– Ты знаешь, что я не смогу, – это вызвало облегчение.
– Но ты можешь приезжать.
Ты сам хочешь уехать, – она сказала это устало и с пониманием, так прощаются, когда сдаются после долгой борьбы, а это было действительно долго почти вся жизнь. – Пришла пора осени. Она пришла внезапно. Это было неожиданно именно для тебя, потому что каждый год твоей жизни ты отмечал в Новогоднюю ночь. Сначала вдвоем, когда ты был счастлив, а потом с временем, когда тебе надо было успевать добывать пищу, следить за детьми, и еще не забывать, иногда смотреть на женщин. Этот инстинкт ты пытаешься сохранить, потому что только это место остается свободным, когда твое время становится заполненным обязанностями: сначала успевать кланяться, чтобы тебя заметили, и носить галстук в жару, чтобы соблюдать правила, и все будет очерчено правилами, и дни рождения и праздники и постель с женой, – это то же становится обязанностью. Иногда ты позволял себе заходить в кафе, совсем немного времени, чтобы смотреть на женщин, потому что ты понимал, что все можно забыть, но только не это, потому что тогда все может умереть…
Глава 3.
ОСТРОВ
Я прилетел сюда, когда дома начиналась осень, а здесь еще было солнце. Со мной было достаточно много груза: это маленький сейф, в котором лежали наличные, код которого мне не сказали, так что, если бы меня пытали, чтобы я открыл сейф, я бы скорее умер, чем что-либо сказал, и мое имя посмертно занесли бы в книгу героев банка. Теперь я понимал разведчиков, которых убивали, а они не выдавали тайн. Это цинично, подумал я, садясь в катер, который нанял, болтая на школьном английском, который, как ни странно, здесь понимали. В общем, катер поплыл по синей скатерти моря, и хотя я чувствовал, что море абсолютно гладкое, и я бесконечно счастлив, через некоторое время, зависая за борт и выбрасывая только через рот неотработанные отходы прошлой жизни, я признался в очередной раз себе, что ничего бесконечного в смысле счастья, в этой жизни, по крайней мере, не бывает. Я зависал на борту, черпая воду и обливая голову и лицо. От этого становилось немного легче, а потом начиналось снова. Я не заметил, как лодка остановилась и меня за плечи подняли и вытащили на причал.
На берегу стояли два человека, один в гавайской майке и трусах, а другой в белой рясе, глаза его были устремлены на пляж, к выброшенным с катера вещам подошел какой-то чернокожий и начал нагружать их на себя. Мужчина в гавайской майке подошел ко мне, потряс руку и сказал, что он губернатор острова, и рад присутствию первого на этом острове банка, и похвалил за дальновидность собственников банка, которые не прогадают, если рассмотрят его проекты и подумают об инвестициях. На школьном же английском я заверил, что банкиры, уверен, не прогадают, потому что они банкиры, и если они выжили, то прогадают все остальные, но это я пока не мог донести до губернатора из-за скудного запаса английских слов, не говоря уже о грамматике.
Священник, оторвав взгляд от пляжа, который, как ни странно, был забит почти голыми телами, также пожал мне руку и выразил надежду на определенные вливания в строительство церкви и содержания церковной школы, в которой учатся Ангелы. За это Господь, – опять же его слова, –будет помнить и помогать банкирам в их благородном деле.
Я был категорически против этого, зная почти точно, что им дорога только в одну сторону, куда, пускай и я попаду, и буду там работать кочегаром, но готов в три смены. Но опять я это не сказал священнику по причинам, которые обозначены выше. Мы высказали друг другу все, что могли, я едва стоял на ногах, а носильщик, нагруженный так, что его не было видно под вьюком, был уже довольно высоко.
– Мы вечером собираемся здесь внизу, – сказал губернатор, – здесь не так жарко, ключи у Пуа Пуа, – я понял, что это мой носильщик. Прямо от причала вела лестница наверх, камни были так нагреты, что мне показалось, будто я вхожу в печку. Я сделал первый шаг, и дальше уже не помнил. Только идущий впереди Пуа Пуа напоминал, что, может быть, это еще не конец.
