Но кратковременны были сомнения Ивана. Он часто вспоминал рассказы отца о былых временах, когда приходили в Ростов иноземные гости с берегов Хвалисского моря. А какие диковины они привозили! Старики сказывали: ещё не так давно, всего-то полвека назад, приходили в Ростов купцы из Майнца, сопровождавшие своего епископа Бардо. Как они лихо торговались, выхватывая друг у друга шкурки соболя, горностая, бобра, лисицы. Расплачивались своей белью, называемой денариями. До сих пор некоторые ростовцы хранят эти денарии. Пусть не гривна, но тоже чистое серебро. Пробивались всё-таки купцы сквозь заслоны новгородских перекупщиков, и привозили на торжище Ростова дивные изделия немецких мастеров: золотые и серебряные серьги, застёжки всякие, подвески, наручи из чистого золота. Бывали и греческие купцы со своими диковинами из Сирии и даже из Египта. Привозили стеклянные зелёные и синие перстни, бусы стеклянные золочёные с мозаикой, коралловые бусы. До сих пор они хранятся в сундуках. Какая-нибудь боярышня наденет бабушкино наследство, да и удивит нынешнюю молодую поросль – о, сколько восхищения! Украшения-то заморские! Где нашим мастерам до такого искуса! А какие глаза страстные и большие у жён бывали в посудной лавке! Ох, сколько возов привозили глазурованной блестящей рисунчатой посуды! Где теперь всё это? Идут купцы мимо Ростова.
Завидовал Иван новгородцам, а сделать ничего не мог без поддержки ростовских мужей. Завидуй, не завидуй, обижайся, не обижайся на судьбу, но, что поделаешь, у купцов свои нравы, свои неписанные законы. Они понимают друг друга с одного взгляда и быстро находят общий язык с иноземцами. Купец и оратай – самые рисковые люди. Но и без надежды им жить нельзя. Купец сегодня в аксамиты и парчу одет, а завтра он в жалкой сермяге. Так и оратай: нынче собрал богатый урожай, а на следующий год все посевы градом побило, либо засуха сгубила. Купец и смерд вроде бы люди свободные, а поглядеть, так каждый из них вечно в долгах.
Купцы у Кучки охотно товар берут: ему прибыль, и себя не обделят. Иван их за долги не закабаляет, как иных простачков. Ловко им стало теперь ходить по торному пути от Кучкова до Ростова. Но ростовский торг для Ивана – не велик размах, ему надобен выход в иные страны. Мечтает сам побывать за морем. Вот управится с делами, и уж тогда-а… И так каждый раз. Но мечта не ослабевает, ведь он ещё не стар.
В тысяча восемьдесят девятом году умер епископ Исайя. Разом осиротела чадь ростовская православная. Вот уже шестой год без владыки. А князья будто забыли, что есть в земле далёкой град Ростов. Говорят, что славяне пришли в землю Ростовскую, населённую мерей, ещё до Олега Вещего. В то же время и новгородцы свои земли обживали. По древности равны, а вот, поди ж ты, Новгород нынче впереди. Добрым словом вспоминают ростовцы владыку Исайю. Погас светильник православия, но духовным благодеянием его пропитаны земля и воздух всего Залесья. Прощаться с владыкой приезжало много людей со всех концов волости, в храме места не хватало. Ростовцы искренне любили своего духовного пастыря. Даже многие из мерян, кои до сих пор во мраке языцком пребывают, и те своего почтения не скрывали. Исайя был многомудрый, сумевший словом правды примирить язычников и христиан.
