Но этот прогноз мало кто слушал, тем более, что только об этом горожане и мечтали: поменьше глаз, внешних вмешательств, а артисты, они, как известно, для широкой волжской души крайне необходимы. Но слово не воробей, мудрого старого еврея обозвали: "русский духан", что соответствовало "лицу московской национальности" или "засланному казачку".
Вместе с тем, основная масса нижегородцев приняла эту новую для себя жизнь, так как старые купеческие традиции, как оказалось, не умерли, и барахолки "зашумели" вновь как 100, 200, 300 лет тому назад. Ну, и Рабинович не дремал.
Рабинович трудился над перекачиванием ресурсов, над утверждением себя в демократии. Ему не мешали, лозунг ещё не утратил своего значения с одной стороны, а с другой стороны, кто знает, где заканчиваются границы Нижнего Новгорода? В Нижнем интенсивно убывали все имеющиеся государственные ресурсы, преобразовываясь и также интенсивно прибывая, уже как частные, где – то в другом месте.
Где именно, стало понятно, когда по центральной улице Нижнего стала прогуливаться некто "железная леди". Весь мир задумался, с чего бы это такую леди занесло в такую провинцию, вроде и не артистка вовсе. Иезуит больше всех помогал Рабиновичу "сдружить" эту леди с "его" молодыми евреями.
А Батюшка восстанавливал храмы, Муфтий строил мечети, Раввин, призадумавшись, начал давать рекламу своей синагоги, которую, на всякий случай, открыл рядом с государственным банком, даже иезуит начал спонсировать строительство костёла.
Да, следует отметить странность тех событий. У молодых "дрожжей" не было имён, были только милые детские клички: Пудель, Чушка, Мальчик. Эти клички любили вспомнить своих революционных предков, броневичок и крейсер, перекинуться в картишки, пошуметь на митинге и возразить бабуле, будучи "проездом" в штатах, освежив её своим ребячеством.
Клички часто совещались, стараясь не забывать нравы своих революционных предков.
Городу нужны инвестиции, совершенно понятно, – вещал Пудель из губернаторского кресла.
Да, все игрушки уже разворованы, – подтверждал Мальчик.
Да нет, ещё пара заводов осталась, – вставлял Чушка.
Там директора дурные, выжившие после наших предыдущих чисток староверы, совершенно понятно, выжившие и из ума, с ними не сговоришься, – произносил Пудель.
Да, этим надо что-то строить, нет чтобы просто "бабки" делить, – подтверждал Мальчик.
А после того, как получила огласку эта история с русским князем, они вообще обнаглели, – извещал Чушка.
Князю такую глупость вы предложили зря. Он предлагал свои личные деньги, а не деньги из российского бюджета, – писала в письмах из далека бабуля.
Князь – козёл, совершенно понятно, мы ему все его деньги готовы были отмыть 50 на 50, а он обиделся. Не наш человек, – огрызался Пудель.
Да, с нашими проще, сюда инвестиции на счёт, туда баксы в чемоданах, – подтверждал Мальчик.
Ну, ничего, мы им ещё устроим "кузькину мать". Мы их ещё "обуглим" и "вылечим", – подводил итог разговора Пудель, мастерски использовав старую и новую московскую терминологию.
Так воплощался замысел собрания, и прорастали посеянные бабулей зерна демократии, именно той демократии, за последствия которой так боялся Рабинович, и о чём намекал иезуит. Рабинович копил деньги, памятуя о том, что, может быть, удастся откупиться, прежде чем "обуглят", ибо с молодёжью происходит именно то, чего она желает, но он-то не молодёжь, и он копил.
А Батюшка восстанавливал храмы, Муфтий строил мечети, Раввин в своей синагоге всё чаще рассказывал о красотах земли обетованной, Иезуит начал осторожно проповедовать выгоды посещения костёла. Так одни строили, а другие хоронили российскую демократию".
– Впечатляет, – задумчиво произнесла Маргарита.
– Тебе и карты в руки. Возьмёшь пуделя за поводок, выгуляешь его по волжскому откосу, вдохнёшь в него новые идеи: "землю в собственность тем, кто её обрабатывает", "фабрики тем, кто на них работает", инвестиции после предоставления бизнес – планов и инвестиционных паспортов при твоём мудром руководстве.
– Что – то не пойму, ты вступил в ряды КПСС?
– Нет, я против "кличек" во власти, это мешает трудиться, и потом, поверь мне, это будет очередное наше незабываемое "чудачество".
– Ну ладно, куда пойдём?
И они ушли.
Вскоре Маргарита посетила Нижний Новгород. Выгуляла пуделя по главной улице города, поделилась с ним идеями Ивана. Если бы не встреча с подругой, то, как и предупреждал Чарльз, сплошное дерьмо и даже хуже.
