Кто-нибудь из толпы, священник или вор - не важно, бросает им грубое слово. Некоторые из сумасшедших возвращаются, другие остаются погруженными в свои миры или в свое смущение из-за того, что оказались под столькими взглядами. А толпа ждет. Ребенок поднимает несколько камушков, опускается между ногами одного из стражей и бросает их в сумасшедших. Один попадает в лоб женщине, яростно грызущей ногти. Другой ударяет по ноге старика, который пытается сказать что-то окружающим, чирикая как воробей. Третий не достигает цели и падает куда-то в толпу сумасшедших. Женщина перестает грызть ногти и начинает истерично кричать. Старик перестает чирикать как воробей и начинает орать на собравшихся людей. И остальные сумасшедшие приходят в возбуждение, одни присоединяются к старику и орут на толпу, другие начинают бегать на месте, третьи катаются по земле, кто-то смеется, испуская звук, похожий на трескотню птицы, кто-то чешется с ног до головы.
Собравшийся народ возбужден от этого зрелища, этого гвалта, этого метания, ярости и отчаяния сумасшедших. Некоторые из них стоят с раскинутыми в стороны руками молят распять их; "Распните его! Распните его!" - кричит толпа горожан. Кто-то выкрикивает, что он властелин солнца и, стоит ему только дунуть, оно погаснет. "А сможешь ли ты погасить солнце, помочившись на него?!" - крикнул ему кто-то из толпы, а он спускает штаны, мочится вверх - на солнце и обливает самого себя, а толпа радостно галдит. "Где мой ребенок?! Где мой ребенок?!" - кричит женщина из стайки сумасшедших. Некоторые в толпе рассказывают, что ее ребенок умер при рождении, а другие утверждают, будто она никогда не рожала, но всем говорила, что беременна. "Где мой ребенок?!" - кричит женщина, а кто-то из радостной толпы, наслаждаясь этим представлением, снимает рубашку, быстро ее сворачивает и бросает ей. "Вот твой ребенок!" - кричит он ей. "Мой ребенок! Мой ребенок!" Женщина прижимает тряпку к груди и не перестает радостно восклицать: "Ко мне вернулся мой ребенок! Ко мне вернулся мой ребенок!"
Все наслаждаются этим зрелищем - и городская знать и ремесленники, и священники и стража, и светские дамы и прачки, дети и старики, доктора и рыболовы, честные граждане и воры. А потом следует самая веселая часть - стражники начинают размахивать кнутами и гонят сумасшедших, словно скот, к воротам города. Толпа следует за ними, люди нагибаются, поднимают камень и бросают в тех, по чьим телам гуляют кнуты, они вскрикивают под ударами, пытаются уклониться от них, совершают странные акробатические движения, подталкиваемые болью. Наконец они достигают выхода за крепостную стену, окружающую город, ворота распахиваются, стражники последний раз взмахивают кнутами и выкрикивают: "А сейчас - на свободу!" - и отпускают их наружу. А они бегут, не зная, что за ними закроются ворота и они останутся за пределами крепости, не зная, что таким способом из городов по нескольку раз в год изгоняют сумасшедших. Некоторые из них еще долго крутятся вокруг крепости, кому-то даже удается пробраться обратно в город, остальные же долго блуждают по бездорожью, полям, вдоль рек.
Женщина, яростно грызущая ногти, умрет от холода той же зимой. Старика, чирикающего как воробей, растерзает волк. Молодой человек, который даже во время ходьбы чешется с головы до ног и обратно, достигнет крепостной стены другого города и захочет войти туда, но его убьет рыцарь, который за несколько дней до этого завоевал сердце своей возлюбленной на турнире и спел ей песню, выразив в рифме свою любовь. Женщину, искавшую своего ребенка, изнасилуют разбойники, заберут ее с собой, а потом бросят, и она умрет во сне у высокого дерева, прижимая к себе завязанную узлом тряпку, которая была ей ребенком.
В Гнезде дети Доры были с ней постоянно. Она рассказывала им сказки, кормила их, водила на прогулку, укладывала спать. Дети Доры были с ней постоянно, хотя никто, кроме нее, не мог их увидеть. Во время приемов пищи в столовой она просила не занимать места рядом с ней, потому что там должны были сидеть ее дети и она их кормила: она зачерпывала невидимую еду невидимой ложкой и потом клала ее в невидимые рты и ругала тех, кто отказывался есть. Когда мы выходили в парк, она учила своих детей разным играм, сама с ними играла, играла с невидимками, невидимкам бросала мяч, кидала камушки в круг, перепрыгивала и скакала вместе с невидимками. В библиотеке Гнезда она открывала книги перед невидимками и учила своих детей читать. Перед сном она рассказывала им сказки, а как только открывала глаза по утрам, будила и их. Некоторые люди утверждали, что у Доры никогда не было детей. И все же ее дети всегда были с ней.