Старики сказывали, какие бывали раньше потрясения. Не дай Бог, чтоб повторились. До смертоубийства доходило. Потому и пришлось первому епископу Феодору покинуть Ростов и поселиться в Суздале. Горько пришлось ему выслушивать упрек митрополита Михаила: дескать, не должен архипастырь покидать епископский храм. Но что поделаешь, если нет житья от свирепых язычников. И срубил владыка Феодор храм в Суздале, точно такой же, как в Ростове. Но переносить владычный стол митрополит ему накрепко запретил. Не долго пришлось Феодору жить в Суздале. Умер епископ в девятьсот девяносто третьем году. Скоро прислали из Киева нового владыку Илариона. Но и он вынужден был покинуть Ростов, и поселиться в Суздале, где и скончался вскоре. Какое-то время после Иллариона владычное место было праздно. В тысяча семидесятом году пришёл в Ростов епископ Леонтий с намерением, наконец, утвердить духовную силу Ростовской епархии. Он сделал попытку опереться на молодых, но их отцы и деды взбунтовались и убили епископа. Долгое время блюстителями владычного стола были местные священники, и тоже натерпелись страха от языцкой буести. Голод из-за неурожая в тысяча семьдесят втором году вверг в отчаяние ростовскую чадь, чем и воспользовались волхвы, призвав смердов взяться за топоры и идти на христианских проповедников. Они внушили черни, что попы и их прихожане спрятали хлеб, чтобы извести всех неверных. А тут как раз подоспел из Киева воевода Ян Вышатич с дружиной. Полетели головы волхвов, зачинщиков смуты, хоть и было это противу Правды Руской. Но с тех пор присмирели нехристи.
Вот в такой дикий край и был послан епископ Исайя в тысяча семьдесят седьмом году. За двенадцать лет своего духовного владычества много Исайя добрых дел совершил. При нём выросла и окрепла христианская паства. Он добился мира в Ростовской земле. Епископа и в Кучкове поминают добрым словом. Иван вспомнил последний разговор с владыкой, когда тот незадолго до кончины побывал у него в селе.
– Намедни был у меня поп Мартирий, – говорил владыка Ивану, а тот испрашивал благословения на починку храма. – Аз, грешный, вспомнил свое обещание. Когда венчал тебя с Варварой, мы с Мартирием потщились, осмотрели все углы в церкви. Скажу прямо, зело красен храм, но не ухожен и ветх вельми. Вот тогда и пообещал Мартирию поговорить с тобою о починке храма, да как-то недосуг было.
– Прости, владыко, повинен я в том. Ранее отец являл потщание. Мне же после его смерти не до благолепия храма было. Сам ведаешь, каковы были последствия мора.
– Ну, будет тебе оправдываться, не в укор говорю, а к тому, иже не пора ли нам с тобою подумать: то ли чинить основательно храм, то ли лепше новый поставить. Вот об этом помысли и скажи мне, что надумаешь.
– А что тут думать, – оживился Иван, – ежели благословляешь на новый, знамо, будем рубить новый храм.
Благословил владыка слом старого ветхого храма, но освящать новый ему уже не пришлось. Как раз в это время в Ростов заглянул митрополит Иоанн II по пути из Киева в Новгород. Но вместо доброй беседы двух архиереев случилось так, что митрополиту пришлось отпевать преосвященного епископа Исайю.
Не пожалел Кучка серебра на новый добротный храм. А митрополит дал своё благословение, что и было тут же изложено в храмозданной грамоте предстоятеля за подписью и печатью.
Да разве перечислишь все благодеяния владыки Исайи? Но об одном надо сказать особо, ибо память о себе он оставил вечную, основав возле Суздаля подворье Киевского Печерского монастыря. Теперь это уже не подворье, а монастырь, где игуменом недавно рукоположен иеромонах Даниил, тоже выходец из Печерской обители. Усердием же Исайи испрошены были у князя Всеволода две деревеньки. Монастырь невелик, братии пока всего два десятка, и кормятся они жалованными деревеньками. Игумен Даниил смог скопить куны на установку келий и даже на храм в одной из деревень, что на берегу Нерли.
Владыка Исайя, бывало, задумывался, какова была бы жизнь в Ростовской земле и как сложились бы его отношения с князем? Без князя-то тишь да благодать. Мужики землю возделывают, зверя бьют, рыбу ловят. Соседи набегами не докучают. Про моровое поветрие уже и забыли. Благость сошла на землю Ростовскую, а при такой-то благодати разве хочется перемен? С князьями одна суета и морока. Владыка без князя, почитай, полновластный хозяин. Нет хуже дележа власти. Но такими мыслями владыка, конечно, ни с кем не делился, даже с тысяцким. Разум и душа Исайи были в согласии, потому и уверенность в делах чувствовалась. Владыка, являя добрый нрав, повелевал и владычествовал на пользу пастве. Главное, как он считал, в Залесье должен быть мир и спокойствие, а не то безумие, кое творится на юге.
