- Если старый, то - нет. Если молодой, то почему-то представляю его с твоим членом.
- Скажи, только ты шлюха или все бабы такие?
- Спокойствие, только спокойствие, сейчас моя очередь говорить. Я не шлюха, - в самое ухо продолжила Варвара, - я только учусь. - И, хохоча, стала стягивать с пылающего гневом Ричарда расклешенные джинсы.
* * *
Они кончили вместе. Весь мокрый, Ричард повалился на Варвару.
- Ты меня раздавишь, потс.
- Как ты меня назвала? - встрепенулся Ричард, и постсексуальной усталости и сонливости как не бывало. - Ты че, оборзела совсем?!
- Я просто так назвала, потому что ты весь вспотевший такой, вот и сказала "потс".
- Я вспотел потому, что старался тебе сделать приятно. Я, если хочешь знать, работал сейчас для тебя, а ты просто лежала и наслаждалась. Ноги раздвинуть - много ума не надо.
Почему-то в такие моменты Варваре нестерпимо хотелось двинуть Ричарду в нос. В своем воображении она уже много раз проделывала это, а потом сидела и сама смахивала кровь с подбородка воображаемым фетровым веером, а чтоб успокоить Ричарда, иногда слизывала ее. Вот и сейчас кровь уже красиво капала на розовую подушку. Не растекалась, а взрывалась на шелке и превращалась в красные ртутные бусинки…
- Ты меня слышишь?! - Несколько секунд Ричард смотрел ей в глаза и тряс Варвару за плечи. - Эй, ты где? Ты уж не "экстази" ли ухлопала в своем дебильном институте?
- Нет, не "экстази"… Все нормально, я задумалась просто.
- Ничего себе, задумалась просто… - Ричард не знал, что еще сказать. Через пять минут его отпустило. Он успокоился. Он начал скандалить специально, чтоб в ругани сообщить Варваре про телепроект, про то, что уезжает на две недели в Камбоджу и Таиланд, что раз так она к нему относится, переспит ей назло с проституткой. Он считал, что так более мягко пройдет момент расставания. Две недели волнения похожи на целую вечность… А пока два голых тела лежали параллельно.
- Закрой глаза, - неожиданно сказала Варвара.
- Закрыл.
- Сложи руки на груди, как будто умер.
- Сложил.
- Слушай тихо.
Мне с тобою пьяным весело -
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
- Ты?
- Ахматова.
- Жаль, что не ты.
- Почему жаль?
- Не люблю Ахматову. Стихи люблю, а ее саму нет. Сука она, по-моему, холодная была. И Гумилева жаль мне, да и Ахматову тоже жаль. Как-то не уживается в моем понимании ее любовь к Гумилеву с сухими строчками "Муж в могиле, сын в тюрьме… Помолитесь обо мне". Эгоцентристка она была конченая. Как ты.
- И как ты.
- Вообще не понимаю, как можно было писать, и писать рифму на смерть мужа и тюрягу сына. Рифму ведь нужно было подбирать… А если писала с "музой" на пару, то вообще блядина. Все ее стихи горькие. А эту горечь нужно было стимулировать, чтоб вдохновение было. Уверен, несчастным с ней был Гумилев. Любил ее и мучился от этого. А если б не страдал, может, и свои стихи были бы лучше. Сука ебаная…
- Все, всех раскритиковал, все у него плохие…
- Нет, не все, - Ричард вскочил на кровати, сложил руки рупором и громко в потолок, как будто там установлены прослушивающие устройства, отчетливо отрапортовал: - Нет, не все. Хорошие только Борис Николаевич Ельцин, Чебриков, Соломинцев и Шеварднадзе. Служу Советскому Союзу! - И плашмя упал на кровать.
- Рич, все забываю спросить, что у тебя с армией. Что отец сказал, поможет отмазать?
- Да… да… поможет. Сделают мне пункцию.
- Не-а, ты перепутал, не пункцию, а кастрацию? Чик-чик и прощайте, высокие сопки Манчжурии.
- Не смешно. Только за это я должен сериал документальный снять.
- Нормально. Столько счастья в одни руки. В качестве репортера?
- Нет, лирического героя.
- Хорошо, я рада за тебя.
- Погоди, Варь, пойдем на кухню, поставим угли для кальяна. Сейчас все расскажу.
