– Зри, Никодим, заречье-то, какое дивное! – не скрывал восхищения Иван. – Иногда поднимаюсь сюда и не могу налюбоваться на это раздолье, особливо по вечерам на закате. Говоришь, град, а не село – пусть будет так. – Иван обернулся в сторону теремного двора. – Вот он, перед тобой! Островерхие тесовые крыши теремов заслоняли, казалось, весь огромный двор, который по его размерам и окружающей крепостной ограде точнее было бы назвать кромным градом. Посредине двора вздымался над строениями шатёр с главой и крестом. А за острожной оградой кромника, сколь хватает глаза, крыши, крыши, крыши… Где тесовые, где гонтовые, но ни одной соломенной.
– Что-то ты погрустнел, тесть? Али нездоровится с дороги?
– Здоров, слава Богу. Ошеломил ты меня до самого нутра. И при всём этом, – Никодим развёл вокруг руками, – тебе ещё подворье понадобилось ставить в Ростове.
– А как же без подворья-то. Где моим купцам с товаром останавливаться? Не всё же перебиваться на дворе Буты.
– И пошто ты Варваре голову вскружил, – грустно качал головой Никодим.
– Ну, вот, опять за своё. Ужель ты не рад за Варвару?
– Рад, зело рад за дочку. Жених ты видный, богатый из богатых… Неровня мы тебе… Бросишь ты её. Какое за ней приданое: двор в Ростове, да челяди два десятка. "Приданое", кое во чреве, и то не твоё.
– Когда ты, Никодим, поймёшь, наконец, что приданое для меня не есть суть. Варвара у тебя… – Иван поперхнулся и поправился: – у нас одна. Я её не обижу и другим не позволю. А дитя она носит моё! И точка. Никто не должен ничего знать, даже поп на исповеди.
– Богатству твоему иной князь позавидовать может. Ты молод, ослеплён любовью, но любовь не бывает вечной, она приходит внезапно и уходит так же. Наскучит Варвара, а какая-нибудь княжна глянется…
– Не зуди, тесть, не омрачай нашу любовь.
– Дай Бог вам счастья.
– Отец мой в своё время сказывал: можно всю жизнь прожить, не разумея, какая жена тебе нужна. Пора нам идти вниз. Спускайся. В баньку и – вечерять.
После вечери Иван зашёл в женскую половину. Варвара в глубоком раздумье сидела у окна.
– Отныне здесь будут твои покои. Обживай. Я здесь ничего не менял, а ты делай, как тебе надобно, будь хозяйкой. Доброй ночи, Варварушка, – он ласково обнял её, поцеловал в уста, и удалился.
В своей ложнице Иван долго сидел враздумье, пытаясь осознать, что же произошло за последние дни. В углу мирно мерцал перед образами огонёк лампадки. За окном сгущались сумерки – день стал незаметно убывать. Иван давно не был в таком душевном умиротворении. "Глянется княжна", – с улыбкой вспомнил он. – Бог знает, что нас ждёт впереди, но Варвара – моя любовь на всю оставшуюся жизнь".
А Варвара тихо бродила по своей новой горнице, заглянула в ложницу, в крестовую комнатку, поднялась в светлицу. Пламя свечи в руке дрожало, оживляя тени от разных вещей, оставленных на столе и лавках, покрытых медвежьими шкурами, от прялок в углу, ожидающих прикосновения женских рук. Тени бегали по столу, по полу, по стенам. Ей вдруг показалось, как ещё недавно светлица была полна негромким журчанием женских голосов. Сердце Варвары, казалось, остановилось – почудилось, будто слышит она негромкие задушевные напевы, шуршание веретён. Они в женских руках, как живые, оттолкнувшись от пола, подскакивают вверх, зависают, кружась в воздухе, и снова на полу пускаются в пляс. В углу на лавке, выгнув спину и сладко зевая, потягивается кошка. А за окном ветер бьёт гроздьями капель осеннего дождя по слюдяницам. Сумерки сгущаются. В светлице возжигают свечи. Становится уютно и, кажется, теплее. Теперь же Варваре предстоит наполнить теплом и уютом этот огромный дом. Нахлынувшая грусть разрывала душу. Она понимала, что это происходит от новых ощущений, от перемен в её сознании. Ей предстоит перешагнуть (да уже перешагнула) тот рубеж, который отделит её окончательно от прошлой жизни, и все воспоминания о добрых и недобрых поступках останутся позади. Загасила свечу. Её нежное, задумчивое лицо едва просматривалось в сумеречном отсвете окна. "Вот и всё, – подумала она, смахивая ладонью выкатившуюся слезу. – Эко же я какая, мне радоваться надо. Мечтала ли я стать женой могущественного мужа? Иван не стар, полон сил…" Старалась уйти от мысли, преследовавшей её повсюду, которая и была причиной печали. Но куда денешься, о чём ни думай, а в голове свербит: как жить дальше, как сложатся отношения её ребенка с отцом? "С отцом?!" – повторила она про себя, и задрожала всем телом. Выдержит ли она это испытание?