В Киеве скончался Всеволод. Все ждали перемен, кто с тревогой, кто с надеждой. Русь затаилась в ожидании новых усобиц. Одни уже видели на киевском столе Всеволодова сына Владимира Мономаха, другие не сомневались, что сын старшего из Ярославичей, Святополк Изяславич, будет отстаивать свои права на старший стол.
Половцы, конечно, не упустили случая и участили набеги на восточное Поднепровье.
А на западе Ростиславичи едва сдерживали посягательства ляхов на Волынскую землю.
На удивление всему честному люду усобицы не произошло. Мономах, не желая продолжения вражды с двоюродным братом, послал Святополку в Туров приглашение на киевский стол. Сам же сел в Чернигове, а брат Ростислав – в Переяславле. Но не успел Святополк утвердиться в Киеве, как половцы объединёнными силами двинулись к пределам Руси и потребовали откуп.
Горячо спорили на совете у Святополка. Воеводы настаивали идти на половцев ратью. Мономах же, видя грозную силу степняков, предлагал откупиться и не вступать в битву.
– Не приспело время громить половцев, – убеждал князей и воевод Мономах. – Сберечь нам надо силы для великого похода в Степь. Половцев бить надо на их земле. Недалеко то время, соберём мы ещё большую ратную силу, и прогоним их за Дон. А пока Руси нужен покой.
Но слишком много оказалось гордых и самонадеянных мужей у Святополка, настаивавших на битве. И Русь двинула свои полки навстречу врагу.
Потом Мономах всю жизнь будет носить боль в сердце от позорного поражения и бегства от степняков. Горечь засела в душе и от потери единственного брата, утонувшего в бурном весеннем потоке Стугны.
Половцы сожгли Торческ, опустошили округу, оставшихся в живых увели на торжище в Корсунь. И откуп всё же пришлось им отдать ради спасения Киева от разграбления.
Но на этом бедствия не кончились.
С полчищами наёмных половцев из Тмуторокани пришёл изгнанник Олег Святославич. Он осадил Мономаха в Чернигове. Восемь дней упорного сопротивления истощили последние силы воинов князя Владимира. Он вынужден был оставить Чернигов. Сам же ушёл в свою отчину – Переяславль. Олегу нечем было расплачиваться с наёмниками, и он отдал половцам на разграбление не только завоёванные селения Переяславской, но и своей Черниговской земли. Много тогда было сожжено сёл, без числа погублено и уведено в плен русичей. Пашни поросли сорняком. Повсюду рыскали звери, терзая трупы, вороньё кружило со зловещим граем над добычей. Горе принёс в Русь Олег Святославич, потому и "величают" его с тех пор Гориславичем.
Потребовал он от двоюродных братьев высокую плату за своё изгойство.
Мономах, сидя в разорённой и выжженной Переяславской волости, постоянно думал о том, как отвести угрозу от других своих отчин.
Тем временем Давид Святославич, пользуясь успехами брата Олега, занял Смоленск. Мономах в тревоге. Он уговорил Святополка идти на Давида, ибо для него немыслима потеря Смоленска. Святополк предложил вывести Давида из Смоленска взамен на Новгород. Тяжело Владимиру терять Новгород, но он согласен. Скрепя сердце Мономах пишет Мстиславу, чтобы он ушёл из Новгорода в Ростов.
Приуныл Мстислав, не ожидал он такого поворота событий. Десять лет живёт он с новгородскими мужами душа в душу. Но какой добропорядочный сын осмелится перечить отцу. Одно худо: сажают в Ростове, в захолустье!
Затужили новгородцы. Но надо знать софиян! Гордость и сознание величия всегда с ними! Как только Давид появился в Новгороде, они тут же показали ему путь назад.
Иметь бы Давиду воинственный нрав младшего брата, но он не мог противиться воле новгородцев, ушёл обратно в Смоленск. А там, оказывается, уже сидит сын Мономаха, Изяслав.
По настоянию новгородских мужей и всей чади, Мстислав немедленно вернулся в Новгород.
А Давиду удалось прогнать из Смоленска молодого Изяслава. И тот, явив прыть, двинулся прямиком в Муром, где сидел посадник Олега Святославича. Изяслав прогнал посадника и затворился с дружиной в городе.
