– Думаю, что такая статистика не удовлетворила господина Федорова. Так почему же он решился на операцию?
– Здесь, хоть и под патронажем Федорова, но все же отдельной структурой собрано лучшее оборудование. И Федоров все анализы своей дочери делает только здесь. Иностранцам он не доверяет. Так что мне лучше, чем кому другому, известно, что именно ты ищешь.
Саматов был доволен. Как удачно он зашел навестить школьного приятеля! Если образец даже на две трети подходит, стоит попробовать. Жизнь дочери Федорова стоит тысячи таких текущих жизней. Эта девочка дает работу целым исследовательским центрам, группам ученых и врачей. А простые жизни страховой медицины ничего не могут дать людям, кроме своего тела, на котором и будут работать все эти доктора и ученые.
– И много у тебя здесь рабочего мяса?
– Достаточно. Могу уступить несколько человек. Забирай и режь.
– А их успеют подготовить?
– Они поступили сюда с готовыми документами, анализы все есть, а подготовить к операции – достаточно двенадцати часов. Так что можешь ехать домой, навестить семью. Утром к твоему возвращению я приготовлю две пациентки.
– Нет, две не надо. Давай ту, у которой лучше совпадения.
В глазах Сафина промелькнул какой-то черный огонек, но Саматов уже снимал халат и, кивнув на прощание своему приятелю, быстро вышел из приемной…
47
Саматов пришел пораньше, чтобы осмотреться. Постоянные переезды приучили его быстро входить в курс дела. Знакомство с персоналом и оборудованием заняло не больше часа, бегло осмотрев расходники, он спросил:
– Силикон или титан?
Строгая девушка в накрахмаленном халате, что являло собой редкость в мире синтетики, запирая шкафчик, сказала:
– Сегодня силикон. Все еще пробуем на сращивание. Этот особо прочный.
Теперь можно было приступать к самому главному – знакомству с пациенткой, вернее, ее картой. Он заглянул в кабинет Сафина, но доктора не было на месте. На столе лежала открытая история, но какая-то странная, как будто собранная, как неправильный пазл из нескольких картинок. Он пробежался глазами по листу и удовлетворенно хмыкнул:
– Ну, не сто процентов, но все таки…
Он собирался было уйти, но в дверях столкнулся с Сафиным. Саматов показал рукой на карту, лежащую на столе:
– Ты говорил, сто процентов! Здесь и восьмидесяти нет.
Сафин, казалось, не проявлял ни малейшего беспокойства по этому поводу
– Даже отпечатки пальцев на сто процентов не сходятся, а ты про сердце…
Саматов, уже немного жалея о потраченном времени, пробурчал:
– История какая-то странная, как будто надергана из разных карт и наспех собрана в одну. У вас тут беспорядок, мой дорогой. Нельзя так относиться к образцам, пусть даже и опытным.
Сафин пристально посмотрел на приятеля.
– Ты оперировать будешь или поедешь домой отсыпаться перед Швейцарией?
– Буду. Не зря же я потратил час на дорогу и полтора часа на вводную. Иди, переодевайся.
Сафин неторопливо снял дежурный халат и всунул ноги в кожаные больничные тапочки.
– Будешь резать сам или посмотришь?
– Мне смотреть некогда. Нужна нарезка.
Сафин кивнул:
– Как знаешь. Я ассистировать тебе не буду. Дам двух толковых девушек. Ты не смотри, что они молодые. Прошли хорошую школу у Федорова.
– А ты сам больше не оперируешь?
– Нет, я на анализах. Томографы, красители, расшифровка и прочее.
– Жаль, ты был лучшим в группе.
– Это давно было. А вчера была моя последняя операция.
Саматов заинтересовался:
– Что-то интересное? Ну, раз ты отошел от стола, но что-то взял под нож.
– Привезли по скорой, никого не было, а у дежурного врача приступ аппендицита, так что вызвали меня. Пришлось вспомнить, как правильно держать этот самый нож.
