– Хочу услышать еще раз.
– Понимала, что ты от меня не отстанешь. Решила доказать, что я самая обычная женщина. Чтобы ты получил своё и отстал. А ты вот не отстаешь.
– Ты не довольна?
– Я всем довольна.
– Хочешь еще шампанского?
– Хочу.
40
"Хочу, – думал Анатолий Николаевич. – Я очень хочу победить на теледебатах. А для этого надо работать. Надо найти такие слова, чтобы… чтобы каждый почувствовал их правоту". Он сидел в своей комнате. Размышлял, писал, и вновь размышлял.
"Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными. Общество будущего то, которое обеспечит справедливость и равенство. Бороться за приход коммунистического будущего должна коммунистическая партия. В этой связи важно ответить на вопрос: какую партию можно назвать коммунистической? Ответ: ту, которая ведет общество к коммунизму. Не только по идеологии, но прежде всего по своей исторической роли".
Дверь издала положенный звук, пропустив Николашу. Сын удивился, обнаружив Анатолия Николаевича дома.
– Пап, ты что так рано?
– А я сегодня был дома. К телевизионным дебатам готовлюсь. Знаешь, как это трудно – выступить вместе с другими, но запомниться лучше их, завоевать симпатии зрителей. Сказать что-то особенное, и сделать это ярко.
– И как, ты готов?
– Не совсем. Но у меня завтра еще полдня. Кушать будешь?
– Буду.
Анатолий Николаевич отправился в кухню, где наткнулся на бывшую жену. Та не преминула съязвить:
– Ну что, известный политик? Всё агитируешь? Хотя бы пятое место займешь?
– Я займу первое место, – ровным, исполненным достоинства голосом проговорил он.
– Посмотрим. Ждать осталось недолго… Николай дома?
– Да. Только что пришел.
– Я его покормлю.
– Не надо, я сам.
– Опять сухомятку? А я борщ сделала. – Соблазнительный запах уже долетал до Анатолия Николаевича. И жгучее желание попробовать посетило его. – Зови Николая. Тебе тоже налью. Политик.
Анатолий Николаевич не стал сопротивляться. Вскоре они вместе с сыном поедали борщ. Какой пустяк. И какое блаженство.
Потом он продолжил подготовку к дебатам. Но в голову лезли другие мысли. Елена была права – до выборов оставалось не так уж и много времени. Какой результат принесет ему декабрь? Победу? Или поражение? "Надо как следует работать, и всё получится", – успокаивал он себя. Вскоре он заснул.
Новый день вернул старые заботы. Анатолий Николаевич продолжал готовиться к дебатам. Когда блеклое солнце бесцеремонно полезло в окно, подал голос телефон.
Звонил майор. Голос у него был энергичный.
– Как, готовитесь?
– Да.
– Хочу к вам приехать. Ненадолго отвлечь. Можно?
– Конечно.
Майор появился через двадцать минут. Снял куртку, поправил прическу. Вид у него был торжественный.
– Я подготовил выжимку новостей. На тот случай, если будут вопросы по текущей ситуации. Примеры того, как опять заморозили города и населенные пункты. Информация по олигархам. И всякое другое. Пробегите. Может оказаться полезным. – Он положил на стол стопку листков. Помолчал. Глянул просветленными глазами. – Я прочитал то, что вы написали. Мне любопытно было. Знаете, Анатолий Николаевич, я с таким удовольствием читал. Это… глубоко, сильно. Вы… необычный человек.
Анатолий Николаевич изобразил смущение.
– Да ну, бросьте.
– Нет, честное слово, это очень интересно. Я даже, знаете, что подумал? – Какими восторженными были глаза майора. – Я подумал, что если бы Ленин был жив, он сочинил бы то же самое. В общем, вы – прямо-таки Ленин сегодня.
Кузьмин опешил.
– Вы загнули, Виктор Петрович.
