- Далеко собрался?
- В аэропорт.
Задает еще вопрос:
- Встречаешь или улетаешь?
- Улетаю.
- Значит, богатый. А у меня шекель: ни выпить, ни взлететь.
Усматривает в собеседнике внимательного слушателя, делится сожалениями:
- Сидели в горнице у бабки Аксиньи. Пили. Она подносила. Набуровились до самого нельзя! Проспался - хрен шершавый! - вокруг апельсины с лимонами. В кармане документ: исключительное право на продажу динозавра. Из мерзлых якутских глубин… Как перебрался, не помню. Откуда документ, не знаю.
- Хочется теперь назад?
- Чего это - назад… Корешей бы сюда, бабку Аксинью, динозавра на продажу: такое у меня мечтание.
Разглядывает со вниманием собеседника, говорит, примериваясь:
- Вроде старый, а еще еврей…
"Деточка, - упрашивала бабушка Хая, - не ругай глухого. Того не стоит". Финкель не ругает. Ему подай только повод, и он в размышлениях: остаться евреем среди неевреев - дело нехитрое, всяк припомнит со стороны, но как сохраниться евреем среди евреев?
Оставляет вопрос на додумывание, прикидывая в вечных своих изысканиях: "Аксинья - не просто бабка, но вещая знахарка, ворожея-шептунья, способная смыть порчу наговорной водицей, присушить-оморочить. Заговаривает от блудной страсти, от остуды мужа к жене, винного запойства, затворенной женской утробы, от потопления в реках, половодьях, зыбучих болотах, а также от баллистической ракеты с ядерной боеголовкой. Такая всё сумеет, без особого труда: свести луну с неба для домашней надобности, переманить огурцы с чужого огорода на свой, яблоки из соседского сада, жену с мужней постели. Даже перенести через таможни с динозавром в кармане".
Теперь всё понятно.
Автобус отходит от остановки. Мужичок на скамейке вздыхает вослед:
- Матери бы послать… Долларов пять. Душа болит за мать.
А из приемника доносится голосом радиослушателя, который выговаривает сокровенное: "Вера - это бензин нашей души…"
6
"…мир полон мифами, легендами, фантастическими сказаниями, несопоставимыми с житейским пространством, а значит, полон чудесами, вознесенными над нашим пониманием, тайнами глубин запредельных - стоит приглядеться, прислушаться, заглянуть в те укрытия, где они укрываются от неверия и насмешек…"
Первым автобусом до городской станции.
Вторым - в аэропорт, через горы-долину.
Когда ты в автобусе, покойном, вместительном, на легком ходу, кажется, что никуда не спешишь. Торопятся те, которые тебя обгоняют, но что им доступно на скорости? Асфальт под колесами и малые пространства по сторонам. Ты же вознесся высоко на своем сидении, возле широкого окна, видишь дальше и больше этих, шустрящих понизу.
Финкель располагается спиной к движению, темные очки прикрывают глаза - рассматривать без помех лица попутчиков, не тыкаться взглядом в затылки, одинаково неприступные. "Слушайте все! - возглашает ликующий старик, страстен и кипуч. - Этому человеку многое еще интересно и кое-что доступно. Женщины проявляют к нему интерес, он проявляет к ним". Возражает его сожитель, уныл и занудлив: "Что ему доступно, что? Мужского естества на пятачок". - "Хоть на копейку - следует потратить". - "Только через мой труп!" - восклицает старик опечаленный, не надеясь на близкие удачи. "Не разбрасывайся нашим трупом. Он еще пригодится".
И вот женщина через пару рядов, собою не дурна, место около нее не занято. Ах, что за жеманница в кольцах-серьгах-ожерельях! Брови подведены, ресницы начернены, ноги с дерзким подъемом выставлены для обозрения, ногти в кровавом маникюре оцарапывают на расстоянии, благоухание ее духов в перламутровом, вероятно, окрасе утягивает туда, откуда нет и не будет возврата. Выслушивает по телефону нечто завлекательное, розовеет, польщенная, отчего приоткрываются пухлые, зацелованные губы, выказывая кончик языка, подрагивают округлые колени, вызывая у окружающих смутные поползновения.
