- Мы полагаем, что вы и ваша жена говорите не всю правду, - заявил доктор Митчелл. - И мы думаем, что у нас есть доказательства.
- Да как вы смеете разговаривать со мной таким тоном! - вознегодовал судья Уомплер.
- Я смею так с вами разговаривать, потому что с Эдом Луби и его братом покончено, - сказал доктор Митчелл. - Я смею, потому что в город приехали представители полиции штата. И они вырежут прогнившее сердце этого городишки. С вами разговаривают федеральные агенты и сотрудники полиции штата. Джентльмены, - доктор Митчелл обернулся к стоявшим позади людям, - снимите-ка маски, пусть досточтимый судья увидит, с кем имеет дело.
Маски были сняты. На лицах представителей закона читалось глубочайшее презрение к судье.
Казалось, Уомплер вот-вот расплачется.
- А теперь расскажите нам, что вы на самом деле видели вчера вечером, - приказал доктор Митчелл.
Судья Уомплер помедлил в нерешительности, потом свесил голову и прошептал:
- Ничего. Я был внутри. Я ничего не видел.
- И ваша жена тоже ничего не видела? - спросил доктор Митчелл.
- И она тоже ничего не видела, - признался судья.
- То есть вы не видели, как Эллиот ударил женщину? - настаивал доктор Митчелл.
- Нет, не видел.
- Зачем же вы соврали? - спросил доктор Митчелл.
- Я… я поверил Эду Луби… - прошептал Уомплер. - Он… он рассказал мне, что произошло, и я… я ему поверил.
- Вы по-прежнему верите словам Луби? - спросил доктор Митчелл.
- Я… я не знаю… - уныло протянул Уомплер.
- Судьей вам больше не бывать, - сказал доктор Митчелл. - Вы ведь это понимаете?
Уомплер кивнул.
- А человеком вы перестали быть давным-давно, - заметил доктор Митчелл. - Ладно, наденьте на него халат и маску. Пусть посмотрит, что будет дальше.
Судью Уомплера заставили облачиться в такой же наряд, как у всех остальных.
* * *
Из операционной позвонили карманному начальнику полиции и карманному мэру Илиума и велели немедленно прибыть в больницу, поскольку там происходит нечто очень важное. Звонил судья Уомплер, под строгим надзором представителей закона.
Еще до того, как явились мэр и начальник полиции, двое сотрудников полиции штата привели таксиста, который привез убитую в клуб Эда Луби. Увидев перед собой целый трибунал хирургов, таксист пришел в ужас и в смятении уставился на Харви, распростертого на операционном столе и все еще одурманенного уколом пентотала натрия.
Честь поговорить с таксистом предоставили судье Уомплеру: он мог более убедительно, чем кто бы то ни было, сообщить, что Эду Луби и капитану Луби пришел конец.
- Скажите правду, - дрожащим голосом произнес судья Уомплер.
И таксист сказал правду: он видел, как Эд Луби убил девушку.
- Наденьте халат и на него тоже, - велел доктор Митчелл.
Таксисту выдали халат и маску.
Затем пришла очередь мэра и начальника полиции, а после них - очередь Эда Луби, капитана Луби и громилы-телохранителя. Все трое вошли в операционную плечом к плечу. Они и пикнуть не успели, как их разоружили и надели наручники.
- Какого черта?! Что вы себе позволяете?! - взревел Эд Луби.
- Все кончено. Вот и все, - заявил доктор Митчелл. - Мы подумали, что вам пора об этом узнать.
- Эллиоту пришел конец? - спросил Эд Луби.
- Это вам пришел конец, мистер Луби, - ответил доктор Митчелл.
Эд Луби напыжился - и мгновенно сдулся от оглушительного грохота: выстрел в ведро, наполненное ватой, был произведен из пистолета тридцать восьмого калибра, изъятого у телохранителя Луби.
Луби растерянно смотрел, как эксперт достал пулю из ведра и подошел к столу, где стояли два микроскопа.
- Погодите минутку… - просипел Эд Луби - на большее его не хватило.
- Чего у нас хватает, так это времени, - сказал доктор Митчелл. - Никто никуда не торопится - если, конечно, вы, ваш брат или ваш телохранитель не спешите на какую-нибудь другую встречу.
- Вы вообще кто такие? - злобно спросил Эд Луби.
- Через минуту вы это узнаете, - пообещал доктор Митчелл. - А пока, я думаю, вам следует знать, что все присутствующие пришли к единому мнению: вам крышка.
- Да ну? - усмехнулся Луби. - Знаете, в этом городе у меня полно друзей.
- Джентльмены, пора снять маски, - сказал доктор Митчелл.
Все сняли маски.
Эд Луби увидел, что его дело совсем плохо.
