42
– Батенька, вы пъекрасно выступали. Пъекрасно. – Ленин смотрел на Анатолия Николаевича добрыми, мудрыми глазами. – Полностью согласен с майором. Вы – это я сегодня.
Анатолий Николаевич ошалел, услышав такое. От кого! От Ленина!
– Ну что вы, товарищ Ленин, – попытался возразить он.
– И не спорьте. Мне лучше знать, кто я сегодня.
Удивление было столь безмерным, что Анатолий Николаевич проснулся. Его окружала ночь. Мерно посапывал Николаша. Весь дом, квартал, город, окружающие территории нежились во сне. Лишь Анатолий Николаевич выбивался из тенденции. Не мог успокоиться.
"Это не просто так приснилось. Что-то за этим стоит. Что-то означает. Сигнал из потустороннего мира? Наверно, он есть, если есть Бог. Сигнал, что я на верном пути? Хотелось бы верить… – Тут на него упало сомнение. – Но если есть Бог, как же тогда Ленин?.. Как же?! – спрашивал он самого себя. – Непонятно… Если Бог есть, разве может что-нибудь осуществляться без ведома Бога? То, что в советское время не верили, в церковь запрещали ходить, было зачем-то нужно. Зачем? Скорее, как испытание… – Он ощущал некоторую неловкость от подобных мыслей. Слишком непривычны были они для него. – К примеру, если существуют капитализм, эксплуатация, значит Бог допускает их существование. Но это зло… Значит, это зло, которое мы должны преодолеть. Вот зачем всё. Вот!"
Незнакомые мысли теснились в нем, не давали вернуться туда, где было так хорошо, где с ним разговаривал Владимир Ильич. Он думал о том, что всё не случайно. Что мир сложнее, чем казалось ему прежде. Что у каждого человека должен быть период, когда он может реализовать свое предназначение. И тогда всё зависит лишь от него самого.
За этими размышлениями он все-таки заснул.
Утро ворвалось в его сознание звонком будильника. Умываясь, Анатолий Николаевич вспоминал ночную паузу. Ощущение значимости посетивших его мыслей не покидало его.
Машина привычно стояла у подъезда. Дверца пропустила его в теплое пространство. Рядом сидела Валентина.
– Всем понравилось, как ты вчера выступал, – сообщила она.
– Да – тотчас подтвердил Игорь, на секунду повернув к нему голову. – Моей жене тоже понравилось. Она специально смотрела.
Анатолию Николаевичу были приятны эти слова. Но тут он вспомнил про вчерашний конфуз.
– А то, что мы с Мельниченко поругались?
– Ничего. Все на твоей стороне. – горячо заверила его Валентина.
Анатолий Николаевич задумчиво смотрел в окно. Поначалу утренние здания и то, что с ними соседствовало, составляли окружающий мир. Потом природа начала подставлять ему заснеженные поля, перелески. Черно-белые картинки. Примета зимы.
Ему опять вспомнился Владимир Ильич, ночные размышления. Анатолий Николаевич глянул на Валентину с мечтательной улыбкой:
– Знаешь, мне приснился Ленин. Сказал, что ему понравилось мое выступление на дебатах. Смешно, правда?
– Если бы он был жив, я уверена, он бы тебя похвалил.
Ему хотелось ответить, что Ленин может быть жив и наблюдает за тем, что происходит на Земле. Но он постеснялся при Игоре намекать на существование потустороннего мира. В это мгновение зазвонил мобильный телефон, обычно молчавший.
– Вы сейчас где? – выскочил из трубки голос Юрия Ивановича.
– Еду на встречу с избирателями.
– Когда вернетесь?
– Вечером. Около девяти.
– Хочу с вами встретиться.
– Пожалуйста.
– В девять там, где обычно.
– Хорошо…
Когда он выступал в этот день перед людьми, ему казалось, что Ленин следит за ним. И одобряет то, что звучит под убогими сводами.
Без пятнадцати девять Игорь высадил его у "Макдональдса". Погода была сносная. Анатолий Николаевич прогуливался по тротуару, ожидая человека, столь причастного к тому, что его жизнь совсем изменилась.