– Если загнул, то самую малость. Листовки с этим текстом делают. Я заказал, как вы учили: десять тысяч официально, а еще сорок – неофициально.
– Пятьдесят тысяч?! Это много.
– Ничего. Пусть читают. Нужная вещь… Всё. Больше не буду мешать. Счастливо выступить на дебатах.
Он ушел, оставив Анатолия Николаевича в растерянности. Это ж надо такое придумать – Ленин сегодня. Но он не мог не признаться себе, что ему приятно подобное сравнение.
Потом всё вытеснила тревога – неумолимо приближался час начала дебатов. Час неопределенности. Испытаний.
"Нельзя волноваться", – говорил себе Анатолий Николаевич. И волновался. Чересчур ответственным было то, что ожидало его.
Время страдало аритмией – то плелось, то гнало минуты. В конце концов, настала минута сборов. Он одел самую лучшую рубашку, белую в тонкую полоску, галстук. Выходной костюм был один. Выбирать не приходилось. Тут он увидел, что брюки измяты, кинулся за утюгом. Скоростная глажка дала некоторый результат. Наконец, всё было готово.
Игорь ждал его. Ленивое вечернее солнце покрывало машину и окрестности блеклым светом. Уходящая осень расщедрилась на хорошую погоду. Было совсем не холодно.
Валентина сидела на заднем сиденье. Дверца услужливо пропустила его внутрь.
– Как ты себя чувствуешь? – Услышал он, придавив сиденье.
– Нормально. Хотя волнуюсь.
– Всё будет хорошо, – уверенно произнесла она и взяла его за руку. – Главное – не волноваться.
Город охотно подставлял свои улицы, помогая перемещаться к телестудии. Горожане спешили домой, топтали тротуары, бегали перед машинами. Кто из них будет смотреть дебаты? Досмотрит ли до конца?
Ему вспомнились слова про Ленина сегодня. Какой же он Ленин, если опростоволосится? Нет, оплошать он не имел права.
Здание телестудии остановилось рядом с машиной. Всё было так необычно – проходная с милиционером, через которую Анатолия Николаевича, а с ним и Валентину беспрепятственно пропустили, высокие гулкие коридоры, студия с громоздкими телекамерами, яркими прожекторами. Перед ним было пространство с задником, фигурным столом и стульями, пространство, которое втиснется позже в экраны телевизоров во многих домах города и окружающих его селах.
– Ты представь себе обычный зал. Будто люди перед тобой сидят, – советовала Валентина. – Так легче будет. Ты же привык выступать перед людьми.
Анатолий Николаевич рассеянно кивал в ответ. Мыслями он пребывал в пространстве слов, на которое распалось придуманное им выступление. Он пребывал в мире неких ощущений, тревожных и радужных одновременно.
Тут он увидел своих конкурентов. Красиво одетый Мельниченко ходил взад-вперед с мрачным видом. Квасов, толстый, важный, стоял неподалеку и старался не смотреть на Анатолия Николаевича. Другие не известные Анатолию Николаевичу кандидаты нервно грызли пальцы, изображали невозмутимость. Равнодушно сидел на случайном стуле профсоюзник Демин. По его лицу казалось, что он уже раздумал участвовать в выборах.
Ведущая с известным лицом, красивая, изящная, холеная, появилась неведомо откуда.
– Так, внимание. Кандидаты, подойдите ко мне. Быстрее. Я инструктаж проведу. Так, объясняю, как пройдут дебаты. Сначала по три минуты на изложение программы. Потом вопросы. Отвечать кратко. Время не перебирать. И еще. Не забывайте, что вы перед телекамерой. Не трогайте нос, подбородок, не стройте физиономии. Так, сопровождающие лица. Никаких подсказок, никаких разговоров. И никаких хождений. Вот там оставайтесь, в углу. Если не можете себя контролировать, лучше выйдите. Всё. Кандидаты, займите места. С учетом табличек на столе.