Никодим всё это время переживал за дочь. Однако, несмотря на тревожные мысли, не мог скрыть радости. Ради счастья единственной дочери он готов на всё. И не ради себя, ради дитя приняли грех.
И вот долгожданный день бракосочетания настал. – Не мог уж подождать до Козьмы и Демьяна. Во всём ты, Иван, нетерпелив, отчитывал его владыка.
Но богатый вклад в ростовский храм на том и прекратил брюзжание епископа.
Свадьбу Иван закатил с размахом. Не было ни в селе, ни в округе, ни единого трезвого мужика. И бабы не отставали, глядя на весь этот загул.
– Почестен пир для всех! – объявил Иван. – От боярина до смерда – всем гулять и славить молодых!
– Ну и широк же ты, Иван, – подметил Борислав. – Знаю тебя, как хлебосольного хозяина, но чтоб вот так, пригласить на свадьбу чуть не всех лепших мужей земли Ростовской, такого ещё здесь не бывало.
– Как же не быть мне хлебосольным, ежели весь наш род искони таков?
Молодых готовили по полному свадебному чину. В церкви загодя до блеска начистили шандалы, заменили свечи, вымыли заморской губкой и мылом иконы, как на Пасху.
Владыка с иереем наводили порядок в своём хозяйстве, а отец невесты передавал дочь на руки дружек и Марфы, готовивших её под венец по стародавнему обычаю.
Дочка, – голос Никодима дрожал от грусти и сознания торжественности момента, – нынче, как приведут тебя из-под венца, улучи вмале времени, уединись и надень на себя это. Твой дед мне передал давно когда-то. Теперь настала твоя очередь принять семейный оберег.
– Что это? – Варвара внимательно разглядывала изображение. – Непонятно. Это Богородица?
– Нет, дочка, это не Богородица Я не знаю, чей это лик, какая славянская богиня изваяна древним златокузнецом. И откуда взялась эта берегиня, мне отец тоже не сказывал. Знаю только одно: он содеян, когда на Руси не знали ещё ни Богородицы, ни Христа. Важно то, что это берегиня нашего рода. Ты передашь его старшему сыну с напутствием хранить заветное, чтобы наш род не пресёкся. Носи это рядом с наперсным крестом, и пусть берегиня хранит непрерывность поколений нашего древнего рода.
– Батюшка, это же грех – носить языцкую богиню рядом с православным распятием! – шептала Варвара, озираясь по сторонам.
– Поклянись, будешь носить оберег на персях и в будни и в праздники, днем и ночью. Иначе умыкнут его у тебя, и род наш кончится. Попу об этом не надо знать, не бойся, он к тебе под платье не полезет. А мужу всё поведаешь, как я тебе сказал. Иван поймёт, он не из тех невегласов, кои ничего в жизни ведать не хотят, окромя своей корысти.
Никодим вытащил из-за пазухи свой нательный крестик, перекрестил им оберег, поцеловал и передал дочери. Варвара взяла оберег, опасливо поцеловала.
– Клянусь хранить родовой оберег и передать его старшему сыну.
– Ну, вот и добро, – Никодим поцеловал Варвару в лоб, обнял, смахнул слезу. – Живи теперь для того, которого носишь под сердцем. Утешайся любовью со своим суженым, исполняй его волю, но знай, чёрные дни в жизни тоже грядут, никуда от них не денешься, будь готова к безмерному терпению ради своего чада. Иди с Богом.
