– Что ваш народ, что наш народ: сперматозоиды и яйцеклетки – это основа нашего земного мироздания. А уж брожения – это пустые хлопоты. Хотя, какая магия: "7+1", и вы имеете "8", а мы всё так же "1". Поэтому, Джеймс, мы и беседуем в "моём подвале" и пьём "мою водку", согласись, она лучше вашего виски.
– Неожиданный поворот, у нас решили, что вы, наконец, решили утвердить на престоле нечто постоянное, нечто такое, чтобы все признали, – произнёс Джеймс.
– Джеймс, мы в чьём подвале сидим. Наша власть никуда не девается уже не одну тысячу лет, и она уже давно скрепляет и всю вашу власть. Ты, Джеймс, составь лучше кампанию моему другу. Он давно хочет посмотреть "туманный Альбион".
По тихой лондонской улочке прогуливались два человека. Наш старый знакомый, Чарльз Соммер и резидент русской разведки в Англии, а проще сказать, старый друг Сергея Иван Иваныч.
– Чарльз, почему ты не ходишь в "клуб шпионов", – терзал душу Чарльза Иван Иваныч.
– Я же генерал, и я в системе. Вот выгонят, сразу в наш "дискуссионный клуб". Да и потом, молодёжи надо делать карьеру, выискивать, следить, докладывать. Не хочу ставить своих агентов в неудобное положение. Вот в "Лондонский клуб" пожалуйста. Там оба наших правительства сливаются в экстазе.
– Это не для меня, это для генералов, а твои агенты у нас бывают вряд ли.
Оба рассмеялись.
– Чарльз, я знаю, ты готовишь к отправке в Россию одну высокую особу по кличке "Маргарита", я его давно знаю. Настолько давно, что тебя, наверное, ещё и не было здесь. Организуй мне с ним встречу, сегодня в клубе, часов в восемь вечера.
– Иван, я ведь агента в лицо не знаю. Я анализирую возможные ситуации и готовлю рекомендации.
– Это просто. Придёшь в свою контору и положи на свой стол книжку Булгакова "Мастер и Маргарита", конечно на английском языке. Ты сейчас занимаешься Россией, книжки читаешь, всё логично, своих агентов не встревожишь.
Чарльз задумался.
– Чарльз, не мучайся, никто в твой кабинет заходить не будет. Тут совсем другое, генералам ещё неведомое.
– Хорошо, тем более, что именно эту книгу я и читаю, – ответил Чарльз.
– Я знаю, – подтвердил Иван.
Все разведки интернациональны. Их интернациональная суть подтверждается хотя бы фактом наличия в каждой – контрразведки. Это по молодости лет агенты разных разведок гоняются друг за другом во всех странах мира, "пасут" друг друга внутри своих контор. Получают ордена и медали, ранения и сроки и, конечно, сопутствующие болезни: язвы, геморрой, подагру.
Но молодость проходит быстро, агенты уходят на покой, возвращаются в родную страну и принимают облик присущего ей гражданина.
Но как из песни не выбросишь слов, так и из жизни прожитых лет. Кого-то тянет посмотреть на тюрьму, где в одиночестве провёл несколько лет, кто-то ещё в силе и хочет навестить любовницу, а кто-то, вообще, мучим выбором, где продолжить свою жизнь, в какой стране, если был абсолютно интернациональным агентом, творил от души, озадачивая всех на свете.
Так или иначе, но с годами агенты становятся терпимее друг к другу и корпоративней. Более того, при встрече друг с другом они могут даже делиться рассказами о тех "гадостях", которые чинили друг дружке долгие годы.
Тут следует сказать, что если был разведчиком хоть один только раз, то это навсегда. Хорошая, умная пародия, на этот счёт дана в фильме "Горец".
Конечно, до того, чтобы проводить международные съезды ветеранов разведывательных организаций, у профессионалов дело не доходит. Сказываются издержки профессии, и самая главная из них – полная самодостаточность, но вот клуб, свой клуб – это другое дело. Профессиональная склонность быть в курсе всех происходящих событий, находясь при этом в "тени", подбрасывать идеи и наблюдать за их реализацией – вот то связующее звено, объединяющее членов клуба.