"Как странно, – думал он. – Еще полгода назад я не думал о выборах, о карьере политика. Не старался развить ленинское наследие. Жил как… как растение какое-то. А теперь это стало для меня главным…"
Дорогая машина остановилась рядом. Юрий Иванович проник через открывшуюся дверь во внешнее пространство, приблизился к нему.
– Пойдемте внутрь. – Анатолий Николаевич кивнул на "Макдональдс", подобный красивой светящейся витрине.
Юрий Иванович пренебрежительно скривил лицо.
– Что нам эта скучная американская еда. Лучше посидим в хорошем ресторанчике. Поехали.
Анатолий Николаевич не стал спорить, занял место на заднем сиденье. В такой машине он еще не ездил.
– Видел вас вчера по телевизору, – прозвучало рядом. – Весьма неплохо.
– Спасибо, – с достоинством поблагодарил Анатолий Николаевич.
Григорий сделал паузу.
– Выступали вы на самом деле неплохо. Но с кое-чем я бы поспорил. Что вы там насчет справедливости и равенства говорили?
– Идея коммунизма есть идея справедливости. Бог создал нас равными.
– Бог создал нас разными.
– Да, мы разные. У каждого свое лицо, тело. Но мы равные.
– Да-да, ни с чем приходим и ни с чем уходим, – поспешно выдал Григорий.
– В смысле богатств – да, уходим ни с чем, а в смысле нравственных исканий, достижений нематериальных..
– Вы – прямо-таки философ, – прервал Анатолия Николаевича Григорий. – Мы приехали. Прошу.
Учреждение вкусного питания располагалось на первом этаже обычного дома. Лишь вход светился озорными огнями. Радушный гардеробщик принял верхнюю одежду. Анатолию Николаевичу показалось красивым нутро, оформленное в средневековом стиле. Официантки, одетые в переднички, выглядели соблазнительно.
– Рекомендую телятину с грибами, – посоветовал Григорий. – Хорошо делают. Можете поверить.
Анатолий Николаевич поверил. Телятина была заказана, к ней – овощи, немецкое нефильтрованное пиво с мудреным названием.
– Вы мне вот что скажите, – прозвучало, как только официантка удалилась. – Про творческое развитие ленинской теории, про международную солидарность трудящихся, которую теперь сменило ядерное оружие, сами придумали?
– Сам.
– Надо же… – Григорию захотелось внести диссонанс в то радужное состояние, которое, как он видел, наполняло Кузьмина. – Вот вы Ленина хвалите. А он был убийцей. Таким же, как Сталин. При Ленине начались расстрелы. По его указаниям уничтожали духовенство, интеллигенцию, офицерство, зажиточных крестьян. Он требовал массовидности террора. Почитайте документы, которые от нас десятки лет прятали. Николая Второго в советское время называли кровавым, но в годы правления Николая было казнено менее трех тысяч человек. А при Ленине – сотни тысяч. Кто на самом деле кровавый?
– Я вам не верю. – Тихий голос наполняла беззащитность.
– Пожалуйста, мне не верьте. Вы фактам верьте. Документам. Они теперь доступны. Многое издано. С чем-то можно познакомиться в архивах. Я еще понимаю шестидесятников, которые требовали возврата к Ленину. Тогда, почти полвека назад, стали известны только злодеяния Сталина. Но теперь мы знаем всю правду. Репрессии начались при Ленине.
Пауза едва не перешла в бесконечность. Наконец Анатолий Николаевич проговорил с болью в голосе:
– Тогда время такое было. Все убивали. Немцы, французы. Антанта. Белые. Потом – Гитлер. Американцы сколько людей уничтожили. Они во Вьетнаме сколько убили. И в Корее… Время такое.
– Списать всё на время? Остроумно. Только дело вовсе не во времени. Советский режим, как и фашистский, что в Германии, что в Италии, держался на страхе, на подавлении любого инакомыслия. Так что репрессии были неотъемлемой частью режима. Как и расстрелы – крайняя форма репрессий. Получается, не время толкало Ленина на жестокости, а логика становления тоталитарного режима.