– Извини, я пойду, раз ты не при делах. У меня есть часов двадцать до самолета.
– Как раз хватит. Случай сложный. Если что пойдет не так…
Саматов отмахнулся.
– Что там может пойти не так? У меня тысяча пациентов в год, справлюсь.
– Удачи.
– И тебе.
Саматов пружинистой походкой вышел из комнаты, где в раздумьях все еще сидел доктор Сафин. Саматову показалось странным, что Сафин не сказал заранее, что больше не оперирует, но времени предаваться размышлениям на отвлеченные темы не было. Он вошел в стерильный бокс, где санитарка быстро приготовила его к операции. На столе в огромной операционной лежала девушка. Едва взглянув на нее, Саматов сказал помощнице:
– Начинайте, я готов.
Обработка не заняла много времени. Через пару минут Саматов уже делал глубокий точный надрез чуть наискось. Чтобы не затруднять себе процедуру, решил по-старинке убрать два ребра.
– Пилите, только чуть под наклоном. Так. Убираем.
Молодая помощница быстрыми отточенными движениями убрала ребра и поставила винты. Раздвинув еще два ребра в области сердца, она отступила чуть назад, пропуская Саматова к телу. Он внимательно посмотрел на открытое, бьющееся сердце, потом на мониторы десятков датчиков, подключенных к единому огромному экрану Уверенными движениями он рассекал артерии, и их тотчас подключали к аппаратам, Через полчаса сердце девушки лежало перед ним, освобожденное от чудовищной нагрузки, спокойное и неподвижное. Он сделал осторожный надрез, свой фирменный, по которому всегда можно узнать, что оперировал доктор Саматов. Сотни жизней ушли на то, чтобы эти самые надрезы были идеальными. Он осторожно раздвинул стенки, но то, что он увидел, не соответствовало его ожиданиям.
– Что-то здесь не так.
Поскольку пациентка была манекеном для предстоящей операции, можно было не слишком церемониться. Сделав еще несколько надрезов и открыв внутренние стенки, Саматов замер. Что-то не сходится с картой, которую он еще час назад читал на столе у Сафина. Он показал на экран своей помощнице:
– Подержите пока так. Буквально минуту. Выведите мне на дополнительном экране третью страницу ее медицинской карты.
Цифры на экране поплыли перед глазами у доктора, который уже давно перестал удивляться. Он тихо пробормотал:
– Расхождение двадцать процентов? Это же… Это стопроцентное совпадение с картой дочери Федорова.,
Он с трудом заставил себя говорить спокойно и четко, чтобы не пугать персонал:
– Возраст пациентки?
– Двадцать полных лет.
– Фамилия?
– Шнайдер, Ирина. Стюардесса.
Саматов не стал спорить. Может, эта дамочка не знает, что стюардессы проходят летную комиссию каждый год. И застарелых пороков сердца у них просто не бывает.
– Когда поступила?
– Два дня назад, была без сознания, мы ее сразу начали готовить. У нас договор с "Люфтганзой". Мы берем их персонал по скорой. Потом выставляем на возмещение их страховой компании.
Саматов ничего не сказал, но про себя подумал: "Этот случай нам не оплатят. Это не стюардесса. Но кто же ты? Если бы я не знал, что такое Федоров, то был бы уверен, что это его дочь".
Он еще раз взглянул на мониторы и сказал:
– Продолжаем.
Саматова не покидало чувство тревоги. Он слишком небрежно отнесся к этой операции вначале и сделал слишком много ненужных надрезов, проверяя состояние сердечных стенок. Слишком затянул с заменой клапанов, стараясь как можно лучше отработать подгонку и крепления. Эта девушка, конечно, проснется после операции, но проживет она в лучшем случае неделю. Это участь всех манекенов. Их жизни принадлежат науке или тем, кто платит за свои операции профессиональным дилерам, таким как Федоров или Губерт. Но Губерт по сравнению с Федоровым просто посредник, у которого нет ни собственных врачей, ни собственных клиник.