Конечно, в клубе есть и свой оригинальный устав и определённый ритуал, но главная особенность в общении со своими, в серьёзности обсуждаемых проблем и принимаемых решений.
Почему Англия? Английский консерватизм, не тронутый и веками не разграбляемый остров. Почитание имени. Даже серийных убийц называют сначала по имени Джек, а уж только потом Потрошитель.
Англичане убеждены, и не без основания в том, что среди них нет предателей. Одно выражение "слово джентльмена" – отличная характеристика англичанина, да и отношение к слову очень дорого стоит. Но с другой стороны, именно эта уверенность сыграла с ними злую шутку, сделав их довольно разговорчивыми и откровенными друг с другом. Но собеседником может оказаться и не англичанин. Тогда возникла система клубов, салонов, куда трудно было попасть, но, попав, говорить всё, что захочешь. Словом, единственный способ возможного шпионажа в Англии был и остаётся клуб. Но шпион, став членом клуба, очень быстро начинал понимать, что он, разглашая салонные разговоры, выдаёт не просто тайны другого государства, но и свои собственные, клубные тайны. Шпион, который понимал это, переставал быть шпионом, в обычном понимании этого слова. Клуб – это, конечно, не разведка, в нём не планируются операции. Но в клубе они зарождаются, черпают своё начало, вдохновляются идеей.
Столик в клубе был накрыт на двоих. Иван Иваныч уже пил кофе и дымил сигарой, но второй посетитель задерживался. Куранты в Москве и местный Биг-Бен уже давно отсчитали все временные сроки приличия, но Иван Иваныч не уходил, он ждал женщину. С этой женщиной его сблизили совместные чудачества. Когда – то давно они решили отождествить целое государство с поклонением женщине.
Выбор пал на Францию в основном потому, что Иван, бывая во Франции и не напившись "вдрызг", просто не мог смотреть на местных женщин. Градус в крови выравнивал его представление о женской красоте, и он даже начинал различать хорошеньких. Это была первая причина. Из-за неё он просил Сергея избавить его от командировок во Францию. Вторая была ещё занятнее. Было время, когда во Франции не только не любили женщин, но и казнили их, чуть ли не больше, чем во всех других странах мира вместе взятых. Особенное удовольствие французам доставлял "пионерский" костёр с привязанной в середине костра красавицей, не пожелавшей отдаться местному священнику, стороннику святой инквизиции. Вот на этом и решено было сыграть.
Иван Иваныч и Маргарита, именно так звали ту, которую он ожидал, решили возвысить женщину – француженку. Маргарите пришлось "попотеть" буквально: сначала её многократно сжигали на кострах как ведьму, потом сожгли как военноначальницу, а при этом ещё и девственницу. Затем её, знаменитую на весь мир танцовщицу и любовницу, расстреляли как немецкую шпионку. И только, когда в очередной раз Маргариту в облике великой русской певицы расстреляли опять как простую шпионку, мужики во Франции задумались, верной ли дорогой они идут.
С этого момента французский мужчина начал переосмысливать историю и задумываться над ролью женщины в своей стране, и французская революция уже стала отождествляться с женщиной и марсельезой. Правда, отклонения бывают до сих пор, но это уже как и везде: кулаком в глаз, чтобы не лезла под руку. Это уже борьба с последствиями. Французы стали любить своих женщин, тратить на них большие деньги, влезать в долги и идти на всё для их погашения и нового заработка для покупки нарядов и подарков для своих любимых. А так как правительство не могло всем платить щедрую зарплату и позволить всем обогащаться, то соответственно и французские мужчины постоянно были недовольны своим правительством.
А что может быть лучше для вербовки, чем любовь к женщине и недовольство властью. Словом, Маргарита "потела", а над поклонением работал Иван Иваныч.
Затем эту же идею подарили и продавили в Польше. Поляки – мужчины, менее чем за десяток лет, сумели убедить весь мир, что краше полячек женщин в мире нет.