Когда Роза впервые пришла навестить меня, мы сидели на кровати. Она постоянно проводила ладонями по своему большому животу, будто гладила его.
- Еще два месяца, - ответила Роза на мой вопрос о том, когда она станет матерью.
В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я - это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я - это и то, что связывает человеческое существо с миром. Я - центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. Есть люди, чье Я не уверено в себе, потому что их Я когда-то давно почувствовало, что не имеет права на существование.
Один человек смотрит в воздух перед собой, как в некое зеркало, в котором не может увидеть отражение своего лица, и кричит: "Кто я?! Кто я?! Кто я?!" Тот же самый вопрос совсем в другом месте задает другой человек, тот же самый вопрос в какое-то другое время задает третий человек, тот же самый вопрос в разных местах и в разные времена задает бесчисленное множество людей.
Пятеро молодых людей идут в Тюбинген, будто в паломничество, с благочестием в сердце, потому что там, в доме столяра Эрнста Цимера, живет Фридрих Гельдерлин. Госпожа Цимер, пока ведет их к его излюбленному месту позади дома, старается объяснить им состояние их любимого поэта. Эти пятеро, имея перед глазами воспоминание об одухотворенном лице поэта, изображенном на портрете, видят перед собой старца, качающегося на качелях, подвешенных к высокому дереву. Госпожа Цимер, остановившись у дома, говорит им, что он так качается каждый день, всегда, когда не играет на пианино в своей комнате или не помогает ее мужу в его работе. Но молодые люди ее не слушают, подходят к старцу с безумным лицом, который продолжает качаться, качается даже тогда, когда они задают ему вопросы о поэзии, метрике и о Диотиме. В какой-то момент он все-таки поворачивается к ним и рассерженно приказывает уйти.
- Но мы пришли ради вас, - говорит ему один из молодых людей.
- Я стал другим. И теперь не могу быть таким, как прежде.
Те же самые слова в разных местах и разные времена произносит бесчисленное множество людей.
Женщина кричит: "Меня нет! Меня нет! Меня нет!" Те же самые слова в разных местах и разные времена произносит бесчисленное множество людей.
Я некоторых людей - хрупкая субстанция, разъедаемая кислотой существования.
Джон Клэр пытается заснуть и бормочет строфы из своего стихотворения "Аз есмь". Бормочет отрывки этих строф, бессвязно, беспорядочно: "Аз есмь! Однако ж кто изволит знать о том?.. Забылись обо мне и верные друзья… за горестным столом… Все страсти жития суть тени… Но я еще… В животный океан, пучину явных снов… Где нет отрады мне, ни смысла животу… Как если б я чужой был краху своему… Душа же просится - и зов непостижим - В страну бесстрастную… В свидание с Творцом и Господом моим… В мой колыбельный мир, в неколебимый сон… Под головой земля - весь мир над головой". Он произносит эти слова будто колыбельную, пока ворочается в постели в тесной палате дома для умалишенных в Нортгемптоншире.
Есть люди, чье Я когда-то давно осознало, что не имеет права на существование, а сейчас оно изгибается под давлением реальности и, деформируясь, создает не-реальность. Люди с таким Я существуют в реальности, но смотрят, чувствуют и мыслят по-другому, создают какую-то свою не-реальность, и когда реальность обращается к ним, эти люди, прежде чем принять ее сигналы и сообщения, трансформируют их в другие сигналы, в другие сообщения. Каждый из них двойствен - одна часть его, одна часть его Я, создает мир фантазий и существует в нем, а другая часть Я взаимодействует с реальностью, которая для него не существует и является тюрьмой, удерживающей его.
Есть люди, которые считают, что мысли, возникающие у них в голове, вовсе им не принадлежат. Один человек спрашивает о своих мыслях: "Кто это думает?" Второй уверен, что все мысли, рождающиеся у него, ему в голову поместил кто-то другой. Одна девочка убеждена, что некоторые ее мысли, в сущности, навязаны ей чужими, и поступает противоположно им - если сначала она думает: "Я перейду улицу здесь", она сразу же сопротивляется и переходит улицу в другом месте; если ей приходит мысль: "Время поесть", в следующий миг она решает голодать до завтрашнего дня; если она думает, пока пьет воду: "Смотри, чтобы чашка не выскользнула у тебя из рук", она тут же бросает чашку на пол. Подобные убеждения у разных людей в разных местах встречаются бесчисленное множество раз на протяжении всех времен. Одна женщина окунает голову в ведро с водой, надеясь таким образом утопить все чужие мысли, чтобы потом на их месте появились ее собственные.