Марфа, казалось, волновалась больше невесты. Беспрерывно суетилась – всё ли сделано, как надо, не забыто ли чего. Наконец, уединилась с Варварой, и разрыдалась, причитая, как над покойницей.
– Как же ты, лебедушка моя, здесь без меня жить-то будешь! Кто ж будет теперь смотреть за тобой! У-у-у! – вытерла слезы концом плата, шумно высморкалась, и вновь повеселела. – Ты, Варварушка, ночью-то будь скромницей, но и ласкам мужа не противься. Сорочку не скидывай, пусть сам с тебя сымет, а ты только помогай, он от этого яростней в любви станет. У-у-у! – опять завыла нянька, может, оттого, что вспомнила свою брачную ночь, кто знает.
Не успели подружки с песнями свадебными расплести косу Варваре, как в церкви пономарь уже ударил в колокола – новобрачных приглашали под венцы.
И вот молодые стоят рука об руку перед аналоем. Жених – крепко сложенный, с гордо поставленной головой, в праздничном малиновом опашне, оплечье шито серебром, сапоги светлого заморского сафьяна, носки горделиво загнуты вверх, каблук высокий – чем не князь! Невеста в белой накапке тонкого шемаханского шёлка, запястья, оплечье оторочены жемчугом, на лбу адамант молниями сверкает – знак чистоты и непорочности, – телом статная, головка покорно склонена, словом, лебедь белая.
Владыка соединяет руки брачующихся на епитрахили и ведёт молодых вокруг аналоя. Клирошане воспели стихиру "Исайя ликуй". Владыка снимает венцы с жениха, с невесты, каждому возглашает приветствие и благословение. Уста жениха и невесты сомкнулись.
"Всё! – облегченно вздохнул Иван. – Слава Богу, всё прошло благополучно". Он боялся, что с Варварой может случиться приступ тошноты, как это было накануне.
Молодые чинно вышли из храма. Толпа возле паперти возликовала возгласами всяческих пожеланий. Под ноги новобрачных, шествующих в теремные покои, летели зерно и хмель.
– Ну вот, люба моя, под венцом побывала, косу тебе расплели, повойник надели, мужу сапоги сняла, теперь ты хозяйка, а я твой хозяин, – говорил шутливо Иван, прикрывая за собой плотнее дверь.
А в трапезной притихло веселье – прислушивались, не вскрикнет ли молодая жена.
Нежились молодые без сна до рассвета.
Едва забрезжил в окне проблеск утра, Иван вскочил и сел на постели, глубоко вздохнул.
Варвара испугалась: "Ужель чем-то не угодила?" Вспомнилось наставление Марфы.
– Тебе худо, милый? Что с тобой?
– Лепо! Всё лепо, ладушка. Ты же знаешь, я не пил хмельного, не положено. Не был я так счастлив никогда. Душе тесно. Хочу, чтобы весь мир веселился со мною! А знаешь, пойдём-ка гулять. Гости огрузли зело и спят. А мы потихоньку выйдем и убежим на реку.
– Как же, ночью-то?
– Скоро светать станет. Встретим рассвет на реке. Одевайся. Я помогу тебе.
Он встретил взгляд её лучистых глаз при тусклом свете лампадки. Она готова была разделить с ним любое его безумство.
Привратник в предрассветных сумерках не узнал боярина, но, приблизившись, снял шапку, поклонился, молча открыл калитку – не впервой хозяин под утро отправлялся к реке погулять в росной прохладе.
Миновав ворота внешней ограды, они по тропинке у края бора спустились к реке. Их окутали покой и туман. Трава поникла, придавленная росой.
Иван обнял Варвару за плечи и почувствовал, как она дрожит.
– Тебе холодно?
– Нет, это не от холода. Непривычно. Поутру хватятся, пойдут искать.
– Пусть. Дольше будут бить горшки о двери пустой опочивальни, а уж потом поймут, что мы сбежали.
Они стояли на берегу, а над ними, уходя высоко в небо, нависал густой массив векового бора.