Эксперт, сидевший за микроскопом, нарушил молчание.
- Они совпадают, - сказал он. - Отметины на пулях совпадают. Обе пули были выпущены из одного пистолета.
На мгновение Харви прорвался сквозь стеклянные стены забытья. От кафельных плиток операционной отразилось эхо - Харви Эллиот хохотал во все горло.
Харви Эллиот задремал, и его отвезли в отдельную палату отсыпаться после укола пентотала натрия.
В палате его ждала Клэр.
- Миссис Эллиот, с вашим мужем все в полном порядке, - заверил юный доктор Митчелл, сопровождавший Харви. - Ему просто нужно отдохнуть. Я думаю, вам тоже отдых не помешает.
- Боюсь, что я неделю заснуть не смогу, - пожаловалась Клэр.
- Могу дать вам лекарство, если хотите, - предложил доктор Митчелл.
- Может быть, потом, - ответила Клэр. - Попозже.
- К сожалению, нам пришлось обрить вашего мужа наголо, - извинился доктор Митчелл. - На тот момент у нас не было другого выхода.
- Такая сумасшедшая ночь… то есть сумасшедший день, - вздохнула Клэр. - Что произошло?
- Нечто очень важное, - ответил доктор Митчелл. - Благодаря некоторым отважным и честным людям.
- Благодаря вам, вы хотите сказать. Спасибо, - поблагодарила Клэр.
- Вообще-то я имел в виду вашего мужа, - возразил доктор Митчелл. - Что касается меня, то я получил массу удовольствия. Я узнал, как стать свободным и что нужно делать, чтобы оставаться свободным.
- И что же?
- Нужно бороться за справедливость, даже если видишь человека впервые в жизни, - сказал доктор Митчелл.
Харви Эллиоту наконец удалось открыть глаза.
- Клэр… - пробормотал он.
- Милый… - ответила она.
- Я тебя люблю, - сказал Харви.
- И это чистая правда, - заверил доктор Митчелл. - На случай, если вы когда-нибудь в этом сомневались.
ПЕСНЯ ДЛЯ СЕЛЬМЫ
Перевод. О. Василенко, 2010
В школе Эла Шрёдера редко называли по имени, для всех он был просто Шрёдер. То есть не совсем просто Шрёдер: его фамилию выговаривали на немецкий лад, как будто он и есть тот знаменитый немец Шрёдер, который давно умер, хотя на самом деле Эл был стопроцентный американец, вскормленный на кукурузных хлопьях, и в свои шестнадцать очень даже жив.
Хельга Гросс, преподаватель немецкого, первой стала произносить его фамилию с немецким акцентом, и остальные учителя тут же поняли, что так и должно быть: это сразу выделяло Шрёдера среди остальных и напоминало, что он требует особого отношения. Для блага Шрёдера причина такого особого отношения тщательно скрывалась от всех учеников, включая и его самого.
Он был первым в истории школы настоящим гением. Невероятный IQ Шрёдера, как и IQ всех остальных учеников, хранился в строжайшей тайне: результаты тестов лежали в кабинете директора, в запертом шкафу с личными делами.
По мнению Джорджа М. Гельмгольца, дородного декана кафедры музыки и дирижера школьного оркестра, Шрёдер вполне мог стать столь же знаменитым, как Джон Филип Суза, автор национального марша "Звездно-полосатый навеки". Всего за три месяца Шрёдер научился так играть на кларнете, что стал первым кларнетистом, а к концу года уже освоил все инструменты в оркестре. С тех пор прошло два года, за которые Шрёдер успел написать почти сотню маршей.
Сегодня оркестр начинающих практиковался в чтении нот с листа, и в качестве упражнения Гельмгольц выбрал один из ранних маршей Шрёдера под названием "Приветствие Млечному Пути" в надежде, что энергичная мелодия захватит новичков и заставит их играть с энтузиазмом. Сам Шрёдер об этом своем произведении говорил, что от Земли до самой далекой звезды в Млечном Пути почти десять тысяч световых лет, а значит, привет ей нужно посылать очень громко и изо всех сил.
Начинающие музыканты воодушевленно блеяли, вопили, завывали и квакали, посылая привет далекой звезде, но, как это обычно и бывает, один за другим инструменты умолкали и наконец остался только барабанщик.
Бум-бум-бум! - грохотал барабан под ударами Большого Флойда Хайрса - самого большого, самого милого и самого глупого парня в школе. Пожалуй, Большой Флойд был еще и самым богатым, ведь со временем ему предстояло унаследовать папочкину сеть химчисток.
Бум-бум-бум! - колотил в барабан Большой Флойд.
Гельмгольц махнул палочкой, призывая барабанщика к молчанию.