Есть люди, которые думают, что события, происходящие с ними или с другими, - всего лишь плод их воображения, но они верят в них, как в реальные. Они придумывают параллельные жизненные истории со своим участием, участием людей, с которыми они живут, людей, которых встречают, даже людей, мимо которых проходят: некоторые из них уверены, что женщина, выглядывающая из окна на улицу, по которой они ходят, замышляет против них нечто подлое; другие - что она каждый день мечтает об их любви. События реального мира и их фантасмагорических фантазий сталкиваются и разбиваются, а они пытаются доказать свою не-реальность: один работник почты уверен, что его дочь не уезжает в другой город, чтобы встретиться со своим женихом, а отправляется на какой-то далекий остров; одна швея выбросила только что прочитанное письмо от своей сестры, в котором та ей пишет, что хочет ее увидеть, а женщина уверена, что сестра сообщает о скором приезде их отца, умершего много лет назад; один студент, пока смотрит на книгу перед собой, прокручивает в уме истории из жизни своих коллег и профессоров - самые невероятные события, которые могли бы произойти с ними.
Есть люди, которые заменяют собственное Я чьим-то другим Я. Некоторые из них, смотрясь в зеркало, видят там Иисуса, Наполеона или же какую-нибудь правительницу. Люди, пытающиеся разуверить их, кажутся им завистниками, не желающими признавать их величие, или отсталыми существами, которые не в состоянии разглядеть реальность.
Есть люди, перед которыми некоторые вещи или явления предстают в ином облике, - один мужчина видит, как облако протягивает к нему руку, одна женщина боится трещин в тротуаре, потому что они кажутся ей открытыми ртами, одна девочка считает, что у ее соседки голова старика. Для некоторых людей и пустота приобретает определенный облик - оттуда появляются привидения и чудовища, люди и звери, незамысловатые пейзажи, которые умиляют или ужасают.
Есть люди, которые слышат то, что другие не могут слышать. Некоторых из них по ночам будит стук в дверь, другие постоянно ссорятся с невидимым собеседником, третьи зажимают уши, потому что не могут терпеть кошмарный визг.
Я некоторых людей - хрупкая субстанция, разъедаемая кислотой существования, и там, где повреждение наиболее сильно, открывается иная реальность.
"…Даже в состояниях, далеких от реальности внешнего мира, в таких, как состояния галлюцинаторного бреда, пациенты осознают, когда приходят в себя, что все это время в каком-то уголке их духа скрывалась полноценная личность, которая, как некий равнодушный наблюдатель, наблюдала за протеканием болезни" (Зигмунд Фрейд. Высказывание о психоанализе).
Есть люди, чье Я когда-то давно осознало, что не имеет права на существование, сейчас же оно распадается, столкнувшись с реальностью, и многие вещи воспринимает равнодушно.
Есть люди, которые считают других нереальными. Они думают, что люди, мимо которых они проходят, люди, с которыми встречаются, люди, с которыми живут, лишь порождение сна, чьего-то воображения, они просто не существуют - их телесность не доказывает, что они настоящие. Подобные убеждения у разных людей в разных местах встречаются бесчисленное множество раз на протяжении всех времен.
Есть люди, которые сами себя считают нереальными - они ощущают себя неживыми - предметами. Одни из них убеждены, что их кто-то придумал, другие - что они являются частью чьего-то сна, третьи - что их изготовили, как изготавливают какую-то вещь. Есть и такие, кто вообще не пытается объяснить собственную нереальность. Такое не-ощущение себя у разных людей в разных местах встречается бесчисленное множество раз на протяжении всех времен. Отчаянна их потребность испытать нечто, что реально, нечто, что можно пережить. Некоторые ищут это в боли. Один молодой человек загоняет иглы под ногти, выдирает волосы, царапает щеки, бьется головой о стену. Когда его спрашивают, зачем он это делает, он отвечает: "Чтобы быть живым". Но ни одна боль не будет достаточно сильной - даже если бы он выколол глаза, даже если бы подвергся самой мучительной медленной смерти; потому что его Я давно мертво, и, если что-то может его оживить, это точно не боль.
О ты, Эфира дочь! Выйди из садов твоего отца;
Ты можешь явиться, о дух неземной,
Приди, презри, о презри других,
Но оставь свое сердце мне.Гельдерлин.