– Каждый раз, когда бываю здесь, словно в храм вхожу, наполненный сумраком. Скоро солнце выйдет, и ты увидишь, как этот сумрак будет растворяться, и всё вокруг станет приветливым и полным жизни.
Где-то высоко над лесом сонно прогудело медное било.
– Ужель нас ищут? – встревожилась Варвара.
– Нет, это солнце встаёт там, за холмом. На башне привратник отбил начало первого часа дня. Я увёл тебя сюда от любопытных взглядов. Там сейчас мёд пьют и горшки бьют. А мне так хочется сказать тебе мои слова любви вот при этих свидетелях, – он раскинул в стороны руки. – Лес и река, они меня вспоили, вскормили, лишь им я доверяю свою радость любви к тебе.
Скоро солнце стало выглядывать из-за холма. На реке от бора появились длинные тени. Туман, лениво поднимаясь, исчезал в выси, уступая место летнему утру. Вокруг начинали благоухать травы.
Молодые вышли на солнечную луговину возле самой реки. Иван опустился на ещё влажную от росы траву, лёг ничком, раскинул руки.
– Вот она, моя родная земля! Я сделаю всё, чтобы она была в благости. Ты слышишь меня, земля?! А ты, Варварушка, слышишь меня?
– Слышу, любый, слышу! И Она нас слышит! – Увидев удивлённый взгляд мужа, пояснила: – Настоящая любовь, это когда Богородица сердца согревает в своих дланях.
– И всё живое вместе с нами радуется. Ты чуешь, каков дух исходит! Какую прекрасную землю нам даровал Господь! Только живи!
Иван чувствовал себя не на тридцать пять лет, ему сейчас было восемнадцать! Душа молода!
В заречной пойме слышались голоса табунщиков, гнавших лошадей в денники с ночного.
– Смотри, Варвара, каковы красавцы! – с довольной улыбкой смотрел Иван на разномастных жеребцов и кобылиц. – И всё это теперь твоё. И вон то заречье, и вековые дубравы. Только вот где княжья межа – не ведаю. Там и там, – он указал рукой выше по течению, и ниже по течению, на много поприщ тянутся леса вятичей и кривичей. А кто теперь там зверя бьёт? Кучка. Вот такие у нас угодья великие. И этого богатства не взять – людей мало.
– Не пора ли нам возвращаться?
– Пойдём, ладушка, покажу теперь тебе село, да и люди пусть посмотрят на тебя, пусть знают хозяйку в лицо.
Варвара смущённо отвела взгляд. Не могла она ещё принять в свою душу вот так скоро и просто вдруг обрушившееся на неё счастье. Не верилось. Казалось всё настолько призрачным, ненастоящим, что какоенибудь неловкое слово, неправильно понятое душевное волнение могло всё враз и навсегда обрушить. Сердце учащённо билось в груди то ли от счастья, то ли от тревоги.
Они поднялись по прибрежному косогору, и вышли на дорогу, ведущую к главным крепостным воротам. Иван поднял голову и окинул взором крепостные стены на вершине холма: вот оно, родовое гнездо! Стоит твердыня! Его охватило чувство гордости, уверенности в себе. Казалось бы, всё, как повсюду: дубовое острожье дыбится надо рвом, островерхие бревенчатые башни подпирают прапорами небо. Он, Иван, хозяин сей твердыни! Одно слово – домовладыка. Здесь он живёт по своему укладу, как сам захочет, и никто ему не указ. Да, это его счастье. Он едва сдерживал душевный порыв, искоса поглядывая на рядом идущую Варвару: "Вот она, нареченная. Надо брать в руки свою судьбу", – думал он, довольный сам собой.
На одной из башен медью прозвучал часобой – пошёл второй час нового счастливого дня.
Варвару вдруг снова охватила дрожь. Она не знала её причины. То ли это от утренней свежести, то ли от небывалой переполненности любовью, то ли от страха потерять своё счастье.
Поднявшись к воротам проездной башни, они обернулись. Внизу, над рекой, расстилались клочья белёсого тумана. Воздух быстро нагревался.
В воротах послышались топот копыт и робкие звоны бубенцов – гнали на пастбище коров и овец. Ивану и Варваре пришлось посторониться. Их обдало терпким запахом скотьего пота и мочи. Они переглянулись, обмениваясь улыбками.