Анатолий Николаевич выполнил просьбу-приказание. Квасов и Мельниченко сели напротив. Демин – рядом с ним. Все места оказались заняты. Телевизионные люди принялись подстраивать камеры, свет, микрофоны. Звучали непонятные команды. Тянулись тягучие минуты.
Вдруг прозвучало: "Эфир!" Телевизионное действо началось.
"Нельзя волноваться", – твердил про себя Анатолий Николаевич. И волновался. Шутка ли – выступать перед сотнями тысяч людей.
Три минуты на изложение программы. Это мало, и это много. Мало, если говорить дело, много, если слушать галиматью. Анатолий Николаевич терпеливо ждал своей очереди. Что-то говорил Демин, потом Квасов. Анатолий Николаевич не слышал их слов. Ему было не до чужих мыслей.
Наконец настал его черед. Что он видел перед собой? Там телекамера, тут конкуренты. Как выступать? Вспомнив совет Валентины, Анатолий Николаевич представил, что он в зале, и зал из тех, какие он достаточно повидал в последние месяцы, в каких привык разговаривать с людьми. И вот к тем, кто как бы присутствовал в воображаемом зале, обратился он:
– Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными…
41
Григорий смотрел на экран телевизора с легкой усмешкой. Как поведет себя Кузьмин? Григорий почти не сомневался – это будет блеклое, неубедительное выступление. Трудно ждать успеха от человека, впервые появившегося в студии, лишенного опытных наставников… Что это?! Энергичное лицо, воодушевленный взгляд. С легкостью вылетающие слова:
– Какую партию можно назвать коммунистической? Ту, которая ведет общество к коммунизму. По своей исторической роли. Разве КПРФ является такой партией? Нет и нет. Еще КПСС утратила способность возглавлять движение к коммунизму. И произошло это задолго до Горбачева. – Григорий не отрывал взгляда от стеклянной поверхности экрана. Это было зрелище. – Ленин оставил нам свое наследие для того, чтобы мы развивали его. Иначе не может быть, потому что мир меняется. Вот почему необходимо творческое развитие ленинской теории. Скажем, раньше, как отмечал Владимир Ильич, мировому империализму противостояла международная солидарность трудящихся. Теперь от солидарности не осталось и следа. Теперь единственной империалистической стране США противостоит Россия, потому что имеет ядерное оружие. Вот почему США хотят разрушить нашу армию. И вот почему нам следует сберечь ее. Другой пример. В начале двадцатого века партия могла опираться только на рабочих и крестьян. Сейчас коммунистическая партия должна опираться на всех трудящихся. Разве инженер, ученый, врач или учитель не трудящиеся? Разве мелкий предприниматель, работающий от рассвета и до заката – бездельник и эксплуататор? Вернуться к Ленину означает продолжить новую экономическую политику, свернутую Сталиным, широко использовать предпринимательскую инициативу…
Григорий был озадачен. Откуда слова про наследие, международную солидарность, ядерное оружие? Максим написал? И откуда такая экспрессия? Артист. Какую роль сыграл. Трибун. Защитника народа.
Григорий плохо слушал следующего кандидата. Потом настала очередь Мельниченко. Тут уж пришлось напрячься до предела.
Главный подопечный выступал неплохо, но тускло. Не было той красивой, благородной экспрессии, что у Кузьмина, того лихорадочного блеска в глазах, подкупающей веры в произносимые слова.
"Не оратор, – спокойно думал Григорий. – Ничего не поделаешь. Но Кузьмин каков! Талант. Самородок".
Тут вздумала позвонить Мария.
– Прости, что я приезжала, – сбивчиво произносил ее голос. – Я не знала. Прости. Если тебе надо погулять, гуляй. Я ничего не скажу.
– Маша, я очень занят.
– После выборов ты вернешься в Москву. Я буду ждать. Слышишь? Я хочу, чтобы ты знал.