В местном Кремле после её отъезда царил ажиотаж, срочно создавались новые департаменты под новые программы.
Пудель решил посоветоваться с друзьями и созвал закрытое совещание.
– Скажи своей секретарше, чтобы в брюках ходила, или перестань засосы ей на заднице ставить, – отчитывал Чушку Пудель.
Как прошла встреча? – защищая друга, встрянул в разговор Мальчик.
– Баба что надо, хотел трахнуть, отказала. Мне отказала, почти Президенту России. Но ума палата, прощаю, совершенно понятно, – ответил Пудель.
О чём говорили? – осмелев спросил Чушка.
– Сказала, чтобы землю крестьянам, фабрики рабочим, и денег даст кучу, если бизнес – планы нарисуем. Сказала, что её правительство готово обучить наших специалистов всей западной премудрости. Секретарш туда отправим, совершенно понятно, заслужили. Ещё этих деток недобитых секретарей и комиссаров от коммунистов, те ещё вампиры, – вещал Пудель.
Всё так и отдадим? – спросил Мальчик.
– Землю крестьянам, пусть на ней "обугливаются"; технику председателям колхозов, за "башель", совершенно понятно; корма, скотину их замам, тоже за "башель". Они ещё к нам набегаются при дележе, а мы их разруливать будем, но опять за "башель". Заводы и фабрики также, вещал Пудель.
А бизнес – планы? – спросил Мальчик.
– Это вообще класс, у меня в правительстве свой человек есть, его хотели согнать и член ножницами отрезать, руки дрогнули, только крайнюю плоть обрезали, вроде как наш человек теперь, – продолжал Пудель.
Ваш человек, – ожил Чушка.
Молчи, православный, – осадил его Мальчик.
– Так он мне подсказал, чтобы мы центр открыли по привлечению инвестиций. Выношу на голосование название: "Эпицентр – НН", – предложил Пудель.
Для обугливания подходит, – сказал Мальчик.
Чушка возглавит, – предложил Пудель.
– Не справится, – возразил Мальчик, – тут нужен человек, чья фамилия заканчивается на – ерг, – ейн, ич, или хотя бы – тель.
Тебя не обидим, – осадил его Пудель.
И пошла по нижегородской земле такая "веселуха", что из местного Кремля клички были перемещены в московский Кремль.
Беременные секретарши рыдали на проводах кличек в столицу, но недолго…
Клички в столице разыгрались не на шутку. Они в шестидневную войну сильно помогли одной, вновь образованной разведке, и пытались внедрить её прямо в здание, в котором Серёжа отвечал за ключи от двери и остальных комнат.
Высшие чины этой разведки, изрядно разомлевшие от выпитого вина, уже никого и ничего не стеснялись.
Они уже не лезли трезветь в бассейн, наполненный голубой водой, и не бросали сластолюбивых взглядов на купальщиц.
Они просто галдели, как галдят на восточном базаре. Галдели ни о чём, иногда выкрикивая что-то, вроде: "Сара, ты куда, дрянь, ушла, завтра уволю".
Массад гулял. Причина была более чем весома. Российский министр принял израильское гражданство. Торжество соответствовало рангу. Приезды губернаторов и воров в законе с этой минуты становились не актуальны. Офицеры уже выпили за своё светлое будущее, когда все российские министры станут гражданами Израиля, и за то, что количество самих министров в России превысило число министров в самом Израиле. Эти тосты были произнесены в присутствии нового гражданина Израиля. Гражданин млел, клялся в любви и твердил, что Россия уже у их ног.
Потом на нового гражданина "напустили" купальщиц и пили без него под другие тосты. Офицеры шутили и повторяли друг другу: "Израиль – великая страна, если бы было по-другому, её называли бы Изя".
Массад веселился. Это был несомненный успех. Вся политическая верхушка России грела свои сытые животы под тёплыми лучами палестинского солнца и клялась с экранов телевизоров в любви к земле обетованной, признавая её за свою родину.
Более того, как когда-то у города Ершалаима был пригород, называющийся Нижним Городом, так сегодня в России появился пригород Израиля – Нижний Новгород. Россияне шутили по этому поводу "напропалую", а что им ещё оставалось? Шутники вымирали по миллиону в год.
Безопасность России впервые стала зависима от числа её жителей. Но за безопасность отвечали министры России – граждане Израиля. Это ли не успех?
Массад гудел. Пьяны были все, включая и купальщиц, получивших приказ "расслабиться". Из всей компании трезвым оставался только один человек, её начальник. Его звали Вар-равван. Он пил вместе со всеми.