- Спасибо, Флойд, - сказал он. - Твое усердие должно стать примером для всех остальных. А теперь мы начнем сначала - и пусть каждый из вас продолжает играть до конца, несмотря ни на что.
Только Гельмгольц поднял палочку, как в класс вошел школьный гений Шрёдер. Гельмгольц приветственно кивнул.
- Так, ребята, - сказал он оркестру начинающих, - а вот и сам композитор. Постарайтесь его не огорчить.
Оркестр вновь попытался послать привет звездам и вновь потерпел неудачу.
Бум-бум-бум! - грохотал барабан Большого Флойда - сам по себе, в ужасном одиночестве.
Гельмгольц извинился перед композитором, сидевшим в уголке на складном стуле.
- Извини, - сказал Гельмгольц. - Они всего второй раз его играют, сегодня впервые попробовали.
- Да ничего, я все понимаю, - ответил Шрёдер.
Он был неплохо сложен, но ростом не вышел, всего пять футов и три дюйма, и очень худощав. А лоб у него был выдающийся - высокий и уже изборожденный морщинами тяжелых дум. Элдред Крейн, декан кафедры английского языка, прозвал этот лоб "белыми скалами Дувра". Неизменная гениальность мысли придавала лбу Шрёдера тот самый вид, который лучше всего описал Хэл Бурбо, учитель химии. "Шрёдер, - однажды заметил Бурбо, - выглядит так, словно сосет очень кислый леденец. А когда леденец окончательно растает, Шрёдер всех прикончит". "Всех прикончит" было, конечно же, поэтическим преувеличением. Шрёдер никогда ни на кого и голос не повысил.
- Может, ты расскажешь ребятам, для чего ты написал этот марш, - предложил Гельмгольц.
- Не стану я ничего рассказывать, - ответил Шрёдер.
- Не станешь? - изумился Гельмгольц. Обычно Шрёдера не приходилось упрашивать, наоборот, он всегда с удовольствием говорил с музыкантами, веселил их и ободрял. - Не станешь рассказывать? - повторил Гельмгольц.
- Лучше им вообще этого не играть, - ответил Шрёдер.
- Ничего не понимаю, - растерялся Гельмгольц.
Шрёдер поднялся, и вид у него был очень усталый.
- Я не хочу, чтобы играли мою музыку, - сказал он. - Верните мне все ноты, если можно.
- Зачем тебе ноты? - спросил Гельмгольц.
- Я их сожгу, - заявил Шрёдер. - Это не музыка, а мусор, полная ерунда. - Он грустно улыбнулся. - Хватит с меня музыки, мистер Гельмгольц.
- Что значит "хватит"? - вскричал пораженный в самое сердце Гельмгольц. - Да ты шутишь!
Шрёдер пожал плечами.
- Не выйдет из меня музыканта. Теперь я понял. - Он слабо махнул рукой. - Я вас очень прошу больше не позорить меня, играя мои дурацкие, бездарные и наверняка смехотворные произведения.
Он попрощался и ушел.
После его ухода Гельмгольц, почти забыв про урок, ломал голову над невероятным и необъяснимым решением Шрёдера бросить музыку. После звонка Гельмгольц направился в столовую - время было обеденное. Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил, что рядом шумно топает Большой Флойд Хайрс, тот самый непробиваемо тупой барабанщик. Большой Флойд оказался рядом отнюдь не случайно, а очень даже намеренно. Большой Флойд намеревался сообщить нечто очень важное, и от новизны задачи он весь пылал жаром, как паровоз. И так же пыхтел.
- Мистер Гельмгольц… - пропыхтел Большой Флойд.
- Да? - отозвался тот.
- Я… ну, я просто хотел вам сказать, что больше не буду лодырничать, - пропыхтел Большой Флойд.
- Вот и прекрасно, - ответил Гельмгольц. Он всегда поддерживал тех, кто старался изо всех сил, даже если, как в случае Флойда, проку от стараний никакого.
К изумлению Гельмгольца, Большой Флойд вручил ему собственноручно написанное произведение со словами:
- Посмотрите, если нетрудно, мистер Гельмгольц.
Записанная жирными черными нотами мелодия была очень короткой, но Флойду наверняка далась не легче, чем Пятая симфония Бетховену. У мелодии даже было название - "Песня для Сельмы". И слова тоже были:
Все цепи разорвал я.
Шутом быть перестал я.
Ведь от тебя узнал я,
Как стать тем, кем мечтал я.
Спасибо тебе, Сельма.
Я никогда не скажу тебе прощай.
Когда Гельмгольц оторвал взгляд от листка, поэт-композитор уже исчез.