Ярополка, Святослава и Романа князь Владимир держит пока при себе. Скоро соколы гнезда Мономахова встанут на крыло, будут водить в Степь полки – добрая помощь подрастает отцу. А кроме них ещё есть младшенький – Юрий. Но пока совсем несмышлёныш, пятый год ему идёт.
Ростовцы не успели удивиться приходу Мстислава, как его и след простыл. Пожали удивленно плечами мужи ростовские, недоумевая, а тут, нате вам, новое явление: Ярополк пришёл в Ростов по воле отцовой. Но тот даже полетное не успел собрать, как отец снова позвал его к себе в Переяславль. Вот те квас, ну и дела творятся в Руси! Обиженные ростовцы окончательно убедились: нет им чести от князей. И стали пристальнее поглядывать в сторону Новгорода. Ловко же и смело софияне дали от ворот поворот князю Давиду. Вона, как они с князьями разговаривают! Чем же они так сильны? Ишь, как блюдут своё величие! А ростовцы сидят и ждут, когда Киев им милость свою явит.
– Может довольно нам быть послушными овцами. Шапки ломаем то перед Мстиславом, то перед Ярополком, не успевая голову покрыть. Не пора ли с князьями разговаривать по-новгородски? Чем мы хуже? У тебя дружина чуть ли не в тысящу гридей, у меня немногим меньше – это ли не сила, чтоб сказать Киеву: не позволим собою помыкать! Нет у нас ни князя, ни владыки, а потому сами себе хозяева в земле наших предков!
– Ишь, как разошёлся, – Бута укоризненно посмотрел на Ивана. – Редко я тебя таким вижу. Знать, крепко припекло. Не дури, Иван, князья которуются между собою, но ничто им не помешает придти в Ростов объединённой ратью. Где это видано, чтоб бояре восстали против княжьей власти?
– Ну, буде, погорячился я, и ты не кипятись. Уж больно надоело быть в бесчестии и ждать неизвестно чего. Мы же не холопы княжьи. А ты сам не задумывался, к чему может привести княжий раздор в Руси?
– К тому и приведёт, что половцы разграбят и спалят Киев, Волынскую землю поделят меж собою угры и ляхи, а Ростов попадёт под власть Новгорода, и будет у софиян ещё одна пятина. То бишь, шестина.
– Вот! И ты спокойно говоришь об этом!
– А что мы можем сделать? Можно бы послать в Киев челобитную от передних мужей и всей чади ростовской, но кто там теперь сидит? То ли Мономах, то ли Святополк. А может, скоро Олег сядет? Говорят, он с грозной силой к Киеву идёт.
– Да-а, худы дела в Руси.
– Ты вспомни, как новгородцы говорят: Русь там, на Днепре, а на Волхове – Новгород Великий, сам себе господин. Софияне могут с князьями на равных разговаривать, а у нас сил маловато, чтобы ввязываться в княжьи распри. Пусть князья передерутся, а мы подождём. Потом к себе князя покличем, какого захотим. Так-то лепше будет.
Неспокойно стало на Руси с возвращением князя Олега, мало ему Чернигова, что ещё он потребует от братьев?
Тревожится князь Владимир. В тяжкую годину Евфимия всегда даст нужный совет мужу, найдёт доброе слово к месту. Вот и повёл он с женой такой разговор:
– Голубица моя, не пора ли нашему Юрушке постриг сотворить?
Евфимия недоумённо вскинула взор на мужа.
– Что вдруг? Подождать бы вмале. По обычаю, летам к семи пострижём.
– В летах ли дело? Мне отец постриг содеял в четвёртое лето. В Ростов я послал Ярополка, а он мне здесь нужон. Переяславская волость постоянно подвергается набегам половецким. Ты же видишь, как часто мне нужен помощник. Мстислав в Новгороде, слава Богу, крепко сидит. Вячеслава я отправляю в Смоленск. Худо, что Изяслав сел в Муроме без моего благословения. Чую, добром его своеволие не кончится. Ушёл было в Курск, но Давид с Олегом и оттуда его прогнали. Женился где-то на чужбине без нашего с тобой благословения. Что за времена пошли, что за нравы? Отзову его из Мурома, тогда и поговорю с ним. Но пока мне надо Ярополка вернуть в Переяславль.