– Почему же он тогда НЭП разрешил? – сколько иронии было в голосе Кузьмина.
– А потому, что иначе бы государство рухнуло. А с ним – и советская власть. Неужели не ясно? Кстати, что это вы Бога стали упоминать? Вы что, и в Бога верите?
Анатолий Николаевич насупился.
– Это… сугубо личный вопрос. В любом случае, вера в Бога не мешает вере в коммунизм. И может быть даже коммунизм есть то, чего мы должны достичь. Что Бог от нас хочет.
– Вы размахнулись. Бог, Ленин, коммунизм как воплощение рая на Земле. Вы прямо-таки реформатор. То ли церковный, то ли коммунистический.
– Мысль не может стоять на месте…
Две кружки, наполненные приятной на цвет жидкостью, опустились на поверхность стола.
"Глупость тоже не стоит на месте", – подумал Григорий, но вслух произносить не стал.
Непривычный вкус немецкого пива удивил Анатолия Николаевича. Весьма нежная телятина порадовала. Жизнь открывалась новой стороной. Почему он прежде не был здесь?
Когда принесли счет, Анатолий Николаевич после некоторого колебания полез за кошельком, но денег отсчитал в половину от написанного. Григорий, ухмыльнувшись, принял условие – каждый платит за себя.
Возвращение к машине ознаменовалось извлечением небольшого свертка. Он был передан в руки Анатолия Николаевича со словами:
– Это на предвыборную кампанию. Остаток и ваш гонорар получите после выборов.
Григорий не стал ничего добавлять. Про Ленина или про то, чтобы не было отсебятины. Теперь это не имело никакого значения. Он вернулся в уютное пространство автомобиля, закрыл дверцу, прячась от Кузьмина, от холодного воздуха, от чужих проблем. Ему хотелось туда, где была Наташа.
Григорий отыскал ее в мастерской.
– Ужинать будешь? – спросила она.
– Нет. Я из ресторана. Чаю попью.
– Налей себе сам. Я хочу поработать.
Он сходил в кухню, совершил действия, необходимые для того, чтобы в чашке появилась ароматная горячая жидкость. Вернулся в мастерскую, занял кресло в углу.
– Ты не спрашиваешь, с кем я ходил в ресторан?
– Мне это не интересно.
– Я встречался с Кузьминым.
– Где-то слышала эту фамилию.
– Это кандидат в депутаты. Красный ортодокс. Человек ограниченный, но не без талантов. Еще недавно был скучным, никому не известным начальником цеха, а сейчас яркий политический деятель местного масштаба. Научился бойко выступать, освоил популистскую риторику. Теперь вот принялся развивать ленинские идеи. Доморощенный теоретик.
– И зачем ты с ним встречался?
Невинная улыбка предшествовала ответу:
– Он – мое порождение. Я его придумал.
– Зачем?
– Отгадай. Ты же умная.
– Моя голова занята другим… Ты хочешь, чтобы он отнял голоса у Квасова. Думаешь, получится?
– Уже получилось. Надо только дожить до выборов… Послезавтра мы с тобой едем в Москву. На этот раз ты не открутишься.
Она промолчала.
Потом он в очередной раз доказывал, что мужчине и женщине есть, чем заняться друг с другом. Особенно, когда они наедине. Довольно скоро ему удалось добиться отклика. После этого наступило время сна.
43
Следующий день притащил с собой обычные проблемы. Позвонили со Старой площади. Пыльный чиновник принялся допрашивать Григория:
– Как дела у вашего кандидата?
– Прекрасно.
– На каком он месте по данным соцопроса?
– На первом. Я отсылал записку. Поищите.
– Ничего не знаю. Мне приказано обзвонить.
Выпустив на лицо раздражение, Григорий продолжил:
– Мельниченко на первом месте. Девятнадцать процентов. На втором – Квасов. Тринадцать процентов. На третьем – Кузьмин. Одиннадцать процентов. На четвертом – Демин. Два процента.
– Когда получены сведения?
– Пять дней назад. Скоро будут данные нового опроса. Звоните.