За обедом в учительской столовой разгорелась оживленная дискуссия. Ее тема, в формулировке Хэла Бурбо с кафедры химии, звучала так: "Может ли хорошая новость о том, что Большой Флойд Хайрс решил стать музыкальным гением, уравновесить плохую новость о Шрёдере, который решил совсем уйти из музыки?"
Разумеется, дискуссия велась в шутку и лишь для того, чтобы подразнить Гельмгольца. В данном случае проблема не выходила за пределы оркестра, а оркестр все, кроме Гельмгольца, считали делом несерьезным, потому и веселились. Никто ведь еще не знал, что Шрёдер отчаялся добиться успеха и в остальных областях.
- С моей точки зрения, - говорил Бурбо, - если отстающий ученик решил серьезно заняться музыкой, а гений бросил музыку ради, например, химии, то нельзя сказать, что первый растет, а второй деградирует. В этом случае оба растут.
- Разумеется, - мягко ответил Гельмгольц, - и одаренный мальчик придумает еще один отравляющий газ, а туповатый - еще один популярный мотивчик.
В столовую вошел Эрнст Гропер, учитель физики. Обтекаемый, как торпеда, он отличался прямолинейностью, розовых очков не носил и не прощал неумения мыслить логически. Глядя, как он переставляет тарелки с подноса на стол, можно было подумать, что он с огромным удовольствием и совершенно добровольно подчиняется законам механики Ньютона - просто потому, что это такие замечательные законы.
- Вы уже слышали новость про Большого Флойда Хайрса? - спросил его Бурбо.
- Про этого ядреного физрика? - сказал в ответ Гропер.
- Про кого? - удивился Бурбо.
- Сегодня утром Большой Флойд заявил мне, что перестанет лениться и будет ядреным физриком, - пояснил Гропер. - Я думаю, он хотел сказать "ядерным физиком", хотя, возможно, имел в виду физрука.
Гропер взял лежавший на столе листок с "Песней для Сельмы", который Гельмгольц показывал остальным.
- А это что? - поинтересовался Гропер.
- Произведение Большого Флойда, - ответил Гельмгольц.
- Я вижу, он времени даром не теряет! - Гропер приподнял брови, разглядывая листок. - Сельма? Какая Сельма? Риттер, что ли? - спросил он, завязывая салфетку под подбородком.
- Именно о ней мы и подумали, - сказал Гельмгольц.
- Должно быть, и впрямь Сельма Риттер, - подтвердил Гропер. - Они с Большим Флойдом сидят за одним столом на лабораторных по физике. - Он закрыл глаза и потер переносицу. - Хорошенькая компания собралась за этим столом, - устало продолжил Гропер. - Шрёдер, Большой Флойд и Сельма Риттер.
- Так они втроем сидят? - задумчиво спросил Гельмгольц, пытаясь найти в происходящем какую-нибудь закономерность.
- Я подумал, что Шрёдер поможет подтянуть Большого Флойда и Сельму, - пояснил Гропер. - А ведь и впрямь подтянул! - с восхищением произнес он и вопросительно посмотрел на Гельмгольца. - Джордж, вы случайно не знаете, какой у Большого Флойда IQ?
- Да я понятия не имею, где вообще это можно узнать, - ответил Гельмгольц. - И не верю я во всякие IQ.
- В кабинете директора есть шкаф с секретными папками, - сказал Гропер. - Как-нибудь загляните в личное дело Шрёдера, такого вы еще точно не видели!
- А кто из них Сельма Риттер? - спросил Хэл Бурбо, разглядывая студенческую часть столовой сквозь стеклянную перегородку.
- Крохотная такая девчушка, - отозвался Гропер.
- Тихая, как мышь, и застенчивая, - добавил Элдред Крейн, декан кафедры английского языка. - Остальные ее не очень любят.
- Ну, Большой Флойд, похоже, жить без нее не может, - сказал Гропер. - Судя по всему, у них теперь любовь до гроба. Пожалуй, надо отсадить этих двоих от Шрёдера. Уж не знаю, как им это удается, но они явно вгоняют его в уныние.
- Что-то я не вижу там Сельму, - сказал Гельмгольц, всматриваясь в лица обедающих учеников. Шрёдера он увидел: одаренный мальчик сидел в одиночестве с видом унылой покорности судьбе. И Большой Флойд тоже сидел в одиночестве - грузный, молчаливый и с выражением непонятной надежды на лице. Он явно о чем-то усиленно думал: морщил лоб, хмурил брови и поднимал тяжелые мысленные гири.
- Сельмы нет в столовой, - повторил Гельмгольц.
- А, вспомнил! - сказал Элдред Крейн. - Сельма же обедает после всех, во время следующего урока.
- А что она делает во время обеда? - поинтересовался Г ельмгольц.
- Отвечает на телефонные звонки в кабинете директора, - объяснил Крейн. - Пока сотрудники обедают.