Он не стал ждать, когда анестезиологи разбудят больную. Он попросил одну из помощниц сделать распечатку анализов пациентки и вышел из операционной.
48
Саматов против обыкновения не пошел домой, а остался в ординаторской немного отдохнуть и подождать, когда проснется эта Ирина Шнайдер. Сафин куда-то ушел, и кабинет его был закрыт. Он набрал его номер, но никто не ответил.
Около семи вечера в ординаторскую заглянул санитар.
– Меня просили передать, что пациентка пришла в себя, но если хотите с ней поговорить, нужно поторопиться. Очень плоха…
Саматов быстро шел по коридору, почти бежал навстречу чему-то ужасному, он это чувствовал. Никогда раньше он не испытывал что-то подобное, похожее на смесь страха и раскаяния. Все палаты этого слишком дорогого для простых смертных заведения были одноместными, со всеми удобствами. Набрав код на двери, он осторожно вошел. Девушка лежала неподвижно, сжимая руками край простыни. По тому, как сильно были сжаты ее руки, Саматов понял, что наркоз перестает действовать и начинаются первые приступы нечеловеческой боли. Он снял со стены телефон и попросил дежурного сделать анестезию. Вялый голос в трубке, растягивая слова, проговорил:
– Анестезия у нее только через час. У меня расписание.
– Часа ей не продержаться.
Дежурный мялся. Пациентка, конечно, мучается, так ведь все они мучаются, сердечные. Есть расписание, которое назначено лечащим врачом. Саматов не стал спорить – если лечащий сказал через час, пусть через час. Оперирующий хирург имеет право только советовать лечащему доктору, но не настаивать на средствах и способах реабилитации больного. Он снова взглянул на девушку. Она лежала молча, не издавая ни звука.
– Умница. Потерпи еще немного, скоро сделают анестезию.
Девушка с трудом открыла пересохшие губы.
– Пить дадите?
– Не могу. Я оботру тебе губы мокрым полотенцем и попрошу прийти твоего врача.
Он подошел к кровати, на спинке которой висел планшет с назначениями и контактом лечащего врача – Яковлева Надежда Павловна. Набрав номер, он услышал приятный женский голос:
– Слушаю вас.
– Я оперировал вашу пациентку четыре часа назад. Нужна анестезия.
– Я так понимаю, вы сейчас у нее. Я осматривала ее после операции и сделала назначения, исходя из полученных ею дозировок. Вы прекрасно знаете, что такое передозировка обезболивающих. У нее и так сосуды лопаются, они слишком хрупкие, и все ваши клапаны буду ни к чему.
– Пить ей можно?
– Это можно. Не больше ста граммов для начала. И попросите санитара вывести влагу катетером, но осторожно, ей и так тяжело, лучше лишний раз ее не трогать.
Саматов впервые за несколько лет снова присутствовал при самом тяжелом моменте, когда пациент, сердце которого он держал в руках, просыпается от невыносимой боли. Когда он стал профессионально оперировать, его отстранили от общения с пациентами, чтобы слепая жалость не вредила профессионализму. Живая плоть не прощает вторжения. И моральные травмы ему ни к чему. Это хорошо знали профессионалы клиник Федорова, готовившие отборный персонал.
Он подошел к установке с чистой, температуры тела водой и налил в мерный стаканчик воды. Пультом приподнял кровать и осторожно напоил девушку. Выбросив пустой стаканчик, он присел возле девушки на белый вращающийся стул. Глаза ее были открыты, и тонкие струйки слез катились по щекам на подушку. Саматов строго сказал:
– Лучше не плакать. Вы напрягаете мышцы, а это недопустимо.
Девушка не обратила никакого внимания на его слова. Она что-то тихо шептала и пыталась поднять руку, чтобы вытереть слезы, которые никак не хотели утихать. Саматов открыл тумбочку и достал тампоны, заранее приготовленные санитарами на разные врачебные нужды. Он осторожно промокнул слезы и вложил чистый тампон в руку девушки.