* * *
Слава Барон плакала в ванной…
Горничная, занимаясь уборкой в ее комнате, стала менять постельное белье. Матрас не лежал ровно, разглаживая его, почувствовала что-то твердое под ним. Это оказалась не горошина. Принцесса Слава хранила под матрасом вибратор. Горничная взяла его и отнесла отцу. Когда Слава вернулась из института домой, то родители и маленький брат ждали только ее, чтобы начать семейный ужин, в котором венцом вкусностей всегда был какой-нибудь сногсшибательный десерт с ликером. Эта традиция никогда не нарушалась. Отец Славы, Юрий Исаакович, был властным и веселым банкиром, семейный ужин - обязательное время, когда он занимался воспитанием детей. Больше всего с пионерских лагерей он ненавидел плакаты в столовках "когда я ем, я глух и нем".
Поэтому семейный ужин Юрия Исааковича длился часа два, и за столом все рассказывали о проведенном дне, советовались и обсуждали. Всегда все говорили правду, даже плохую. Сплетников и болтунов в семье Баронов не было.
- Варька употребляет наркотики, - на выдохе сказала Слава и запила красным вином, - дерганая стала. Постоянно куда-то бежит как будто себя потеряла.
- Ты это чувствуешь или знаешь? - Отец всегда строго относился к догадкам.
- Знаю, я видела сама, как она курила такую маленькую металлическую трубку.
- Скорее всего это "крокодил", - невозмутимо сказал отец.
Вся семья замолчала и повернулась в сторону отца. То, что отец знает названия наркотиков, ошарашило больше, чем то, что Варвара их употребляет.
- Ну и что ты ей сказала? - сменила тему паузы мама.
- Что она - дура!
- Конструктивно… Вся в маму… - Отец взял оливку и положил на тарелку сына. - Узнала, когда она начала, причину, кто дал, сколько раз в день курит…
- Не спрашивала.
- Подруга не должна оставаться в стороне, иначе - не подруга.
- По-вашему получается, что я еще и виновата…
- Не неси чушь. Просто, чтоб попытаться помочь подруге, недостаточно сказать, что она - дура.
- Да она меня и слушать не стала. Заткнула, и все.
- То есть ты для нее не авторитет?
- Конечно, нет.
- А родители?
- Они в Одессе живут.
- Кого-то она слушается, есть взрослые, мнением которых она дорожит?
- Себя слушает и своим мнением дорожит.
- Жених есть? - совершенно серьезно спросил двенадцатилетний Оська, поморщился и проглотил оливку.
Тут все перестали есть и повернулись удивленно во второй раз, теперь уже на мальчишку, который усердно принялся грызть кролика. Отец гордо потрепал его по голове:
- Весь в меня… Любимый молодой человек есть?
- Да… Ричард.
- Он знает?
- Думаю, что нет.
- Думаешь или знаешь?!
- Уверена.
- Сильная любовь?
- Животная, - как-то слишком возбужденно ответила Слава и сама испугалась своим словам.
- Тебе нужно рассказать ему правду.
- Я не смогу. Я не хочу предавать подругу.
- Не предавай, тогда она через год или раньше сядет на героин, и "полный вперед". Если это для тебя дружба, то мне стыдно за тебя, - отец давил напористо и жестко. Слава вскочила, подбородок задрожал… хотела бежать в ванную, но отец остановил. - Подойди сюда. Ужин еще не окончен. Еще десерт. - Он поднял крышку десертного блюда. В центре в полиэтиленовом пакете лежал вибратор.
Слава Барон хлопнула дверью в ванной и заплакала.
- Ну, чего ты ее так?! - Мама держала пятую рюмку "Grand Marnier".
- Спокойной ночи, мамочка и отец, - догадливый Оська поцеловал родителей и пошел спать.
- Почему какая-то наркоманка не считается с мнением моей дочери?! - Юрий Исаакович отбросил салфетку в сторону. - Ты слышала, что она сказала "заткнула, и все". Славке больно от этого, не меньше, чем мне. Почему она отпор не дает?!
- Ну и почему?
- По одной причине - она не помогает по-настоящему, так, пизднет что-то как мышь, и все… поэтому с ее мнением и не считаются. Ощущение, что она живет мимо всех. Тихо и мирно. Мирно учится, тихонько живет с вибратором, со всеми соглашается… Если завтра ее задавит машина, то на похоронах, кроме нас с тобой, никого не будет!
- Что ты несешь?
- Лучше бы она убежала из дома с грузчиком, чем каждый день меняла бы батарейки от вибратора. Я сильнее ценил бы ее, ее мнение, ее характер. А так, она - просто гриб какой-то. Скоро, блядь, вязать начнет…
- Что ты пристал с вибратором?
- Скажи ей, если она не скажет этому Ричарду о Варьке, то я лишу ее финансирования. И пусть лично рассказывает мне, что происходит у этих ребят.
