузился на свое место за гигантским рулем.
Луговому досталось место в третьем ряду.
Он бросил взгляд в окно. Кругом царило оживление не меньшее, чем в аэропорту, с той разницей, что здесь суетились и толпились машины. Огромные сверкающие автобусы, деловитые такси, автомобили всех классов и марок - от могучих, роскошных "кадиллаков" и "ситроенов" до крохотных, крытых брезентом "рено". Были здесь и обычные в любой европейской стране "фиаты", гоночные "феррари", даже японская "тойота" с правосторонним управлением. Луговой обратил внимание на приземистый серый "ситроен", напоминавший широким округлым радиатором и 'громадными выпученными фарами гигантскую лягушку. Над ветровым стеклом крепилась надпись: "Пресса. "Спринт"". Это было название одной из крупнейших в мире спортивных газет. А садившийся в машину высокий, атлетического вида мужчина без шапки - наверняка один из прибывших на Игры ее корреспондентов.
Мужчина сначала бережно и долго укладывал на заднее сиденье сумки с фотоаппаратурой, чудовищный телеобъектив в футляре, еле поместившийся в машине, и лишь потом небрежно закинул в багажник дорогие кожаные чемоданы. В какой-то момент он бегло взглянул на автобус и встретился глазами с Луговым. Вряд ли могли они предполагать в эту минуту, как пересекутся их судьбы, какие встречи ждут их впереди, какую роль сыграет каждый в жизни другого. Наконец, мужчина уселся за руль, попрощался кивком головы с человеком в ливрее и каскетке, видимо пригнавшим машину шофером, и включил мотор.
Мягко и бесшумно "ситроен" тронулся с места и, мгновенно набрав скорость, исчез за поворотом, окутанный белым паром.
Музыка в автобусе неожиданно смолкла, и раздался голос переводчика. Одновременно автобус тронулся с места.
- В самом начале,- говорил переводчик,- я хочу вас всех благодарить, что вы приехали, и от имени нашего агентства пожелать добро пожелать... то есть пожаловать. В нашу программу включена осмотр Вены, столицы Австрии, но до этого осмотр зимней Олимпиады Инсбрук... в Инсбрук. Мы туда поезжаем на автобус, и я буду вам по дороге все рассказать. Сейчас мы выехали на автостраду...
Луговой не слушал.
Он унесся мыслями далеко...
К Москве, без которой всегда скучал, в какие бы интересные новые края ни попадал, которую любил, всю, до самых некрасивых, патриархальных ее уголков, без которой не мог представить свое существование, к опостылевшему своему дому, куда так тяжело стало теперь возвращаться, к своей дочери, из-за которой страдал, стремясь что-то сделать, чтоб хоть она не мучилась, и, не умея сделать ничего, к Ирине, одним только тем, что она есть, помогавшей ему все переносить, все выдерживать, радоваться жизни, находить в ней новый смысл, черпать новые силы...
И в который раз давал себе слово разрубить наконец этот узел, решительно поговорить с Люсей и уйти к Ирине. Что он, первый, что ли? Не первый и наверняка не последний. Существуют же, черт возьми, разводы! Записаны в законе. Да, да! Все по закону, в соответствии с существующими правилами! Господи, какая чепуха! - тут же возражал он сам себе. Как будто, когда люди разрушают свою и чужую жизнь, начинают ненавидеть.тех, кого любили больше, чем себя, все рушат к чертовой матери, как будто есть тогда законы и правила, по которым полагается действовать! Эх, если бы... Да нет, нет, к сожалению. Нет! Иные законы, иные правила у любви, у ненависти...
Луговой начал путаться в своих мыслях, терять их нить. Голова его склонилась к стенке автобуса, на которой висел молоточек, прикрепленный здесь на случай дорожной аварии, чтобы разбивать толстые зеркальные стекла.
Стекло легко разбить молоточком: ударил - и все. Увы, жизнь тоже...
Автобус мягко катился по широкой, уходившей к горизонту автостраде, унося Лугового во власти его мыслей.
ГЛАВА II. БЛЕСТЯЩАЯ КАРЬЕРА
Тем временем где-то впереди автобуса стлался по дороге серый "ситроен". Стрелка спидометра перевалила за цифру "170", а движения не ощущалось. Только медлительными птицами уносились назад обгоняемые машины.
Высокий, атлетического вида мужчина без шапки, привлекший внимание Лугового на стоянке возле аэропорта, вел машину уверенно и легко, как могут делать это лишь люди, многие годы не расстающиеся с рулем.