– Я занят, – ледяным голосом отрезал Григорий и выключил телефон.
Отзвучали блеклые выступления, пришла пора вопросов. Кузьмин держал марку.
– Это реальная опасность, – бурно вещал он. – Уничтожение России ведется коррумпированным режимом, действующим в интересах международного капитала и отечественной олигархии. Российская олигархия присвоила себе государственную власть и национальные богатства страны, превратив их в источник собственной наживы.
"Молодец, – крутилось в голове Григория. – Настоящий коммунист. Но каков! Квасов ему в подметки не годится. Зюганов – тоже. Не дай Бог дорвется до власти. Плакал капитализм в России… А на десять тысяч купился…"
– Я поддерживаю линию Владимира Владимировича Путина, – говорил Мельниченко. – Мы поддерживаем. "Единая Россия".
– В чем она, эта линия? – вдруг полез с вопросом Кузьмин.
– В том… чтобы Россия стала сильным государством. Чтобы порядок был… Борьба с бедностью, развитие экономики.
Кузьмин гневно посмотрел на Мельниченко:
– Вы разграбили страну, изгадили власть. С вами не будет ни порядка, ни борьбы с бедностью. Вы словно раковая опухоль.
Мельниченко набычился, потом выпалил:
– А ты с твоим Лениным вообще дерьмо полное!
– А ты… ты Ленина трогать не смей! Грязными лапами!
– Дерьмо!
Ведущая окаменела, холеное лицо стало белым. Наконец нашлись те слова, которые она судорожно искала:
– Я понимаю, что кипение страстей. Но попрошу кандидатов соблюдать рамки приличия. И не прерывать друг друга. В противном случае мы вынуждены будем прекратить дебаты.
Кандидаты в депутаты малость поутихли.
Представление удалось. Вот она, та интрига, на которую прежде всего обратят внимание, которую будут обсуждать. Кто наиболее яркие участники? Кузьмин и Мельниченко. Их запомнят в первую очередь. Григорий был доволен – всё прекрасно.
Когда вернулся подопечный, выяснилось, что у него иное мнение.
– Что это?! – кричал Мельниченко. – Что?! Я ему деньги даю, а он меня обосрать пытается. Нападает. Педераст! Х…ев придурок!
– Он не знает, на чьи деньги живет, – ровным голосом напомнил Григорий. – Вы для него – враг. Не меньший, чем Квасов. Пусть ругает. Ваш электорат это не затронет.
– Ты откуда знаешь?!
– Социологические исследования показывают. А то, что скандал вышел, прекрасно. Теперь из всех этих дебатов, из всей болтовни запомнят вас и Кузьмина. Это останется.
Мельниченко помусолил услышанное, успокоился. Но лицо сохранило недовольное выражение.
– Ты почему не поехал на телевидение?
– Не хотел, чтобы Кузьмин увидел меня рядом с вами. Всё равно я не мог вам помочь. Стоял бы там в сторонке… Всё нормально вышло. Не волнуйтесь.
– Да пошел ты на х…й, – без всякой злобы произнес Мельниченко. – Всё у него нормально. А то, что я там ругался? Это нормально?
– Ну и что? Обычная реакция. Люди живого человека увидели.
Мельниченко всерьез обдумал его слова. Потом прозвучало:
– Виски будешь?
– Буду.
Вернувшись в кабинет, Григорий задался вопросом: "Откуда, все-таки, эти слова про Ленина, про солидарность и прочее? Может, я чего-то забыл?" Загадка мучила его. Последовал звонок Максиму, просьба срочно подойти.
Максим явился. Это побудило Григория к произнесению определенной последовательности слов:
– Слушай, ты Кузьмину что-нибудь писал про творческое развитие ленинской теории, про международную солидарность трудящихся, которую теперь сменило ядерное оружие?
Немного подумав, приятель в недоумении покачал головой:
– Не-ет. Такого я не писал. А что?