После костров и расстрелов Маргарита с трудом переносила Иван Иваныча, но любовь всегда брала верх, да и дело, совместное дело, удалось на славу. Француженка стала самой очаровательней, самой благоуханной, самой изысканной женщиной, хоть и по-прежнему, по мнению Ивана, страшненькой. За Францией прочно закрепилось слово "шарм", особенно, для тех, кто никогда не был во Франции.
Россия и её женщины, в этом треугольнике, тоже стали самой вожделенной страной для настоящих мужчин. Ибо, с одной стороны, никто толком не мог её "трахнуть", а с другой, никто не мог понять почему? Всюду бабы водят туда – сюда ополчения и партизанские отряды мужиков, а до тела "хрен" дотянешься.
Наконец, Иван Иваныч дождался. Увидев красавицу Маргариту, он приподнялся над столиком.
Они даже прикоснулись друг к другу, и Иван спросил:
– Как поживает наш друг Чарльз?
– Ты знаешь, в постели не очень.
– Маргарита, ты не меняешься. Потерпи ещё немного, скоро я скажу Чарльзу, кто он на самом деле, "крыша" у него съедет лет так на сто, а мы опять будем вместе. Но согласись, он занятный, книжки правильные читает.
– Ваня, ты не увиливай, я женщина слабая, вредная.
– Уговорила.
Ваня разлил по бокалам вино и сказал:
– Фильм недавно в России смотрел, "Особенности национальной охоты" называется, так там масса тостов. Есть и такой: "Ну, за встречу".
– А я как раз туда собираюсь, в качестве "мощного" зарубежного инвестора.
– В самом деле? – сделал вид что удивился, Иван Иваныч.
– Подруга у меня живёт в Нижнем Новгороде, хочу повидать, но для вида – послы, консулы, посулы.
– Жаль, не могу поехать с тобой. Какие там женщины!
– Бабник.
– Ну, что ты? Я так стар, что "пиздрюлька" стёрлась до самых яиц, теперь только смотрю.
– И на меня.
– Ну, что ты, как можно, на тебя даже не смотрю.
Они рассмеялись.
– Маргарита, значит, ты будешь в России? Завидую. Наверное, встретишься с сегодняшней властью, насладишься её пограничным состоянием между тюрьмой и волей.
– Судя по тому, что сказал мне Чарльз, там полное дерьмо, по крайней мере там, куда я еду. Он дал мне почитать мониторинг рекламы, слухов, показал телепередачи, рейтинг которых достаточно высок. Беспросветно. Высших чиновников даже подчинённые по имени не зовут, какие-то: пудель, мальчик, чушка, и в газетах их так же называют. Реклама, в основном, о бесплатных похоронах, в основном, покойников из силовых структур, и прочая дребедень.
Вот прочти. Он протянул ей листок. Она прочла: "Внезапно произошло нечто совершенно неожиданное: "закрытый" город Горький стал "открытым". Город сразу же стал объектом пристального внимания разведывательных организаций всех стран мира, наконец – то получивших возможность узнать досконально, что значит "закрытый" город в российском понимании, особенно, если в нём проживает более миллиона жителей. К слову сказать, в России подобные эксперименты были не новы, так до сих пор многие институты мира изучали опыт выживания другого "закрытого" города – Ленинграда во время блокадной зимы 1942 года.
Кроме разведок, в город потянулись и внуки бывших купцов, дворян, владельцев различной недвижимости, дедушки которых были когда – то тесно связаны с нижегородской ярмаркой, но затем изгнаны из этого торгового "рая" в эмиграцию. Казалось бы, вот оно, свершилось. Город опять становился возвращённым благом международной ярмарочной торговли.
Горьковчане, будучи признанным карманом России, суетились быстрее всех. Накопленный веками опыт им подсказывал, что деньги обычно там, где "дрожжи", и наоборот. Но, если в городе уже есть и деньги, и евреи, а его ещё и "открывают", то как бы чего не вышло.