– Если поступит распоряжение, позвоню.
Вслед за тем появился взволнованный Андрей.
– Кириченко опять выстраивает директоров и мэров. Собирал их вчера. Установка – запугивать население последствиями возможной победы Мельниченко. Мол, как станет депутатом, все деньги разворует. Не из чего будет зарплату платить бюджетникам. Учителям, врачам.
Григорию не понравилось услышанное. Ой, как не понравилось. Это могло обернуться проигрышем. Бюджетники – самые зависимые избиратели.
– Гадина. Сволочь красножопая… – задумчиво ругнулся он. Поразмышляв, глянул на подчиненного хитрыми глазами. – Вот что. Надо группу надежных ребят подобрать. Человек десять. Но так, чтобы они не знали, кто им платит, от кого исходит заказ, от какого штаба.
– Ребят найдем. С ними Леха, мой брат будет в контакте. Кроме него никто не будет знать, откуда уши растут. Что они должны делать?
– Нам тоже надо попугать избирателей. По всему городу черной краской на стенках вывести: "Кто против Квасова, тому смерть".
– Толково. Почем заплатим?
– Тысяча за ночь.
– Хорошо. Сделаем.
Попытка вытащить полезную информацию из Интернета была прервана звонком на мобильный. Мария желала продолжить разговор.
– Если тебе хочется погулять на стороне, я не против. Ты слышишь?
– Не желаю об этом говорить.
– Ты не можешь мне простить мой приезд?
– Не выдумывай! И хватит меня дергать. Сейчас самая напряженная пора. Пойми наконец…
– Я тебя жду. – Она прервала разговор, чтобы последнее слово осталось за ней.
Потом появилась увесистая женщина, председатель клуба собаководов.
– Поймите, мы очень дружны. Члены клуба уважают руководство. Если мы, ну… прежде всего я, сориентируем их, они поддержат кандидата. Господин Мельниченко – интересный кандидат. Есть, конечно… проблемы. Ну… некоторые вспоминают про определенный период жизни кандидата. – При этом на ее лице появилось нечто игривое.
Сколько можно?! Опять об этом! Чтоб вас подняло и бросило! Чтоб вам все мозги отшибло! Черт вас дери. Григорий печально вздохнул.
– Никто не может назвать человека преступником, кроме суда, – механическим голосом завел он. – Мельниченко не был осужден. А еще на принадлежащем ему заводе ситуация наиболее благоприятная в городе, зарплата самая высокая и выплачивается в срок. Он заботится о людях.
– Да-да, вот и я говорю: заботится о людях, зарплату выплачивает, – радостно подхватила собачница. – Но, понимаете… мне легче будет агитировать, если будут факты… что он и нашему клубу помог. Изыскал, так сказать, возможность.
– В каком смысле? – поинтересовался Григорий, хотя и так всё было понятно.
– Нам бы ремонт помещения клуба провести. Мы, конечно, взносы собираем. Но этих денег не хватает. – В ее взгляде светилось нечто детское, непосредственное.
– Сколько? – деловито осведомился Григорий.
– Пятнадцать тысяч… Ну, хотя бы десять.
Он помолчал. Всё это успело надоесть. Как ему хотелось прогнать увесистую дамочку, обругав последними словами. Увы, он не имел права на скандал.
– И что вы успеете до выборов?
– Завтра же вызову рабочих. Завтра же.
– Пишите расписку на получение восьми тысяч. Больше дать не могу.
– Хорошо, пусть восемь, – поспешно выпалила она. – Пусть. Я напишу.
"Что за страна? – устало спрашивал себя Григорий. – Прибежище идиотов и сволочей. В этом ее крест…"
44
"Что за страна? – говорил себе Анатолий Николаевич. – Место бесправия. Унижения. Какой-то феодализм. Так не может продолжаться".
Его расстраивала забитость людей, всевластие начальников. Он чувствовал проявление этого в каждом зале. Присутствующие говорили и думали с оглядкой на директора. Боялись сказать лишнее. А сам директор боялся тех, кто выше. Тех, которые, в свою очередь, боялись еще более высоко стоящих. Анатолий Николаевич понимал, что симпатии к нему вынуждены скрывать, потому что КПРФ была против.