"Охладись, Финкель. Это не для тебя". - "Ну почему же…" Встать, подсесть рядом: "Есть ли у вас друг?" Ответит: "У меня есть муж". - "Я спросил про друга". Задумается: "Нет… Друга нет". И тогда - головой в омут: "Милая моя, я не нахал. Но от будущего осталось - всего ничего, оттого и спешу". Откликнется напевно, завлекая по неизбывной привычке: "Старичок, ты чудо". Ответит: "От чуда слышу" - и засомневается, ибо подобное кем-то уже придумано, записано, издано, прочитано и не одобрено.
А дальше… Что дальше? Увлечь разговором, впечатлить намеками, поразить суждениями: "Господи, до чего неотвязчив!.." - Финкель не трогается с места:
- Был бы я помоложе, а она пониже… В нашем возрасте нельзя промахнуться и получить отказ. Это ускоряет угасание чувств.
Раз в месяц - а то и чаще - Финкель едет в аэропорт на собственные проводы, предвкушая и завидуя. Эскалаторы возносят его с этажа на этаж. Туда, где высокие окна. Плиточные надраенные полы. Внимательные охранники. Курить нельзя, с оружием тоже нельзя, остальное, должно быть, можно.
Выбирает на табло заманчивый рейс: Рим, Барселона, Пекин, Гонконг, Мумбаи…
Самолет взлетает и сразу пропадает в облаках.
Белесая муть за окном.
Дождевые струи по стеклу.
Ликующий старик набирает высоту, пробиваясь в синеющую бездонность; радуга красочным обещанием раскидывается на его пути, остальное довершит чудо. Он влетает под радугу, в неопробованное надземелье без границ-очертаний, высматривая с высоты места покоя и озарения, где нежаркого касания луч, нестойкого аромата слива в цвету, эхо от негромкого возгласа: "Я не горжусь, что выбрал для пребывания этот мир. Я ему рад".
Его кормят в самолете. Ублажают. Показывают кино. Завлекают беспошлинной косметикой. Ему улыбаются красотки в фирменных нарядах, облегающих женские прелести; штурман объявляет по бортовой сети ко всеобщему переполоху: "По просьбе пассажира Гур-Финкеля меняем направление полета…"
Неозначенный рейс, рейс по его желанию: внизу проплывают заснеженные Альпы, Пиренеи, Сьерра-Невада, величавые кучевые завалы, следующие за дуновением ветров, разъятые дали, разверстые глубины, - кинуться вниз с распростертыми руками, взмывая на батуте, воздушной туго натянутой простыне, перелетая с облака на облако, телом впечатываясь в собственную тень.
Глубина небес.
Широта обзора.
Миг - вместительный без меры за гранью воображения, выжатый до капли в немом потрясении; всякий день в поисках такого мига, из которых складываются прозрение, накопленные не по возрасту минуты бытия.
Вдоху не насытить легкие, их насыщает восторг. А опечаленный старик глядит вослед, запрокинув голову, грустит в меру, сожалеет и беспокоится:
- У каждого есть место, куда не следует направляться. Ничего путного из этого не выйдет. Забудь про Индонезию, Финкель. Про Китай позабудь, Таиланд с Бирмой. Полетишь - пропадешь. Где ты теперь, Финкель? Отчего запаздываешь?..
7
Раз в месяц, не реже, Финкель встречает самого себя. Встречать - не провожать: дело иное.
Эскалаторы - в бережных ладонях - опускают его в зал ожиданий. Вода стекает по прозрачным плитам. Под потолком провисают воздушные шары приметами давних восклицаний: "Дедушка прилетел! Дедушка!.." Неспешно проходят стюардессы, очевидно, к самолетам, которым на взлет. Финкель выбирает город, откуда стоит возвратиться: Цюрих, Милан, Бостон или Шанхай… Рейс задерживается, и он идет пока что в кафе, заказывает кофе, бутерброд с сыром.
Перерыв между приземлениями. Томительное ожидание. Никого нет в залах, некого пока и встречать. Музыка тихая. Девочки приветливые за стойкой. Запахи свежей выпечки: булочки с яблоками, с маком, бурекасы и круассаны, заманчиво разложенные на прилавке. В магазине подарков, на витринном его стекле выставлены наклейки, которые стоит прилепить на автомобиль: "Не храпи за рулем!", "Осторожно! Путаю педали", "Ой, он меня продает!.."