С другой стороны, искушённый коммерческий ум горьковской элиты подсказывал, что в истории это очередной выигрышный билет для нижегородцев, который они уже однажды вытащили, свергнув с престола Рюриковичей и утвердив на 300 с лишним лет династию Романовых.
За это, собственно, они до сих пор и славили своего героя Минина, и иногда вспоминали Пожарского. Совсем от Пожарского они отказаться не могли, так как на Красной площади стоял памятник, символизирующий единство России именно рукопожатием Минина и Пожарского: Единство, Россия, Нижний Новгород – это был крупный выигрыш.
Потом пришли большевики, но в предчувствии их прихода нижегородская элита так "затрахала" А.М. Горького, что он в своих произведениях сделал Нижний Новгород самым революционным городом, что собственно и нужно было. В знак благодарности город быстренько переименовали в город Горький, куда и хлынули потоком со всей страны бюджетные деньги на развитие ВПК. Нижегородцы опять выиграли и даже долгое время чтили Алексея Максимовича.
И вот новый виток истории, демократия, и новая возможность поживиться. Итак, искушённый коммерческий ум нижегородской элиты подсказывал, что надо соединить второе – евреев и третье – демократию, а деньги надёжно спрятать, при этом чем-нибудь поступившись, например, вновь переименовать город Горький в город Нижний Новгород. Мол были не правы, теперь осознали.
Проблема была в лозунге, каким таким словом пустить пыль в глаза "лицам московской национальности", т. е. центральной власти, чтобы она опять отстала. Самые ретивые уже заготовили "успокоительный" трафарет: "Бей жидов – спасай России", но кто – то заметил, что для демократии лозунг вроде бы подходящий, но еврей в лозунге не звучит, и не вписывается в него по определению. Рабинович заявил, что в словаре Даля до его "исторических" правок определение жида ничего общего не имело с определением еврея, и что он, Рабинович, просто ангел по сравнению с рядом сидящим мироедом Ивановым.
Возникла маленькая перепалка, грозившая перерасти в ссору. Тогда в разговор встрял старший Раввин, который задал простой вопрос: "Кто возьмёт на себя разъяснительную работу об отличии жидов от евреев"? Этот аргумент присутствующее собрание успокоил. Возникла пауза, которую нарушил Муфтий. Он заметил, что в Москве тоже стали появляться деньги, а следом за ними и евреи, поэтому предложенный лозунг не годится, может быть, когда-нибудь потом, но сегодня не актуально. Вновь возникла пауза, которую нарушил православный Батюшка. Он, как на проповеди, простым и понятным языком донёс до присутствующих истину: "Евреи за демократию".
Собрание одобрительно зашумело, только Рабинович возразил, сказав, что он за себя в демократии, а лозунг эту маленькую деталь не подчёркивает, а значит, таит лично для него, Рабиновича, опасность. Тут встрепенулся дремавший в углу Кардинал – иезуит, специально приехавший в Горький от католического Папы, как обычно, на разведку. Он сказал, что Рабинович, пожалуй, прав, нужно оставить для Рабиновича "зазор", так сказать, место для манёвра, но предложение православного Батюшки действительно блестяще, надо только сузить контингент евреев за демократию, ограничив их, тут он немного подумал и произнёс: "Ну, скажем, молодыми евреями." Батюшка согласно кивнул, и его изменённый лозунг прозвучал, как тост: "Ну, молодые евреи, за демократию". Муфтий, видимо чем – то отвлёкшись и прослушав, за что, собственно, молодые евреи, спросил: "А почему не молодые татары"? Вопрос повис в воздухе. Собрание приняло лозунг единогласно, при одном воздержавшемся Рабиновиче, который жалел молодых евреев, даже после успокоительных слова иезуита о том, что они никогда не состарятся, Рабинович не успокоился, но понял, что сопротивление бессмысленно, и только воздержался.