Роберт Вист, ведущий обозреватель газеты "Спринт", был красив красотой героев современных боевиков. Короткий ежик светлых волос открывал широкий лоб. А длинные темные ресницы прикрывали холодный, уверенный взгляд очень светлых серых глаз. Тонкие волевые губы, ямочки на загорелых щеках, ровные белые зубы. Могучая мускулатура. Безупречная элегантность. Нет, Роберт Вист безусловно походил скорее на киногероя, чем на спортивного журналиста. Впрочем, почему спортивный журналист не может иметь облик киногероя? Или пастора? Даже адвоката? Да кого хочешь, хоть гангстера. Во всяком случае, "гангстером пера" как раз и называли Виста в начале его головокружительной карьеры. Это было давно. Теперь вряд ли кто-нибудь решился бы напомнить ему то давнее его прозвище. Хотя кто из журналистов в его стране не "гангстер пера"? Хорошо еще, если только пера...
Начало карьеры у Виста было бурным, чтобы не сказать больше. Он вспоминал.
Дорога всегда клонит к размышлениям, воспоминаниям.
Едешь ли ты в автобусе или быстроходной машине, в компании товарищей или один, воспоминания сопровождают тебя, летят за тобой, словно эти быстрые птицы там, за окнами автомобиля.
Вспоминал Луговой, вспоминал и Вист. Вспоминал далекие годы.
У Виста не было близких - ни родителей, рано умерших, ни братьев и сестер. Он был тогда одинок, как, впрочем, и теперь, как всю жизнь. Ни жены, ни детей. Друзья? Были, конечно, только он не очень-то доверял им. Любовницы? Множество. Только никого из них он не любил. Была лишь одна женщина, которая могла стать для него всем, но ее нет, она ушла из жизни, не вообще, о нет, а из его.
Так чего вспоминать? Одному спокойней. Спокойней и легче. Никто не связывает, никто кандалами не висит на ногах. Есть только один человек, которого он любит, которому предан, ради которого пойдет на все. Это он сам - Роберт Вист! И уж тут черта с два кто его остановит!
Да, прошлые времена...
Он кончил университет и играл в университетской футбольной команде. Играл хорошо, поэтому, если уж быть откровенным, университет и закончил. Учился-то плохо. ,
Перед ним лежал ясный, многими проторенный путь- дальнейшие успехи у любителей, переход в профессионалы и дальнейшие успехи там. А потом? Потом стричь купоны со своей славы - рекламировать лезвия для бритв или унитазы, стать телекомментатором, киноактером, наконец накопить деньжат, если удастся, на черный день, осесть эдаким рантье на покое где-нибудь у жаркого моря.
Это если не убьют, не искалечат, не изуродуют, не выгонят, если не заболеет, не потеряет класса, не поссорится с начальством, не попадется на какой-нибудь обычной у братвы-профессионалов комбинашке... И еще десяток "если".
Вист был умен и дальновиден. Он отлично знал статистику, согласно которой один из сотен (если не из тысяч) таких, как он, выбивается в люди, уйдя из спорта.
А как быть?
А очень просто. Взять да уйти из спорта раньше, как можно раньше. Когда ты уже имеешь имя, но еще имеешь и здоровье. Конечно, чем громче имя, тем лучше уйдешь, но это уж дело нюха. Важно точно уловить момент. Это как за карточным столом: выигрываешь, выигрываешь - десять раз подряд. А на одиннадцатый все потеряешь. Так вот, важно встать из-за стола после десятого.
Вист так и сделал. Как любитель он достиг своего, прямо скажем - высокого, потолка. И ушел. Но не в профессионалы, а в комментаторы. Он был красив, знаменит. У него был хорошо подвешен язык. Он многое схватывал на лету. Но главное- нюх. Ах, какой у него был нюх! Куда там гончие! Вист бы их обставил. Конечно, начинал он не на главных радиостанциях страны, но на вполне солидной, достаточно известной. Внес много нового, сумел выработать свой стиль, создать себе имя. А когда достиг потолка как комментатор, снова встал из-за игорного стола, каким представлялась ему жизнь, и снова остался в выигрыше.
Ему предложили спортивную рубрику в большой газете. Меньше чем за год он сделал свою рубрику едва ли не ведущей, тысячи любителей спорта подписывались на газету только ради этой рубрики. Висту повышали жалованье. У него был теперь свой кабинет, секретарши. Все молодые, все красивые, и все, сколько их было, прошедшие через его постель.
Тогда-то он и встретился с этой женщиной. Она тоже была его секретаршей, тоже молодой и красивой.
Но она была не как другие. Она вошла в его кабинет в первый же день, как ее взяли на работу, взамен прежней, надоевшей Висту, и сказала:
-Господин Вист, у меня трудные обстоятельства, и это место здорово меня выручило бы, но если вы будете ко мне приставать, как ко всем другим девушкам в газете, я сейчас же уйду.