- Диктатор мой любимый. Ты устал сегодня. Пойдем, я успокою и поглажу тебя…
* * *
На ладони лежал презерватив. Сергей понюхал его. Пахло духами девушки из магазина, сладкими и терпкими, этот восточный запах он знал по себе. Год боевых операций в Афгане. Ужасный и беспомощный год. Он был "срочником" и вместе с Нижегородским ОМОНом участвовал в ежедневных зачистках. Каждый день они садились на БМП и уезжали, каждый день они прощались с теми, кто оставался на базе. В последний свой выезд он надеялся остаться в живых. В последней операции по-детски обидно погибать. Старшие поддерживали, сказали, что прикроют его во что бы то ни стало.
В старом, казалось бы, пустом ауле БМП подорвали, а их окружили "духи". В старом разрушенном доме ребята держали оборону. Их взяли в кольцо и расстреливали. Тогда они решили прорываться. Разорвав кольцо с одной потерей, именно с потерей, ведь в таком аду некогда осознавать смерть, они выгрызали жизнь.
Одновременно, с другой стороны, Пермский ОМОН вышел на работу.
Бойцы были с телевизионной группой, которая снимала материал о ходе военных действий. Нижегородский ОМОН шел через высокий кустарник на пермский, с инстинктом стрелять на любой шорох. Пермяки хотели атаковать идущих людей, приняв их за афганских боевиков. Чудо, а точнее, русские чувства спасли ситуацию.
Услышав "Ебаный свет! Не растягиваться! Кучнее! Последние прикрывают!" - пермские бойцы не атаковали. Счастливая случайность, которой на войне совсем мало, спасла нижегородцев от распиздяйства штабных стратегов и координаторов боевых операций. На видеокамеру оператора пермского телеканала вышел нижегородский омоновец, кавалер трех орденов Мужества Сергей Колесников, в крови и ненависти. Потом они подружились и уже не могли друг без друга.
На базе отошли и осознали… плакали над убитым товарищем, и оператор… плакал и снимал. По-другому нельзя…
Сейчас "Герой России" работал охранником в супермаркете. В другие организации не брали прошедших горячие точки, считали психически покалеченными и… просто боялись.
"Сверхтонкий и ароматизированный", - прочел Сергей на презервативе. Он вспомнил, как лет семь назад в школу приехал лидер бойскаутского движения из Штатов и рассказывал, как в презервативе, вставленном в носок, долгое время можно хранить пресную воду.
Сергея тогда директор вывел из класса за то, что тот спросил:
- А после этого можно ли презерватив использовать по своему прямому назначению?
Одноклассники дико смеялись, а бойскаут не знал что ответить.
"Лучше быть пионером", - подумал тогда Сергей и решительно вырвал из дневника обращение директрисы к родителям. Вот и сейчас, стоя в туалете супермаркета, он твердо решил, что девчонка, вывернувшая сумку и всунувшая ему презерватив, когда-нибудь будет его. И он обязательно воспользуется именно этим презервативом.
* * *
- Ты ебнулся?! Ты ебнулся, что ли?! Какая "Всемирная проституция"?! Я - твоя всемирная проституция!!! - Варвара схватила что-то, что оказалось под рукой, запустила в Ричарда и попала в лицо.
Рич сморкнулся в себя и выплюнул на ладонь кусок крови:
- Я заслуживаю это… наверное.
А потом долго глазами смотрели в глаза до боли и молчали. Варвара закричала первая:
- Скажи, что не поедешь спать со шлюхами, что любишь меня. Скажи… скажи…
Ричард подошел к раковине, включил горячую воду и тер ладони даже тогда, когда крови совсем не осталось. Он не знал, что говорить:
- Послушай меня… успокойся, блядь, уже… Я только буду делать вид, что трахаюсь с ними, а на самом деле не буду.
- Я ненавижу тебя, - Варвара дрожала вся, - ненавижу твоего отца, этого ебаного ублюдка, который на мать твою плевал всегда и трахал стажерок, а ты, скотина, стал похожим на него. Только деньги и слава. Соси у него всю жизнь, мразь…
Ричард ударил Варвару.
На полу валялся пейджер, разбивший Ричу нос, с его последним сообщением: "Очень люблю тебя, девочка".