К надежде
В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я - это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я - это и то, что связывает человеческое существо с миром; Я - центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. Есть люди, чье Я не уверено в себе, потому что их Я когда-то давно почувствовало, что не имеет права на существование, и частичка мира может в любой момент проникнуть в него, так как граница между их Я и не-Я перестала существовать. Подобные люди в отношениях с другими видят угрозу, боятся, что близость другого существа поглотит то малое, что от них осталось. И чувство, что мир может затопить их Я, встречается у разных людей в разных местах бесчисленное множество раз на протяжении всех времен. Они чувствуют, как чужие взгляды наносят им вред, а присутствие других людей тревожит их, словно кто-то надевает петлю им на шею, закрывает им рукой рот и нос, стирает их из времени и пространства, осуждает их на смерть, хотя плоть их остается нетронутой. Из-за того, что Я этих людей, созданное в воображении, существует вне нормальных отношений с другими и самим собой, оно похоже на пар, неуловимое - такое, каким эти люди хотят ощущать его: за пределами воздействия других; но в то же время их Я постоянно находится под угрозой исчезновения при любом соприкосновении с реальностью. Поэтому некоторые из них скрывают собственное Я, маскируя его каким-то другим Я; они заменяют его иллюзией и благодаря этому чувствуют себя уверенно: не важно, будут ли они замучены лаской - они чувствуют себя уверенно, потому что знают - это происходит с их фальшивым Я, с обманом, который они предложили миру вместо своего Я, пока настоящее Я наблюдает со стороны. Но иногда они понимают, что и эта уверенность - иллюзия, отрыв от реальности. Один человек, ощущая этот отрыв от реальности, вечером отчаянно твердит сам себе: "Я чувствую себя как в бутылке. Чувствую, как все находится снаружи и не может коснуться меня. Словно корабль в бутылке, защищенный от бури, но плыть он не может".
В течение одной жизни человеческое Я отшлифовывается опытом так же, как море шлифует камень в течение столетий. Я - это то, что каждое человеческое существо отделяет от всего остального мира, но Я - это и то, что связывает человеческое существо с миром; Я - центр гравитации собственной вселенной, это ощущение себя и мира. И так как Я наполнено этим чувством, оно несет в себе и жизненную наполненность. Но есть люди, чувствующие себя пустыми, а это не та пустота, которая может быть чем-то заполнена; они чувствуют себя пустыми, словно внутри их образовалась пустошь, пустошь, которую никто не может заселить. Она терзает их, болит, они отчаянно желают заполнить эту пустоту, но в то же время боятся реальности, которая может заполнить ее, потому реальность они воспринимают как страшную угрозу, как нечто, способное уничтожить их пустое Я. Эти люди идут по жизни, неся в груди ужасную ледяную пустошь, идут, истощенные этой пустотой, но в тот миг, когда они чувствуют, что место пустоты могут занять теплота и наполненность, бегут от того, что принесет им перемены. А когда не могут убежать, думают, что другие, те, кто может отогреть их и заполнить ледяную внутреннюю пустоту, всего лишь вещи и что любое человеческое существо всего лишь точный механизм, не более живой, чем часы, и, будучи безжизненным, не может вытеснить ужасающую мертвенность их пустоты. А когда не могут ни убежать, ни убедить себя в том, что остальные - точные механизмы, чувствуют, как другие калечат их Я, кромсают его сердце, это чувство наполняет их страхом и ненавистью.
Человеческое существо всегда проводит четкую границу между собой и миром - оно может сочувствовать, может быть бесчувственным, но моя боль - это всегда моя боль, моя радость - это моя радость, даже если я делю ее с другими; а боль и радость другого никогда не будут полностью моими. Для человеческого существа Я - это всегда Я, Я не может быть Ты, а Ты не может быть Я; и ветер всегда будет чем-то другим, хоть он и обвевает вас, хоть иногда он своей силой, кажется, пронизывает до костей, ветер останется ветром, а Я буду Я. Но есть люди, чьи чувство и мысль бегут от них и проникают в кого-то другого или во что-то другое; или, возможно, когда-то давно они поняли, что боль слабеет, если часть их Я, та часть, которая чувствует, покидает их, чтобы осесть где-то в другом месте. Одна девочка, пытаясь заснуть, слушает вой ветра, и ей кажется, что он, а не нечто глубоко внутри ее стонет, и думает: "Как печально, как мучительно стонет ветер", - она слушает ветер и остается глуха к собственным стонам, не задумывается о них, потому что когда-то, вслушавшись в собственное стенание, она почувствовала ужасную боль, будто что-то вырвали из нее, и поэтому сейчас она слушает ветер, слушает, как ветер стонет от боли.
Иногда безумие - это бегство от боли в забытье, а иногда - бегство от боли в еще более страшную боль.