Она смотрела на него своими огромными золотистыми глазами и говорила очень серьезно. Он чувствовал ее напряжение, понимал, чего ей стоят эти слова и как, значит, ненавидит она то, на что вынуждены идти все эти несчастные девчонки, старающиеся любой ценой заполучить работу.
Как ни печально, красавиц на свете гораздо больше, чем работы для них.
Вист был слишком умен и опытен, чтобы возмутиться или рассердиться. Он расхохотался и ответил шуткой:
- Хорошо, Элен (так ее звали), обещаю к вам не приставать, но при одном категорическом условии...
- Каком? - спросила она в тревоге.
- Что вы тоже не будете ко мне приставать. Вы-то мне еще сможете противиться, я вам - нет. А мне мой покой тоже дорог. Обещаете?
-Обещаю! - и она расхохоталась в свою очередь.
У них установились странные отношения. Собственно, странного в них ничего не было. Странными они были для него.
Необычными. Они вместе работали, он частенько, как и ее предшественниц, приглашал ее в рестораны. Они вместе ходили на спортивные соревнования, ездили на море. Но прошло уже три месяца, а она все не была его любовницей. Такого еще не случалось.
Однажды они сидели в ресторане. Элен была странно молчаливой и печальной. Занятый всегда собой, Вист не замечал ее настроения - грусти, задумчивости, рассеянности.
Поэтому он был поражен, когда Элен сказала:
- Роберт, я уезжаю...
- Как уезжаешь? - не понял он.
- Выхожу замуж и уезжаю.
Он уставился на нее, словно она сообщила, что улетает на Луну. Мысль о каких-либо изменениях в ее судьбе без его прямого указания, вмешательства просто не приходила ему в голову.
- Мне сделали предложение,- сказала она ровным голосом,- и я приняла его. Теперь уезжаю.
- Кто он? - спросил Вист хрипло.
- Какое это имеет значение,- она пожала плечами,- человек... Надеюсь, что хороший.
- Как, ты даже не знаешь, какой он? Ты не любишь его?
- Не знаю...
И тут вдруг Вист понял, что любит Элен, что давно влюблен, что просто времени не хватало это осознать. Да и непривычно: он - и вдруг влюблен!
Он внезапно понял, почему, в отличие от галереи ее предшественниц, еще не затащил Элен в свою постель. Да потому, что не это было главным. Главным были их встречи, беседы, та душевная близость, что установилась между ними. Новые для него чувства, новые ощущения. Насколько это было прекрасней, чудесней, чем привычные бесчисленные романчики с одинаковым началом и одинаковым концом...
Да, вот так - влюбился! Невероятно.
Вист был человеком действия. Напористым. Энергичным. Привыкшим к борьбе.
-Плюнь на него, Элен, выходи за меня!
Он сказал это таким тоном, словно предлагал пойти в кино или в театр. И все же Элен почувствовала искренность его слов, оценила их значение.
- Поздно, Роберт,- она усмехнулась каким-то своим мыслям,- надо было раньше.
- Так мы знакомы-то всего ничего,- произнес он жалкую фразу, вдвойне жалкую для такого человека, как он.
Откуда же я могла знать, что ты захочешь? Мне такое и в голову не приходило. С другими...
- Так то с другими! - вскричал Вист.- А то с тобой. Ты же не они, ты...
Он не знал, что сказать, путался в словах. Все это было неожиданно для него. Он никогда не любил, никогда не страдал из-за женщины, даже не мог себе представить, как это бывает.
Сколько он ни бился, ни уговаривал ее, ничего не получалось. Она оставалась печальной, мягкой, вяло и односложно возражала, но он понимал, что решения своего она не изменит. Она так и не сказала, о ком идет речь.
Лишь в какой-то момент, когда он совсем донял ее своими нелепыми вопросами: "Почему за него да почему не за меня?" - она вдруг зло выкрикнула:
-Богаче он, понимаешь, он богаче, чем ты!
,И было в этом возгласе столько презрения к себе самой, к Висту, к жизни, что он замолчал.
"Богаче". Такой аргумент он понимал. Понимал и уважал всю жизнь. Но теперь впервые возмутился - богаче! А как же любовь, чувства, как же...
Расставаясь, она сказала ему:
-Прощай, Роберт Вист. Жалко, что все так получилось. Мы могли быть счастливы. Не вышло. По таким законам живем. И ты, и я. Я слабая, а ты сильный, если поймешь когда-нибудь, что это неправильные законы, плюнь на них, перешагни...
Так кончилась, толком не начавшись, единственная любовь Виста. Потом уж он выяснил, что Элен вышла замуж за пожилого миллионера-издателя, владельца нескольких крупных газет и журналов.