– И вместо него в Ростов…
– Да, хочу послать туда Юрия, но, сама понимаешь, ему надо совершить постриг.
– У тебя и без Ярополка есть воеводы, пусть они стерегут рубежи волости.
– Жизнь наша вельми неспокойна, то и дело приходится вступать в стремя, держать лук натянутым. Всякое может случиться со мною. Вот тогда Ярополк будет мне заменой здесь, в Переяславле. А Ростов… Раскинулась земля Ростовская за лесами непроходимыми вятичскими, и не ведают там люди того лиха, какое досталось по воле Всевышнего Переяславской земле. Пусть Гюрги посидит в Ростове, пока я не уряжусь с Олегом, пока половцев за Дон не изгоним. Там, в Ростове, тихо, безмятежно. Подумать надо, кого посадником туда отправить.
Надо многомудрого тёртого жизнью мужа послать, чтоб был княжичу и отцом и матерью. Не каждый боярин может так просто сняться с места, оставить свой двор, хозяйство, и отправиться с семьёй в такую глушь. Ратибора? Он мне здесь нужен. Станислав стар для такого дела. Орогоста? Дмитрия? – задумчиво перечислял князь своих передних мужей. – Каждого, будто от сердца отрываю. Ведь они воеводы, и самое им место здесь, в Переяславле. Что делать, матушкаголубушка?
– Моё ли бабье дело мужнины дела рядить? Как изволишь, так тому и быть.
– А где дела княжьи, а где семейные, кто знает?
– А ты пошли с Юрушкой боярина Георгия, коли уж деваться некуда.
– Симонова сына? – Владимир задумался. – Он муж надёжный, но молод. Какой из него пестун и посадник? Ему самому ещё многое надо познавать в жизни.
– Но ты же сам говоришь, Ростов – глухомань. Для вятших мужей это была бы ссылка, а для молодого боярина – возможность послужить князю и добиться большей милости. Гюрги двадцать лет, а степенностью вятшему мужу не уступит. А наш-то Юрги, как ему рад, так и липнет к нему. Значит, есть между ними что-то доброе. Может, судьба?
– Всё так, душа моя, но молод, зело молод боярин. А наш сын ещё совсем дитя. – "А может, это и к лучшему?" – подумал он. – Надо помыслить, поговорить с ним душевно, по-домашнему. Жена у него только что родила, куда же он её потянет за собой в дальний путь?
– О жене с младенцем я могла бы попещись.
Евфросиния вдруг отвернулась, задумалась с грустью.
– Ты чем-то опечалена? Понимаю, тяжко тебе расставаться с нашим Юрушкой.
– Конечно, не в радость. Млад он зело. Но всему приходит время, и расставанию тоже. Мне сейчас вспомнилась сестра твоя Евпраксия. Худо ей живётся на чужбине. Недобрые слухи по Киеву бродят. У нас в Переяславле пока ещё помалкивают.
– Знаю, – нахмурился Владимир. – Мачеха моя, Мария, зело переживает. Не всё, что говорят, правда. Но многое верно. Однако воевать с императором Генрихом мне не по силам.
– А тебе, откуда известно, что верно, а что нет?
– Я князь, и потому мне ведомо многое, что не ведомо простой чади.
Владимир сидел, глубоко задумавшись.
– Не огорчайся, ежели чем-то досадила тебе. Ведь между нами никогда не было потаённых помыслов, – пыталась оправдываться Евфимия, думая, что она опечалила мужа неосторожным словом.
– Нет, голубица моя, я просто задумался о несчастной сестре. Тяжкая досталась ей доля. Поговорить бы с германским зятем по-нашему, сказал бы я ему крепкое слово. Но не то нынче время. Княжьи усобицы ослабили Русь. Это понимают не только в Степи, но и в Европе. Потому и обходятся с нами, как с холопами. А сами-то, каковы! Этот блядолюбец Генрих ни Божьих заповедей не ведает, ни чести своей не блюдёт. Все эти, германцы, фрязины, погрязли в грехе содомском, а нас благородству поучать норовят.
– Что ты такое говоришь, Владимир?