После принятия лозунга собрание обсудило детали его внедрения, кандидатуры и прочие технические детали. Вдохновлять молодых евреев было поручено одной ссыльной бабульке, которую работа с молодёжью должна была освежить. С молодёжью проблем тоже не было, еврейской нищеты, этой обратной стороны еврейского богатства, в г. Горьком было полно, всё зависело от того, на какие дела осуществлять набор "кадров". Бабуля была близка к научным кругам, поэтому молодых евреев рекрутировали из студентов. Бабуля вступила с ними в контакт.
Вдохновлённые и просвещённые ссыльной бабулей, которая, впрочем, просветив авангард, быстренько убралась в Америку, молодые евреи поставили палаточку на центральной площади города Горького и повесили лозунг: "Молодые евреи за демократию". У большинства "закрытых" горьковчан аж дыхание спёрло от такой смелости. А от перепада давления при всплытии от "закрытости" к "открытости" заложило уши. А ядрёные горьковчанки готовы были отдаваться героям прямо на площади.
Рабинович весь ушёл в заботы по "спасению" молодых евреев от демократии и начал мудрить над созданием разных управленческих структур и финансовых пирамид. Старания Рабиновича никого особо не раздражали. Батюшка восстанавливал храмы, Муфтий строил мечети, Иезуит наблюдал за деятельностью всех и что-то записывал, Раввин через Рабиновича завалил администрацию области и города предложениями об открытии детских садов, школ и т. д. для лиц еврейской национальности. Неустанно призывал учить иврит, жить на земле обетованной, гордиться происхождением и пополнять население Израиля, ну хотя бы принятием двойного гражданства.
Дальше, как бабуля и говорила, произошло нечто, называемое всенародными выборами.
А так как палаточка уже стояла давно, лозунг висел, девки стонали и молодые евреи требовали переименовать город Горький в Нижний Новгород, то стала та палаточка прорастать в Кремль, пока полностью не захватила его.
Шикарная жизнь началась в Кремле. Молодёжь, она и есть молодёжь. Тем более, когда без образования сразу во власть. Бесконечно задирались юбчонки секретарш и другой чиновничей челяди, в изобилии рассаживаемой на государственные должности. Ножки как под юбчонками, так и под брюками становились всё моложе и моложе. Никто не рулил, все радовались.
Москва решила, что у горьковчан "крыша" съехала окончательно, и, действительно, почти от них отстала. В этот промежуток "почти" из Москвы был прислан "засланец" с командой и программой 500 дней, которая должна была "разорить" тех, кто ещё не верил в необратимость демократических преобразований, и убедить в необходимости разорения для окончательной победы демократии тех, кто сомневался.
Но горьковская элита, опять посовещавшись, решила сдать только три позиции: переименовать город Горький в Нижний Новгород, повременить с окончанием строительства Атомной электростанции, в которой, учитывая текущий момент, выгоднее было начать производство водки, и приостановить строительство метро. Последнее, впрочем, посоветовал иезуит, сказав, что метро может стать детонатором при будущей смене власти в местном Кремле, так как без метро в городе скоро передвигаться станет невозможно. Всю же остальную "блажь" "засланца" назвать пилотным проектом, создав вокруг него много шума, и на этом успокоиться.
Конечно, против центральной власти идти было нельзя, и внешне всё происходило так же, как и во всей России: заводы разворовывались и расставались с последними основными фондами и деньгами. Рабочие с заводами.
Город, вроде бы, глупел, тускнел, становился столицей мелких жуликов, ставших вдруг большими политиками.
Один старый и мудрый еврей, преподающий долгое время научный коммунизм и оставшийся без работы, пришёл на телецентр и сделал заявление, в котором жалел о "потерянном" величии ВПК. Но это было редкое исключение из правила. Исключение, правда, пророческое, так как, не разобравшись в текущем моменте по причине не допущения до собрания, он говорил то, что думал. А евреи думать, а главное, чувствовать будущее кожей умеют. Он заявил, что если всё будет идти такими же темпами, то сильные мира сего будут отворачивать от этого города даже раньше, чем это делала Екатерина II, разве что артисты будут заезжать пить водку где-нибудь в Макарьевском монастыре.