– Он говорил об этом. На теледебатах. Вошел в образ? Если он сам сочиняет, весьма неплохо. Талантливый мужичок. Выпить хочешь?
– Хочу.
Григорий достал из шкафа бутылку Хеннесси, наполнил две пузатые рюмки благородной французской жидкостью.
– За что пьем? – поинтересовался Максим.
– За прекрасное, увлекательное действо. За выборы. Пока будут выборы, мы с тобой не пропадем.
Коньяк не задержался в рюмках, продолжил путь, дабы осуществить свое предназначение – доставить удовольствие понимающим в нем толк людям.
– Насколько добрый коньяк лучше виски. – Григорий смотрел на Максима с улыбкой. – Надо родиться англичанином или американцем, чтобы отдавать предпочтение виски. На худой конец, иметь испорченный вкус. Давай повторим. – Бутылка вновь поделилась частью содержимого, которое из рюмки тут же устремилось в желудок. – Прелесть… Хорошо, что Бог предусмотрел существование горячительного. Но за коньяк ему дважды спасибо. Как думаешь, Бог есть?
Максим состроил нечто неопределенное на своем лице.
– Вопрос веры. Одни верят, другие – нет.
– А ты?
– Я?.. Думаю, что высший разум существует.
– Приятно верить, что есть что-то после этой жизни. Только мне кажется – ничего там нет.
Отец Григория был атеистом. Разговоры о Боге, о религии считал пустой тратой времени. Впрочем, как и разговоры об отсутствии Бога. Отец никому не навязывал своих взглядов. А вот еврейские дед с бабкой, похоже, придерживались иудаизма, что ни ком образом не афишировали. Синагогу не посещали. Но в субботу старались ничего не делать. Насколько это возможно в стране, плохо приспособленной для иудейской веры. Мать тоже никогда не говорила о религии, но бабка по матери была православной, ходила в церковь. Она по собственной инициативе тайком крестила Григория. О чем сообщила ему через много лет. Григорий к тому времени пришел к убеждению – отец прав. Разве Бог допустил бы то, что происходило на планете по имени Земля, особенно в последние сто лет?
– Впрочем, не буду тебя переубеждать. – Он смотрел на Максима с легкой усмешкой. – Сейчас модно верить. Даже президент стоит в церкви со свечкой.
Появившись у Натальи Михайловны, Григорий первым делом поинтересовался:
– Дебаты смотрела?
– Нет.
– Зря. Получила бы удовольствие. Мой подопечный лаялся с красным ортодоксом Кузьминым.
– По-моему, удовольствие сомнительное.
– Большинство россиян с тобой не согласится. Для них скандал – самое увлекательное действо.
– Пусть.
– Ладно, черт с ними, с дебатами. Покормишь?
– Пошли.
Кухонное пространство поглотило их. Он сидел за столом и смотрел на нее. Приятно было сознавать, что такая женщина хлопочет для него. Потом настал ее черед смотреть, как он с аппетитом поедает то, что приготовила она. О чем думала эта женщина, глядя на него? Он не знал. Ему опять захотелось удивить ее.
– Мы летим в Москву, – сказал он. – Послезавтра.
Она спокойно улыбнулась.
– Ты все решил?
– Да. Я – мужчина. Я должен решать.
– А мое мнение не важно?
– Важно. Если тебе не понравится поездка, я буду переживать. – Он поднялся, шагнул к ней, обнял ее, принялся целовать в шею, положив руки на груди. Потом расстегнул рубашку, стал снимать джинсы.
– Ты решил удовлетворить меня в кухне?
– Тебе здесь что-то мешает?
– Нет.
Он посадил ее на колени. Как прекрасен был миг единения и все последующее. Потом, засыпая, Григорий успел подумать:
"Откуда он взял эти идеи? Говорил толково. Не то, что этот… Вы, господин, пардон, товарищ Кузьмин, хорошо выступали…"