– Если понадобится, будешь вытирать.
– Не могу поднять руку.
– Это нормально после операции. Я помогу.
Саматов с сочувствием посмотрел на нее и спросил:
– Тебя как зовут?
– Анна,
У Саматова что-то кольнуло в области сердца. Он сделал самое немыслимое в его жизни предположение:
– Федорова?
– Да.
Теперь уже доктору впору было просить обезболивающее. Лоб его покрылся холодной испариной. Этот манекен оказался дочерью его хозяина. Но почему тогда она проходит здесь как Ирина Шнайдер? Почему привезли по скорой? Почему ее отца здесь нет? И что будет, если он узнает, что сделали с его дочерью?
При этой мысли у Саматова перехватило дыхание. Он лишь мельком слышал перешептывания младшего персонала про ужасы системы, которая перемалывает неугодных или неудавшихся служащих. И на какие запчасти разберут его после такой операции на дочери самого Федорова, он даже подумать боялся. Первым движением он рванулся было к телефону, но* поразмыслив, не стал вызывать ни лечащего врача, ни санитаров. Он попрощался с девушкой и вышел.
49
Длинный больничный коридор казался ему бесконечным. Он шел медленно, в голове его гулко отдавался каждый шаг. Лечащий тоже ничего не знает. Персонал, по всей видимости, тоже не в курсе. Для всех она – немецкая стюардесса, попала к ним по скорой. Документы в порядке.
А где же тогда настоящая Ирина Шнайдер? Или ее просто нет в природе? Он шел, как после наркоза, когда настоящий мир еще сливается с параллельным, в котором ты не по своей воле оказался. В ординаторской было пусто. Он набрал номер Сафина:
– Илья, ты у себя? Я сейчас зайду.
В кабинете у Сафина было холодно. Настежь распахнутое окно выстудило небольшую комнату. Сафин сидел за столом, укутавшись в больничный плед с номерной биркой.
– Что-то меня знобит.
Саматов показал глазами на окно:
– Ты окно закрой.
– Зачем?
– У тебя здесь как в морге.
– Привыкай. Скоро господин Федоров оформит в этот самый морг и меня, и тебя.
– Ты знал, что она его дочь?
– Конечно.
– И отправил меня на резню, а ее на мясорубку?
– Конечно.
Голос Сафина был спокоен, словно он уже давно все решил и теперь только подводит окончательный баланс своей жизни. Внезапно в голове у Саматова начала складываться цепь событий. История шестилетней давности. Яковлева Надежда Павловна, та самая, которая сейчас лечащий врач Ирины Шнайдер, была обижена тем, что Сафин предпочел ей молоденькую санитарку. И внесла в список на тренировочные операции мать Сафина. Тогда готовили хирурга для богатой американки пятидесяти лет, у нее с матерью молодого, подающего надежды доктора был большой процент совпадений по показаниям на операцию. Списки, как обычно, попали на утверждение к Федорову, который подписал, не зная, что у матери и сына разные фамилии. Саматов вспомнил, что в тот день доктор, который должен был оперировать, поранил себе руку и на операции поставили его. Он сделал тогда все технично, и по результатам именно его отправили тогда на операцию в Америку Значит, это он резал мать Сафина. И Сафин ответил тем, что подложил ему на стол под видом немецкой стюардессы дочь Федорова… Вот почему ее карта была как бы собрана из разных историй, какая-то нескладная. Потому что до операции Сафин боялся показывать ее реальные анализы, боялся, что Саматов помнит наизусть все данные на Анну Федорову. Если бы совпадение было таким явным, он бы забил тревогу и полетело бы тогда много голов. А так он сам положил свою голову на эту плаху.
– Мстишь?
– Нет. Уже отомстил. Теперь мы на равных. Будешь звонить Федорову?
Саматов покачал головой.
– Не буду. А почему она по документам Шнайдер?