– Без этого, – шутил Иван, кивая на стадо, – и аромата сена не бывает.
Завершающий шествие стада старый волоух с накинутым на плечо кнутовищем на мгновение остановился, опешив от неожиданности. Он никак не ожидал увидеть здесь в столь ранний час боярина с молодой женой. Сгрёб с головы шапку и согнулся в поклоне. Рядом шедший подпасок тоже склонился, раскидывая соловые кудри по плечам, и не разгибаясь, оба бокомбоком проследовали за стадом.
Привратнику же не в удивление видеть молодых, ибо калитку им ещё ночью открывал.
Прямая, как стрела, улочка вела к небольшой площади, среди которой красовалась церковь, споря своим убранством с теремами боярского двора.
– К заутрени поспешать надо, – неуверенно произнесла Варвара.
– Успеем, у нас ещё не одна заутреня будет. А нынче – вот наш храм, – Иван раскинул в стороны руки, – это имение, это всё хозяйство, весь мир наш храм!
Село просыпалось. Село… И не село уже, а гнездовище, обнесённое крепостной оградой и окружённое слободами. Однако, будем называть селом – привычки сильнее нас.
Многие бояре завидовали не столько богатству Кучки, сколько его положению – не подвластен он никому. Взять хотя бы Ростов или Суздаль, нет там единого хозяина. Старший боярин не может являть свою волю, не советуясь с передними мужами. А Кучка в своём имении сам себе хозяин. Чем не государь в своей огромной отчине! Как вспомнится Ивану дума ростовских мужей, так неприятный холодок бежит по хребту – одно пустословие! Невегласы! А ведь было же когда-то завидное единство, когда посылали дружину зверобоев в неведомые земли по Шексне. Далеко ходили зверобои, некоторые до Печоры добирались. Много приносили соболя, горностая, песца. И повсюду, где они бывали, ставили знаки и всякие отметины, помечая рубежи земли Ростовской. Вот и пошли у ростовцев споры с новгородцами. А как без княжьей силы и воли закрепить за собой новые земли? Конечно, дикие племена, там обитающие, не спешат кланяться, не видя достойной силы за зверобоями. Вот если б с отрядом воев пришли – другое дело.
Не раз горестно сокрушался Иван дремучести ростовских бояр. Неужели они не понимают, что того же соболя или горностая приходится отдавать в Новом Торге за полцены. А если бы ростовцы вышли напрямую с товаром к иноземным купцам, сколько прибыли можно взять! Дойдёт ли когда-нибудь до ростовцев суть помыслов Ивана? Не было б поздно. Новгород свою волю далеко распространил, вплоть до Каменного Пояса. А ростовцы только и оглядываются, как бы чего не вышло, не хотят рисковать. А без риска нет торговли, ужель непонятно?
А наши влюблённые продолжали своё шествие по селу.
Хлопотливый шум во дворах становился гуще. Потянулись дымки над крышами – это хозяйки растапливали печи и готовили опару для хлебов. Где-то гремели цепями у колодца. Кое-где и топоры застучали спозаранку. Трудолюбив селянин у Кучки. То тут, то там снуют озабоченные делами люди. Две женщины, проходя мимо с лукошками свежих ягод, низко поклонились – как же, хозяин с молодой женой владения осматривают.
Неспешно шагая по сельской улочке, Варвара не переставала удивляться.
– У тебя, Иван Степаныч, здесь всё, как в городе. Где это видано, чтоб сельские жёнки стеклянные наручи носили, – подметила Варвара. – А коли, это град, то должон имя достойное иметь.
– А-а, – отмахнулся Иван, – в том ли дело. Нарекли люди Кучковым, вот пусть так и будет. Гордость не в названии, а в благоденствии. Ежели чадь худо живёт, то, и название не поможет. Люди ко мне тянутся, ибо я не обижаю тех, кто честно потруждается. Видела бы ты, Варварушка, какие многолюдные ярмарки бывали здесь. Пойдём, посмотришь, – Иван потянул Варвару за собой в боковой прогон.
Они вышли на торговую площадь, где ровными рядами выстроились лавки с глухими ставнями, и просто прилавки с навесами.