Я не смотрел по сторонам, просто тупо переставлял ноги со ступеньки на ступеньку, проходя виток за витком. Там были выемки, где стояла скамейка, а рядом лимонное или апельсиновое дерево. Это было очень красиво, но, кажется, я не замечал вообще ничего, пока не дошли до конца лестницы. Я не помнил, на каком витке открылась площадь, и воздух здесь был прохладным, и стало легче дышать. Я мог смотреть только себе под ноги, не упуская из виду спину носильщика, который останавливался и ждал меня. Мы дошли. Банк представлял из себя большое помещение с креслами для посетителей. Мебель была светлой, окна – на всю стену. Они были открыты и легкий ветер вздувал тонкие белые занавески, и от этого дом становился похожим на парусник, а прямо за стойкой была дверь, которая вела в спальню или уже в мой новый дом. Носильщик сразу направился туда, умудрившись не задеть расставленные по всей комнате ветки кораллов. "Это погибший корабль", – подумал я.
Глава 4.
ПУА ПУА
Пуа Пуа свалил вещи в спальне, так что осталась только маленькая дорожка к холодильнику и на террасу, откуда, веял свежий ветерок.
Я посмотрел на Пуа Пуа, который уже открывал холодильник, там я увидел два или три горлышка шампанского и внутри разлилась благодарность к губернатору острова, который был внимателен к своим гражданам, и, если бы он захотел стать президентом, я бы стал его представителем и его бы выбрали. Надо спросить, подумал я, не хочет ли губернатор стать президентом в нашей стране, где президенты думают только о том, как остаться в истории, а это для народа, выбравшего его, ничего хорошего не обещает. Пока все это пронеслось в моей остывающей голове, бутылка была открыта, из шкафа рядом с холодильником вынуты два бокала и шампанское с легким шуршанием пены позвало меня, чтобы охладить внутренности и принести то легкое ощущение кружения и свежести, для чего оно и было создано французами, или французом, потому что оно похоже на девушку, и то легкое кружение, которое ты чувствуешь с ней, как опьянение после первой радости слияния, и эту схожесть первым почувствовал француз, когда выдавленную от радости слезу он смог сравнить с солнцем и теплом, которые хранились в ягодах винограда.
В шампанском есть смысл. В водке тоже есть смысл, но шампанское – это рассказ, и он о радости.
Бутылка в руках Пуа Пуа казалась маленьким бокалом, настолько он был высок. Цвет его кожи был скорее не черным, а шоколадным, он был одет, если это так можно назвать, в легкий платок, натянутый на бедра, а все остальное представлялось красивым сплетением мускулов, которые естественны у людей, работающих с водой или в море, потому что вода обтачивает их тела и доводит до совершенства. Все его тело было покрыто татуировкой. Я не знал, что на острове есть аборигены. Он в это время протянул мне руку и сказал: "Пуа Пуа". Сказал на чистейшем английском. Я это понял, зная, насколько грязным был мой. Выпив первый бокал и придя немного в себя, я представился. Пуа Пуа сказал, что знает про мою страну, что там холодно и нет демократии, я хотел перебить его, но он продолжил, сказав, что это не так уж и плохо, потому что демократия и цивилизация уничтожили естественную среду развития человека. Они уже стояли на мансарде и Пуа Пуа разливал вторую бутылку, показывая рукой на остров, откуда они приплыл:
– Это земля моего племени, их почти не осталось в естественной среде обитания, – и в его голосе я услышал грусть. – Их уничтожили свиньи.
– Да, – согласился я, желая, хоть как-то поддержать тему разговора, – в основном, управление в демократических странах представлено… – но он, не дослушав меня, уточнил:
– Я имел в виду экспорт свиней и свинины, и это привело наши племена к лени, и потере системы естественного отбора.
– Каким же образом?
– Мы раньше ели мясо наших врагов, и я мог свою жену, которая мне надоела, обменять на свинью в соседнем племени, или, перебив ей кости, чтобы кровь впиталась в мясо, держать несколько дней в родниковой воде, а потом зажарить.