– Ее немцы вывезли из Тибета и сдали нам. Они же не знали, что это заведение Федорова. Он его совсем недавно купил. Думали, что отлежится немного, окрепнет и вернется блудная дочь к своему папочке. Теперь уже не вернется, я думаю?
Николай Саматов покачал головой.
– Сам знаешь, что не вернется. Расходники здесь у вас дешевые. На таких она долго не протянет. Могли бы и получше материал ставить на клапана. Все-таки люди вам жизни свои отдают.
– Ты это коммерческому отделу скажи. Или бухгалтерии. Они счета подписывают, словно лимон едят. Руководство знает, что на этих людях тренируются хирурги, так зачем им ставить дорогие клапана? Чтобы потом в могилу закапывать десятки тысяч долларов?
Саматов метался, как крыса в тонущей лодке.
– Если она все равно умрет, а по документам проходит как Шнайдер, немцы будут молчать, им нельзя портить отношения с Федоровым. Ты так обижен на Федорова, что пошел на убийство его дочери…
Сафин мрачно рассмеялся.
– Это не я убивал его дочь. Я к этой операции не имею никакого отношения.
Саматов побледнел и опустился на диван.
– Не имеешь. Поэтому ты не стал ассистировать. А подложную карту уже наверняка сжег.
– Выбросил. Но можешь не искать. У нас тут все работает как часы. Минут десять назад весь мусор увезли на уничтожитель.
– И что мне теперь делать?
– Можешь оформить запрос от имени родственников и отослать тело куда-нибудь подальше. Лучше в какой-нибудь районный центр без картотеки, который не входит в нашу единую систему. Выбирай сам, А я пойду, пожалуй. Мне здесь больше делать нечего.
Сафин вышел из-за стола и уступил место Саматову. Тот подошел к столу и сел в теплое, продавленное кресло. Минут десять ушло на поиски идеального варианта.
– На Север нельзя. Северные грузы отслеживаются. Сейчас весна, и самая стройка на юге, все готовятся к сезону. Туда грузопоток огромный* Не будем задействовать скорую, запросим частного перевозчика. Тело оформим как следует, так, чтобы ни один полицейский пост не придрался…
Пока Саматов связывался с перевозчиками и делал документы на труп, Анна Федорова страшно умирала в своей одноместной палате с белоснежными новыми простынями с больничным номером компании ее отца, вышитой шелком в левом нижнем углу.
Саматов торопился, как бы санитары не обработали труп без него и он не успеет убрать сердце из тела. Ведь по его фирменным надрезам знающие люди сразу поймут, кто оперировал, и тогда даже страшно подумать, что может произойти.
Санитары отработанными движениями быстро готовили труп для транспортировки. На их удивление, присутствовал сам хирург. Он приостановил работу и тихо сказал:
– Я заберу сердце на повторное вскрытие. Тело можете упаковывать.
Старший санитар удивился:
– Как-то не по-человечески. Может, подождать? Вы все сделаете, а мы потом положим его обратно.
– Это займет пару дней. Мы не можем держать здесь тело столько времени. Так что придется упаковывать как есть.
– В документах указывать будем, что тело без сердца, что мы сделали выемку?
Саматов покачал головой:
– Нет, не будем. Не нужны нам потом разборки с родственниками.
Санитар сочувственно кивнул.
– Ну, да. Наука.
Укрепив на больничной каталке едва остывшее тело девушки и накрыв его той самой простыней, на которой она лежала, санитар отдал водителю папку с документами:
– Эти документы для ментов. И когда привезешь, оставь в приемке. Там разберутся. Вызовут родственников на опознание и отдадут тело в местный морг. Тебе никого ждать не надо. Кто-нибудь в приемной распишется в получении, и можешь ехать.
Санитар, отпустивший было водителя, спохватился:
– Да, еще вот эту бумажку отдашь на выезде. Это спецпропуск, для трупов.
Водитель взял бумажку и вздохнул.
– На выезде так на выезде.