Он разгонял кровь и пытался отогревать душу, лаская купальщиц. Но мысли его от этого становились только яснее. Образы накатывались на него непрерывными волнами:
– Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас говоришь? Нет, не веришь! Не мир принёс нам обольститель народа в Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно понимаешь. Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил народ, над верою надругался и подвёл народ под римские мечи! Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не дам на поругание веру и защищу народ! Ты слышишь, Пилат? – И тут Каифа грозно поднял руку:
– Прислушайся, прокуратор!..
– Ты слышишь, прокуратор? тихо повторил первосвященник, – неужели ты скажешь мне, что всё это, – тут первосвященник поднял обе руки, и тёмный капюшон свалился с головы Каифы, – вызвал жалкий разбойник Вар-равван? [М. Булгаков, "Мастер и Маргарита"
Вар-равван ещё не успел осмыслить увиденного, как на него накатилась новая волна:
Я теперь в дураках – не уйти мне с земли –
Мне расставила суша капканы:
Не заметивши сходней, на берег сошли –
И навечно – мои капитаны…[В. Высоцкий]
Вар-равван согнал со своих колен купальщиц, с глубочайшим презрением посмотрел в сторону нового гражданина Израиля и погрузился в голубую воду бассейна. Он ушёл на самое дно, там перевернулся на спину, открыл глаза и стал медленно всплывать, глядя на Солнце.
Вар – равван был озабочен и озабочен давно. Разведка, которой он руководил, не соответствовала классическим представлением о ней. Это была не разведка отдельного государства, это была разведка целого народа: живущего по всему миру. Да, он влиял на всех и вся на Земле, а дальше? Он вдруг почувствовал себя мусорщиком, утилизирующим чужие нечистоты.
Он стал задыхаться и быстро всплыл на поверхность бассейна, выбросив при этом фонтан брызг. Купальщицы оживились и со всех сторон стали прыгать в воду и плыть к нему. Он что-то крикнул им, похожее на "брысь", и они столь же легко уплыли обратно. Вар – равван подплыл к пенопластовой подушке, перевернулся на спину и положил её себе под голову. Он надавил на подушку головой, чтобы вода залила уши:
– Прокуратор желает знать, кого из двух преступников намерен освободить Синедрион: Вар-раввана или Га-норца? Каифа склонил голову в знак того, что вопрос ему ясен, и ответил:
– Синедрион просит отпустить Вар-раввана…..
– Признаюсь, этот ответ меня удивил, – мягко заговорил прокуратор, – боюсь, нет ли здесь недоразумения.
Пилат объяснил. Римская власть ничуть не покушается на права духовной местной власти, первосвященнику это хорошо известно, но в данном случае налицо явная ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована.
В самом деле: преступления Вар-раввана и Га-Норци совершенно не сравнимы по тяжести.
Если второй, явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей, смущавших народ в Ершалаиме и других некоторых местах, то первый отягощён гораздо значительнее.
Мало того, что он позволил себе прямые призывы к мятежу, но он ещё убил стража при попытках брать его. Вар-равван гораздо опаснее, нежели Га-норци…"
Вар-равван открыл глаза и, не мигая, стал смотреть на Солнце. Мысли сами шли в голову: "Может, всё дело в моём имени, может быть, назвав меня Га-норци, родители дали бы мне и другую судьбу? Но постоянным ощущением присутствия прокуратора возле себя я вряд ли обязан родителям. Но тогда почему рядом нет и Каифа".
Волны памяти накатывали на Вар-раввана с самого детства. Сначала он рассказывал о своих видениях близким, но те сочли его грёзы за проявления болезни. Потом он и сам в это поверил. На какое-то время грёзы оставили его, но с возрастом стали накатывать опять всё чаще и обострённее. После таких "приступов" он смутно начинал осознавать свою настоящую ответственность за свой народ, но постоянные, срочные дела всякий раз возвращали его в обычную колею текучки. Но однажды он прочитал книгу русского писателя М. Булгакова "Мастер и Маргарита", оценил её "вред" для своей родины и даже запустил по российскому радио выгодную расшифровку романа, так как критиковать его было бесполезно, замалчивать тоже, а писателя стереть в пыль нищеты постарались и до него. Но с тех пор образы книги неотступно следовали за ним.
Просматривая ежедневный мониторинг основных международных новостей и постоянно натыкаясь на пояснения типа: торговец оружием, такой-то гражданин Израиля выехал из страны; вице-губернатор из России с вором в законе из России, оба граждане Израиля и России въехали в страну и т. д., он всё чаще задумывался о том, что первосвященник иудейский Каиф, казнив философа и освободив бандита, сделал из Земли обетованной крышу для бандитов, воров и жуликов.