– Что ты говоришь! – воскликнул я с восторгом, желая больше узнать об этой экономически целесообразной модели развития, о чем не знали в Европе и у нас ни в ранние, ни в поздние времена своего существования, как они называли, развития, когда все было достаточно целесообразно и просто. – И это было здесь?
– Да, – сказал Пуа Пуа, – я знаю на острове место, где был дом моих предков, и этим занимался мой прадед, – я там нашел наконечник его дубины, которым он кроил черепа, но его забрала Миа Миа.
– А ты ел человечину?
– Конечно нет, если от нее отказались, значит, свинина вкуснее, – и он засмеялся.
– У тебя жена тоже отсюда? – спросил я, вспомнив картинки на туристических буклетах и ролики о райских островах, где они бегают голыми, нацепив на себя цветы, а потом занимаются любимым делом, или процессом любви. Эта картина под влиянием шампанского меня тронула, но, вспомнив, что мои легкие и ноги не приспособлены для бега, я только вздохнул.
– Нет, к сожалению, – тяжело вздохнув, сказал он, – она итальянка, но загоревшая, единственное что в ней есть, это ее имя – Миа Миа, мы с ней познакомились в Риме, я иногда подрабатывал моделью, и там встретил Миа Миа. Я там учился на медика.
– Это грустно, что цивилизация уничтожила практически все в человеческих отношениях, что действительно чего-то стоило, но ты, я уверен, будешь хорошим хирургом, потому что расчленение записано в твоих генах.
Мы допили вторую бутылку, сказав: "Вам надо поспать, а вечером спускайтесь в бар, там весело", он ушел.
Пока здесь мне нравилось все, и это была последняя мысль, я лег на кровать и уснул, и это было так же тепло, когда тебя укладывала мама в то удивительное время, когда у тебя не было забот.
Я проснулся поздно, потому что ветра не было, и только жара и солнце, и еще кто то тряс меня за плечо. Я с трудом открыл глаза, и увидел сначала руку в рясе, которая протягивала мне бокал с шампанским.
– Мы ждали Вас вечером, но вы не пришли, мы ждали Вас утром, и я начал беспокоиться.
– Спасибо, – сказал я. – Я, наверно, очень устал.
– Я понимаю, – ответил он с грустью. – Все, которые приезжают сюда, в основном уходят от усталости, от той усталости… – многозначительно заметил он.
Он хотел сказать, что он все понимает.
– Вы смотрели на пляж и на женщин. Я заметил, как вы на них смотрели. Это неправильно, – улыбнулся он. – Я родился не священником, и полюбил Господа, потому что знал, что такое любовь и как можно любить, и как это тепло.
– Она бросила Вас?
– Нет, она постарела.
– А Вы любите смотреть на молодых?
– Вставайте, – засмеялся он, – я люблю время моей молодости, а там все были молоды.
Настроение было более чем хорошим, и еще я вдруг почувствовал свободу, мне показалось, что я могу летать, меня не связывало ничего: обязанности, заботы, кредиты и дни рождения, я мог бы перечислять это днями и это заняло бы больше страниц, чем у Льва Толстого, – и этого всего не было, было только море, восхитительное шампанское, и пастор, который пришел к Господу, потому что знал вершину любви.
– Ну вот, – когда я посмотрел на него просветленными глазами, сказал он, – разберитесь со всем этим, – показал он на кучу сваленных вещей, – и спускайтесь вниз пообедать. Если вам захочется освежиться, то на пляже хороший песок и Вы получите удовольствие. В этом году много женщин, – сказал он, уходя, – но мало тех, которые могли бы Вам понравиться. – Он снова улыбнулся. –Форма стала лучше, но исчезло содержание.
– То, что Вы сказали, это грех? – спросил я его.
– Нет, – засмеялся он, – это наблюдения. Я буду внизу, я рад, что Вы здесь и что Вы похожи на нас, потому что на острове выживают или остаются те, которые в чем-то похожи друг на друга. На мой взгляд… Это Вы поймете, когда начнете здесь жить. Я уверен, что Вы здесь останетесь.