– Ты заметила, что те, кто говорил мне добрые слова, тут же оглядывались на директора? – спросил он Валентину.
– Заметила.
– Прямо-таки феодализм. Это не может продолжаться.
– А что делать? – Валентина смотрела на него радостными глазами.
– Менять сознание людей… А директор потом заискивал. Когда провожал к машине. На всякий случай. Вдруг я стану депутатом.
Он засмеялся, легко, непринужденно, а вслед за ним – Валентина.
Заснеженные поля демонстрировали свою протяженность. Перелески торчали из них небритыми пучками. Природа жила своей жизнью, далекой от людских проблем, от выборных печалей и радостей.
Дорога позволила им вернуться в город, подставляя асфальтовую поверхность. Анатолию Николаевичу предстояла встреча на большом заводе.
Уйма народа собралась в актовом зале. Человек триста, не меньше. Столько глаз было устремлено к нему. Слушали внимательно. Слова о том, что надо вернуться к Ленину, приняли аплодисментами.
Когда настало время вопросов, на третьем ряду поднялся тощий, опрятно одетый человек с недоверчивым лицом.
– Вот вы про справедливость говорили, – начал он. – Справедливость разная бывает. Вот вы одобряете ту борьбу, которую власть, к сожалению, непоследовательно, вела против олигархов?
– Нет, – четко выговорил Анатолий Николаевич.
В зале вздыбилась тишина.
– Вот вы за олигархов? – одиноко прозвучал новый вопрос.
– Нет.
И вновь тишина. Потом тощий человек подал голос:
– Как же так? Вот, либо одно, либо другое.
Анатолий Николаевич улыбнулся ровной, спокойной улыбкой.
– Ни то и ни другое. Олигархи рассчитывали превратить Думу в свой филиал. Чтобы тамошние комитеты стали подразделениями их фирм, чтобы верные люди без проблем принимали нужные решения. Чиновникам это не понравилось. Им самим нужен контроль над Думой. Иначе как брать взятки? Как держать всех в повиновении? Вот и развязали борьбу. А нам что от нее? Поймите, это столкновение вдали от истинных интересов России, от ее народа. То есть вдали от нас с вами.
Он смотрел в зал – какова будет реакция? Поймут ли? Неожиданно сбоку раздались аплодисменты, которые в миг подхватил весь зал. Поняли! Признали его правоту. Это было удивительное чувство: он – выразитель чаяний многих.
Когда он выходил из зала, к нему тянулись руки. Он пожимал их, одаривая стоящих рядом людей радостной улыбкой.
Его и Валентину проводили до самого выхода. Стеклянные двери позволили покинуть здание заводской администрации.
– Как тебе мое выступление? – спросил он Валентину, хотя знал ответ.
– Прекрасное выступление. – Она смотрела на Анатолия Николаевича восхищенными глазами. – Когда ты придумал ответ по поводу олигархов?
– Там, на сцене. Перед такой большой аудиторией я еще не выступал. Получилось… Давай заедем в штаб. Давно там не были…
Увидев их, майор выскочил из-за стола, шагнул навстречу.
– А вот и наш кандидат. Анатолий Николаевич, какими судьбами?
– Решил заехать. Давно всех вас не видел. А с выступлениями на сегодня я закончил.
– Правильно, что заехали. Раздевайтесь, садитесь. Мы сейчас чаёк организуем.
Скидывая куртку, Анатолий Николаевич окинул зорким взглядом шумное помещение. Настя была здесь. Он принялся здороваться за руку со всеми, кто наполнял штаб. Дошла очередь и до Насти. Рука у нее была тоненькая, нежная. Но он без всякого сожаления отпустил ее восхитительную руку.
Чай пили всем штабом. Нашлись печенье и конфеты. Майор помнил, что Анатолий Николаевич любит сладкое.
– Как у вас ощущение, Анатолий Николаевич, будет победа? – майор заглядывал ему в глаза.