* * *
В 7:00 китайский будильник на смешном полурусском сказал: "Симьтясовьньольньоль минуть". Оська Барон вскочил на ноги. Он придумал это давно - вскакивать резко на ноги после сигнала и говорить, что он хочет сегодня добиться. Сегодня он хотел отомстить однокласснику, обозвавшему его "жидярой" на перемене и выкинувшему руку вперед с криком: "Хайль!" Оська не был свиньей, мстить каждому придурку ему не хотелось, слишком много шуток на еврейскую тему он наслышался не только от врагов, но и от друзей. Друзья всегда считают, что настоящие друзья имеют право жестоко подшучивать. Оська терпел, но не в этот раз. Этот одноклассник, с красивым именем Константин, бесил еще и тем, что громко рыгал и даже умудрялся при этом говорить нараспев: "Я - Кин Ко-о-о-о-онг", или "Молилась ли ты на ночь, Дездемо-о-о-о-она?!" Этим смешил таких же дебилов и считался в классе самым остроумным. Оська придумал жестокую штуку и решил сегодня ее обязательно реализовать.
А пока он сидел и отрезал себе кусок "Докторской" в синюге. Печенье и пряники он не ел никогда. "Маленький, но не сластена… странно", - говорили про него взрослые. "Странно, что они меня не знают, и так лично думают", - думал Оська и засыпал в чашку кофе пять ложек сахарного песка.
"Обещаю получить "5". Очень вас люблю. Оська".
Оська каждое утро писал записки родителям и прикреплял их магнитом к холодильнику. Они писали ему ответ. Такая тайная переписка позволяла ему спрашивать у родителей то, что он побоялся бы сказать на словах. Родители понимали это и доверяли умному не по годам мальчишке. Уже много раз их вызывали к директору школы за несносное поведение сына, но каждый раз, возвращаясь домой после собрания, они были на его стороне. Не только родительская позиция, - поведение их сына казалось им правильным и с точки зрения морали, и с точки зрения мужского достоинства.
Однажды, пока в классе не было учительницы, один одноклассник Оськи нарисовал на ее стуле мелом член. Оська не успел подбежать и стереть, как учительница вошла в класс. После: "Здравствуйте, дети, садитесь", - она и сама села на стул. Все дико смеялись, а Оська встал и вышел из класса. Учительница, которую он боготворил, подумала, что это он нарисовал. На перемене в классе географии абсолютно спокойный Оська взял со стола учителя глобус, подошел к "остроумному" однокласснику и разбил земной шар о его голову.
Оська был маленьким и не смог оценить иронию отца, возвратившегося от директора и обнявшего сына: "Я в очередной раз убедился, что планета развалится не от метеоритов. Она разобьется о головы непробудных подлецов".
"Я горжусь тобой, сын! Отец"
Эту записку от отца Оська нашел утром. Он свернул и положил ее в свой тайник, надеясь, что когда ему самому станет 45 лет, то он сможет эту же записку прикрепить к холодильнику уже для своего сына.
* * *
Юрий Исаакович написал записку для Оськи. Жена стояла рядом и улыбалась. За входной дверью на крыльце, в ожидающе-деловой позе, зевали охранники. Юрий Исаакович резко взял жену за горло и аккуратно припечатал к входной двери. Хоть и прошло 25 лет со свадьбы, они любили целоваться навзрыд. Каждый день и много.
Славка часто говорила им в такие моменты: "Хоть бы детей постеснялись, извращенцы!"
И получала от отца: "Когда у тебя будет молодой человек, сосись с ним при нас - глазом не моргнем, а если расстанешься с ним и будешь сосаться со вторым, я твои сосалки степлером зашью, а его сосалку собакам скормлю, понятно?!"
Барони любили друг друга… Дверь дрогнула, охранники взволнованно переглянулись. Когда Юрий Исаакович садился в машину и мечтательно улыбался, пожилой водитель, неизменный вот уже 15 лет, сказал:
- Юрий Исаакович, смотрю на вас по утрам и завидую, как вам повезло.
- Сергей Ви-и-икторович, не в деньгах счастье…
- Да и я не про деньги… я про жену вашу. Настоящая жена бандита. Она ведь вас своей грудью закроет. Вон охранники зассат, а она закроет. Завидую я вам…
- Спасибо, Сереж… Я тоже… завидую себе… - У этого монстра, не раз отдававшего команду "обанкротить такую-то кампанию", "запугать такого-то чиновника", "поставить прослушку за таким-то подчиненным", дрогнула губа.
- Сергей Викторович, я забыл дома документы, давайте вернемся…
Жена была в душе. В костюме и ботинках он ворвался к ней в кабинку, обнял лицо и целовал-целовал-целовал: "Я люблю тебя! ЯЛЮБЛЮТЕБЯ!!!" А она обнимала своего промокшего банкира и плакала от счастья.