Первые дни на острове я запомню, потому что потом это будет уже жизнь, которая похожа на танец, и это будет всегда хорошо, об этом думал я сейчас, и хотя и в мыслях не допускал, что надо вернуться, я думал уже о том, что было уже прошлое, и знал, что не буду об этом жалеть…
…Меня немного пугал туман, я встал в лодке и посмотрел в сторону острова и, увидев знакомые скалы, которые казались так же далеки, как и пять часов назад, когда я отплыл и начал грести, я садился и снова брался за весла. Иногда слышал сирены лодок, которые предупреждали о себе в тумане, но не видел пока ни одной лодки. Это было бы хорошо, если бы я увидел лодку, и лучше рыбацкую лодку, она могла бы взять меня на буксир, а катер нет, и мне бы пришлось оставить свою лодку. Я в любом случае ее бы оставил, но хотел ее оставить на скалах, во время отлива. Эта лодка была сделана моими руками, и я начал ее делать, как только познакомился с Пикасом и тот показал мне сарай позади его бара, и поделился секретом Паруса.
Мне пришлось в тот день много работать. Из того, что у меня было, я должен был сделать банк. Я подключил терминал, поставил внизу у стойки сейф, потом достал макулатуру с белозубыми и сияющими улыбками на буклетах, карточках и проспектах, объясняющих, какое счастье обслуживаться или, точнее, обкрадываться в этом месте. После того, как человек с его деньгами оказывается в их руках, у всех в банке появляется такая улыбка. Гнусное ремесло, подумал я. Но здесь это мне не грозило. По сути, у меня была роль кассира в пункте обмена валюты, и это меня устраивало. Провозиться пришлось до вечера, потом я надел свою рубашку и легкие брюки из парусины, взял немного денег и вышел. Площадь была похожа на маленькую галерею и была совершенно пуста. За день я успел проголодаться так, что глаза ничего не видели, и только нос почувствовал запах жареного, настолько слабый, что человек в нормальном состоянии не мог бы его учуять, но запах жареной рыбы, приправленный ритмами музыки, показывал дорогу к трубе, так я назвал лестницу, которая была слабо освещена, но на каждом витке около лимонного дерева стояли фонари, и белые скамейки, пустые и праздничные, напоминали, что наступает время праздников.
Бар Пикаса был у причала, лестница обрывалось почти у дверей бара, рядом с ним была большая площадка, там звучала музыка и все танцевали, но я пока шел на запах рыбы, и этот ритм колыхающихся тел мне уже напоминал о старых праздниках, и тревога в сердце, которая поселилась там давно, начала уходить, и впервые за это время я начал чувствовать свободу, а с ней и желания. В чем разница? Над этим я не хотел думать сейчас. Ко мне постепенно начало приходить понимание, что у меня есть время, время думать об этом. Бар был полон, как и площадка снаружи. Под потолком стоял туман из сигаретного дыма, смешанного с запахом рыбы и воды, который иногда убирался воздухом с моря. Все окна были открыты. Откуда столько народа, подумал я, на этих скалах не было столько места, и потом в окно я увидел освещенную маленькую бухту, где стояли яхты. За барной стойкой стоял громадный грек, а такая же громадная гречанка разносила подносы. Я увидел Пуа Пуа за маленьким столиком, прижатым в углу у барной стойки. Он был в той же одежде, а рядом сидела красивая блондинка, и Пуа Пуа помахал мне и подвинул стул, показывая, что я могу присоединиться к ним. Я помахал им и греку, который улыбался мне, и показал, что хочу есть и пить. Грек, показал, что он все понял, и чтобы я садился к Пуа Пуа.
– Это Миа Миа, – сказал он, Миа Миа улыбнулась.
– Я думал, что Вы тоже с острова людоедов!
Она засмеялась и сказала:
– Предки Пуа Пуа из Эфиопии, и мы иногда позволяем себе делать образы, которые нам нравятся. Здесь все во что-то играют.