Все стремились в страну обетованную за богатством, первосвященник, действительно, сохранил старую веру, и торговцы остались в храме. Но ехали они под "крышу" Га-норци, а поклонялись Каифу.
Его разведка была уверена в том, что лучший материал для экспериментов – Россия и её народ. И сам он долгое время верил в это. Но когда между строк читаемых разведсводок стал проступать образ Понтия Пилата, он начал осознавать, что именно его народ – следствие длительного эксперимента, длительной чужой игры, где его народ, может быть хоть ферзём, хоть королём, хоть пешкой. Какая разница, если играют другие. Пилат презирал его, сегодняшнего, не жалкого разбойника, а могущественного деятеля, управляющего всем миром.
Вар-равван, когда думы одолевали его, утешался тем, что спрашивал себя: "Где вы, римляне? А мы есть и будем". При этом он открывал ящики стола, сейфы, смотрел в окна. В этом была проявлена его слабость. Это не помогало.
Римляне в его видениях проступали всюду. Он это чувствовал кожей, как опытный утилизатор чует по запаху на свалке ценный продукт. Он рылся в этой свалке, пачкался сам и пачкал других, но ничего найти не мог.
Сначала он успокаивал себя, считая Пилата трусом, тем более, что в книге, как ему казалось, было прямое указание на это.
"Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспалённые, в красных жилках белки глаз и сказал:
– Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твоё место? Я твоих мыслей не разделяю!
И слушай меня: если с этой минуты ты произнесёшь хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня!
– Игемон…
– Молчать! – вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон. – Ко мне! – крикнул Пилат.
И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га-норци, и секретарь записал сказанное Пилатом".
Но с развалом СССР ушло и это последнее успокоение. Нет Рима, нет Рейха, не стало Российской империи, и везде прослеживается участие одного и того же народа.
Вар-равван "кожей" чувствовал, как кто-то уже приказал ему начать разрушение империи США. Значит, он действительно могильщик и утилизатор изживших себя народов. Он, Вар-равван, и его народ – санитары Земли. Но где грань между разрушением и созиданием? На обломках рухнувших империй образуются новые. Каждая что – то добавляет к цивилизации. Его народ просто подталкивает к "яме" одних и даёт возможность подняться другим. Его народ – просто щепотка дрожжей. Это другие восходят на дрожжах, заплывают жиром, тупеют, мертвеют и издыхают, а сынам Израиля это не позволено. Но кем?
Перед глазами Вар-раввина мелькнул образ Понтия Пилата, и в голову ударила мысль: "Гонителем".
Да, его народ гоним. Но может быть он жив до сих пор, только благодаря этому. Его народ – над римским правом, над законами. Это другие придумывают обтекаемые фразы, типа "Демократия – диктатура закона". Ими, этими другими, придуманные законы, их же и обращают в прах. Но причём здесь он, Вар-равван. Он ничего не собирается менять в жизни своего народа.
Сказано в книге: "…показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал. Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела.
Она улетела, а тоска осталась необъяснённой, ибо не могла же её объяснить мелькнувшая, как молния, и тут же погасшая какая-то короткая другая мысль: "Бессмертие… пришло бессмертие…" Чьё бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепёке".
Его, Вар-раввана, народ – это груз, привязанный к гондоле воздушного шара. Хотите опуститься – увеличивайте груз, хотите подняться – сбрасывайте груз и "поддавайте пару". Но если у вас не хватает мозгов, чтобы понять это, то терпите. Это были его видениями свыше. А в видениях всё чаше проступали …русские.
А русские были в полном "сраче". Демократия выматывала их полностью, но обостряла чувство юмора. Они ругались, пили и хохотали над собой.
Командир одного из Забайкальских гарнизонов был страшно недоволен. Вся его служба за последние пять лет свелась к наведению порядка в столовых, банях, общежитиях. Он забыл, что такое грохот канонады, запах пороха и "соляры", лязг гусениц и торжество, охватывающее душу при виде слаженной работы военной машины. Офицеры, умеющие думать и вдохновенно работать, уходили из армии. Директивы приказывали всех недовольных сокращать. А с довольными невозможно было служить. Разносы не помогали. Довольные беспробудно пили.
Он, полковник, имеющий два ранения и три ордена, не мог понять смысла директив, "спускаемых" сверху, которые разрешали увольнять офицеров, изъявивших желание уволиться, но по которым невозможно было уволить офицера, "желающего" служить. Желающих уволиться было явно больше, особенно среди серьёзных и знающих офицеров. Дошло до того, что комбатами стали назначать "ботаников" – лейтенантов, пожелавших остаться в армии.
А кадровыми, но спившимися офицерами просто заполняли кадровые клеточки, чтобы хоть кто-то был.