Негромкий голос из динамика ворожит-заманивает: "Don’t worry. Be happy…" Мужчина в темном халате подкатывает тележку, где размещаются тряпки, щетки, бутылки с моющими составами, рулоны туалетной бумаги. Присаживается неподалеку, укрывшись за столбом, подмигивает Финкелю:
- Передохнуть тоже следует…
Явно из России. Явно с образованием. Книги листающий, стихи запоминающий, песни распевающий под гитару. Волосы в проседи. Очки в черепаховой оправе. Взгляд внимательных глаз. Человек старомодного двубортного покроя, который не упрятать под халатом блюстителя чистоты. Хочется поговорить с земляком, и он начинает:
- Встречаете?
- Встречаю.
- Меня тоже встречали. Родственники. Много родственников. Они сразу сказали: "Гриша, твоя профессия здесь не нужна. Забудь про нее. Чем скорее, тем лучше".
Финкелю хочется побыть в тишине, но надо поинтересоваться, хотя бы из вежливости:
- Какая у вас профессия?
Отвечает с достоинством:
- Перед вами туалетный служитель, в прежнем пребывании - инженер-механик. Кто от сохи, а я от болта с гайкой. Приехал, огляделся вокруг: хайтек, хайтек, сплошной хайтек… - кому нужен механик, да еще с сединой? Пришел в аэропорт, говорю: "Вот человек, способный на всё. Только обучите". Меня и приставили к тележке: невелика наука, невелики доходы.
Молчит. И Финкель молчит.
- Мне бы пораньше приехать, выучиться на что-нибудь путное - родители жены не давали разрешение изменникам родины. Потом посветлело, двери открылись наружу - явились мириться, принесли вафельный торт за рубль двадцать; теща сказала: "Хотели еще шампанское купить, да вы бы на порог не пустили! Чего добру пропадать".
- Где они теперь? Родители жены?
- Здесь. Где же еще?
За дальним столом затаился одинокий мужчина. Бородка клинышком, огромные квадратные очки, просторная блуза, приплюснутый к уху берет. Рассматривает Финкеля, прихлебывая кофе, сосет потухшую трубку, выстукивает затем на компьютере: сочинитель, должно быть, бытописатель, Фолкнер-Хемингуэй. Какую судьбу ему готовит? В какие истории вплетает? Время действия - утро. Место действия - аэропорт. Пустынное кафе в запахах кофе и свежей выпечки. Старичок, издавна утихший, встречает старушку с дальнего рейса на исходе долгих совместных лет. Такие милые, такие дружные, такие пенсионеры: встретятся, расцелуются, пошагают к автобусу рука об руку. О чем они заговорят у Фолкнера-Хемингуэя, если всё переговорено? Какие трагедии разыграют в его компьютере?.. "Be happy. Don’t worry…"
Туалетный служитель с опаской выглядывает из-за столба, но в зале пусто, можно посидеть еще чуточку.
- Водил сына в цирк. Жонглер крутился на колесе, забрасывал на голову чайный сервиз: блюдце, чашку, еще блюдце, еще чашку, еще и еще, в конце, под аплодисменты, кусок сахара. Сын сказал: "Тоже пойду в жонглеры. Или овец пасти", а я ему: хайтек, хайтек…
- Цирк… - Финкель прикидывает с интересом: - Музыка, цветные прожектора, блестки на блузе… В повара пускай не идет. Ты стараешься, готовишь, раскладываешь на тарелках разварную форель в сметанном соусе, картошку ломтиками, пару маслин с долькой лимона, щепотку розмарина для духовитости, а они ткнули вилками - раз! - и порушили.
- Для духовитости… - повторяет туалетный служитель, как смакует редкое слово. - И в парикмахеры. Тоже не надо. Ты стрижешь, укладываешь, освежаешь одеколонами - шапки надели и смяли.
Улыбаются, довольные разговором. "Ты это уже написал, старый склеротик! - возмущается старик опечаленный, пихаясь локтями. - Про повара с парикмахером! Напечатал в журнале сто лет назад. Получил денежку…" - "Он написал, - соглашается ликующий старик, - да они-то не знают! Кто его вообще читал? Где и зачем?.."
Разговор продолжается:
- Сын теперь после армии, решает, чем заняться. Говорю: "Поезжай туда, откуда тебя привезли. Погляди на наше вчера". Уточнил: "На ваше, не на мое". Вернулся, сказал: "Цветов на улицах нет. Я без цветов не могу". Мы с женой даже обиделись: "Как это нет? Были цветы. Возле памятника Ленину".
Смотрит невесело:
- Разве хорошо, когда у родителей с детьми разное прошлое?..