– Жизнь – игра, – заметил я.
– Английская королева не играет, – сказал Пуа Пуа. – Но это последняя настоящая королева, и когда она умрет, мы уйдем из подчинения Британии, потому что королева должна быть настоящей. Мы здесь зарабатываем и отдыхаем.
– И что вы продаете? – спросил я ее.
– Моего мужа. Он прыгает в воду, принимает записочки. Ловит рыбу, и эту рыбу мы продаем на аукционе, где участвую старые дамы и неплохо платят. А потом вечером он ужинает с ними.
Пуа Пуа вздохнул:
– Я не уверен, что мои предки не отсюда, потому что во мне звучит зов, и мне не хватает дубины моего предка.
– И еще троих детей, – добавила Миа Миа.
– Вас правда зовут Миа Миа?
– Нет, меня зовут Мария.
– Но здесь у нас то, что нам нравится, кроме обязанностей, – сказал Пуа Пуа. – Вот и мистер По, для него я мистер Пу, а он для меня По, он утром ловит рыбу и держит ее в воде, пока не начинается наше шоу.
– А как это выглядит?
– Очень эффектно, – улыбнулась Миа, – приходите, не пожалеете, особенно, если будет на привязи большая рыба. Видите ту белую старую яхту? Она стоит здесь давно, а ключи у него, – она показала на бармена. – Утром мистер По с садком и пойманной рыбой устраивается под ней, потом под первыми лучами солнца появляется Пуа с гарпуном или с ножом, и медленно, – практика подиума! – подходит к носу лодки и прыгает в синюю воду, и через несколько минут начинается кровавая битва с рыбой, которую на привязи держит мистер По. Потом, естественно, победный клич и восторженные аплодисменты с яхт и с причала, и Пуа приглашает всех на обед из этой рыбы. Естественно, сюда. Каждый жареный кусок разносит Пуа, предлагая его на аукцион. Дамы визжат от восторга и, кроме денег, суют туда записочки с телефонами, которые отбираю я…
– Это самая неприятная процедура! – Пуа Пуа грустно вздыхает, и мы смеемся. Мистер По подходит к нашему столу и Пуа наливает ему шампанского. – Сегодня день шампанского и грусти, пейте, мистер По, и завтра привезите большую рыбу, чтобы я дрался по-настоящему, я хочу чего-то настоящего, мистер По, кроме английской королевы. Женщины могут испортить все, мистер банкир. Честную битву она превратила в аттракцион, где я отрабатываю свою любовь. Или свое счастье.
– Ты жалуешься? – спросила Миа Миа.
– Нет, – сказал он, – я скулю, как собака, это не протест и не жалоба, поскуливание – моя радость.
– Мистер банкир подарит По большую лодку, и мы сможем показывать аттракционы с белыми акулами или касатками, – сказал я.
– Я видел с касатками – это впечатляет. И это будут честные бои.
Нет, – сказала Миа Миа, – я тебя не могу потерять, кто будет кормить троих твоих детей. Ты опоздал, тебе не надо было заводить детей, и я бы с удовольствием смотрела, как тебя съедят… Мы с мистером По слушали их болтовню, попивая шампанское, иногда бросая взгляд на площадку, где колыхалась почти голая масса тел.
– У этого острова есть магия, – сказал Пуа Пуа, – ночи здесь должны заканчиваться в постели, вы видите, как они качаются, ушли времена вальса, они, – показывая на танцующих, – держат примитивный ритм, так было, когда зарождалось человечество, а сейчас оно угасает. Это грустно, потому что вы не знаете, с кем вы спите, а они этого и не хотят знать. Выйдите на танец, мистер банкир, выберите любую и идите с ней наверх, потому что только здесь ваши белые волосы не имеют значения.
– Я хочу есть и я устал.
– Поверьте мне, красивая женщина сделает из вас зверя и вы забудете об усталости. Я люблю Миа Миа, потому что с ней у нас был вальс, и поэтому я не изменяю ей, потому что это бессмысленно, и только дети – это реальность, а все остальное теряет смысл. В повторениях, – добавил он.