Встает. Пожимает руку хорошему человеку.
- Всякий день здесь. По восемь часов. А они взлетают и взлетают… Даже прикинул: за восемь часов можно долететь до Бангкока с Сайгоном. Прибавить еще немного - тут тебе и Сингапур, Куала-Лумпур, острова Тихого океана…
Укатывает тележку с тряпками, щетками, туалетной бумагой:
- Господи, на что расходуем бессмертные души! Может, и правда лучше в жонглерах…
Финкель доедает бутерброд, допивает кофе:
- Души бессмертны в нерабочее время. Должно быть так.
А из динамика тот же голос, заново, опять заново, в магнитофоне нет иных пожеланий: "Don’t worry. Be happy…"
8
Самолет выпускает на подлете шасси, слегка подпрыгивает при приземлении, катит по полосе. Спускаются по трапу граждане, допущенные к поселению на этой земле; лишь характерные черты лица - да и то не у каждого - хранят память, лишь они.
- Живые тоже порой мертвы, - уверяет Ривка, соседка по лестничной площадке. - Но они не знают о том. Не желают знать.
Раскрываются двери в зал ожиданий. Пассажиры выкатывают тележки под приветственные вопли встречающих. Вскрикивает в волнении старушка, подслеповато вглядываясь в лица:
- Упустила! Ах, упустила!..
Суетливый мужчина путается в проходе, трогает за плечо, отскакивает:
- Упс! Ошибочка… - Редкие волосы рассыпаются, открывая для обозрения бледную лысину.
Выходит из дверей иссохшая женщина в темных одеждах до пола, в темном головном платке, закостенелая от горя; берет под руку мужчину, шагают молча, строго, не глядя по сторонам, - траур, не иначе траур по близкому человеку. Монах - ростом огромен, плечами широк, черная сутана до пола - шагает так, словно выпущен из лука, буйная седая шевелюра подчеркивает дюжесть, неодолимость, напор; в завихрениях его стремительности увлекается, не поспевая, стайка богомольцев с вещами.
Но вот и Финкель приземляется: туристская шапка с козырьком, чемодан на колесиках, цветок в петлице, сорванный в Гонолулу, Аддис-Абебе, на островах Фиджи или Самоа. Говорит встречающим:
- Здравствуйте, вот он я! Как же вы обходились без меня? День. Час. Минуту.
Сам и отвечает:
- Плохо нам было. Без тебя - никак.
Ликующий старик под руку с опечаленным шагают к автобусу, радуясь воссоединению.
- Что так долго?
- Набегался. Насмотрелся. Про тебя позабыл.
Ая сидит у окна в ожидании его возвращения, высматривает в опасениях. Ото-то топчется у автобусной остановки, возвышаясь над всеми, слишком приметный для обидчика, готового обхихикать слабоумного. Финкель улетает, и Ото-то огорчается - слеза из глаза. Финкель возвращается - идут в обнимку, старый под мышкой у молодого.
- Говори! - умоляет. - Где жил? Что ел?
- Жил в гостинице. Номер крохотный, по деньгам. Ванная комната узкая-узкая: чистишь зубы - локоть стукается о стенку…
"…кстати о зубных щетках, - вмешался бы незабвенный друг. - Потрясающая деталь! Для рассказа! Союз писателей может постоять за дверью!" - "Какая деталь?" - "А не украдете?" - "Ты что!.." - "В ванной. У моего героя. Десяток щеток в шкафчике. На каждой помечено: Вера, Валя, Галя… Которая останется до утра, та и пользуется своей щеткой". - "Надуманно, Гоша. Недостоверно". Фыркнул бы с небрежением, угольные тараща глаза: "Да у меня у самого семь щеток в шкафчике: Саша, Даша, Глаша…"
После полета у Финкеля прибавляются силы, и они дружно шагают по лестнице, отмахивая руками. На третьем этаже срывается дыхание, дальше едут в лифте до верхнего этажа, поднимаются по ступенькам еще на полпролета, утыкаются в запертую дверь с рукописным плакатом: "Входящий! Уважай покой этого места". Звонок старинного образца вделан в дверь, Финкель озаботился; на звонке помечено: "Прошу повернуть".
Там они живут.
Не каждого к себе пускают.
Прилетит ангел смерти, покрутит ручку звонка, подивится на его дребезжание, а из квартир закричат: "Вы не туда попали!.."