– Будет. Я вижу, как люди ведут себя на встречах, как воспринимают то, что я говорю, какими глазами смотрят.
– Я тоже так чувствую, что будет победа. Мне тоже приходится с людьми встречаться. Ну, не так, как вам, но приходится. А молодежь что думает? – Майор повернулся к Насте, к другим парням и девушкам. – Как, победит Анатолий Николаевич?
– Победит! – прозвучало хором.
– Ну, какая у нас молодежь?
– Хорошая, – охотно согласился Анатолий Николаевич.
Ему в самом деле было приятно, что молодые люди помогают в предвыборной гонке. Он считал это добрым знаком. Лишним доказательством своей правоты. Какая разница, что они работают за деньги? Всякий труд должен быть вознагражден.
– Анатолий Николаевич, – прозвучало рядом. Парень, который, судя по всему, был избранником Насти, обращался к нему. – Скажите, вера в коммунизм совместима с верой в Бога?
Анатолий Николаевич не пожелал увидеть некоторой провокационности вопроса. Наоборот, он получил возможность сказать о том, о чем сам никогда бы не заговорил.
– Я думал об этом. По-моему, одно не противоречит другому. Вера в Бога не мешает вере в коммунизм. И может быть даже коммунизм есть то, чего мы должны достичь. Чего Бог от нас хочет. Это справедливого устройства жизни, справедливого устройства общества.
– А что же коммунисты преследовали церковь?
– Это была ошибка. Очень серьезная. Быть может за нее и последовало наказание: развал СССР, крушение КПСС… Это была ошибка.
Майору, сидевшему с озабоченным видом, не терпелось влезть в разговор.
– Друзья, коллеги, Анатолий Николаевич – голова. Не зря я говорю: Кузьмин – это Ленин сегодня. Теория нужна, спорить не буду. Теория, так сказать, жизненно необходима. Но я вот о чем беспокоюсь. Сейчас важно собраться, довести предвыборную кампанию до конца на высоком уровне. Поэтому никакой расхлябанности. – Он глянул на Анатолия Николаевича нервными, вопрошающими глазами. – Еще хочу с вами посоветоваться. Я вот как предлагаю нашим агитаторам доказывать, почему следует голосовать за вас. Для чего идет в Думу чиновник от КПРФ Квасов? Не для того ли, чтобы скрыться от народного гнева, продав за спиной рабочих новым капиталистам нашу народную гордость – завод, который строили всей страной в эпоху индустриализации?..
– Виктор Петрович, – прервал его Кузьмин, – я вас прошу, не надо сейчас об этом. Хорошо? Вы лучше про авиацию расскажите. Мне понравилось.
– Учтем, – деловито произнес майор и, немного подумав, продолжил. – Вот такой был случай. Там, под Ригой. Техник один по фамилии Потапов мечтал полетать. Всё с самолетами, с самолетами, а сам не летал ни разу. И как-то он к пилоту своему пристал, капитану Северскому: "Покатай, душа просит". Северский, командир того самолета, который он обслуживал, говорит ему: "Как я тебя покатаю? Сам знаешь, у нас нет свободных мест". А он: "В бомбовом отсеке покатай". Северский, чтобы он отстал, говорит: "Ладно, уговорил". Залез он, подсоединился к внутренней связи, а там есть точка подключения. Люк закрыли. И видит он только небо в маленький иллюминатор наверху. Северский решил не рисковать, покатать его по рулежной дорожке. А ему не сказал. Завел двигатели, шум от них сильный, самолет трясется. Поди пойми, летит он или не летит? А Северский ему по внутренней связи говорит: "Взлетели, высота триста метров. Высота тысяча метров, скорость пятьсот. Высота две тысячи метров. Высота три тысячи метров". А потом ему надоело дурака валять, он остановился и открыл люк. Техник оттуда вывалился, на поле упал. Высота там небольшая, от силы полметра. А он лежит, не двигается. Бросились к нему – мертвый. Разрыв сердца. Он-то не знал, что самолет на земле. Когда створки начали раскрываться, решил, что всё, пришел его смертный час. Скрыть историю не удалось. Северского судили за непредумышленное убийство. Пять лет получил… Очень опасно, когда техник из неудавшихся летчиков. Их всё в небо тянет. На этой почве и возможны критические ситуации. На Урале был случай, когда инженер-техник залез в Миг двадцать первый, который обслуживал, запустил двигатель и взлетел. Всё нормально – высоту набрал, прошел по замкнутому маршруту, вернулся к аэродрому. Но сесть не смог. Посадка – самое тяжелое, без опыта самолет не посадишь. Тем более, истребитель. Скорость посадочная большая. В общем, разбился. Когда стали разбираться, он был отчислен по здоровью из летного училища, после чего поступил в техническое. Любовь к небу – страшная сила. И вот представьте себе, каково сейчас летчикам, которые сидят на земле, потому что нет керосина. Нелетающие летчики. Старая техника. Это позор для нашей страны. А НАТО уже рядом. НАТО подступило к нашим границам. Псковская область по сути передовой рубеж. Вы представьте себе – натовские самолеты и танки около Пскова. А чем защищаться? Чем?.. Это всё вредительство. Я не сомневаюсь. Чистое вредительство… Налить еще чаю? – Он следил за реакцией Кузьмина.
Анатолий Николаевич не стал отказываться. Потом он провожал Валентину. Захотелось прогуляться по вечернему городу. Пройтись не спеша. Ему успела надоесть беспрерывная гонка, подсовывающая одно мероприятие за другим, заставляющая жить по минутам.
Подморозило. Но улицы не казались озябшими.
– Представляешь, как изменится наша жизнь после выборов? – мечтательно проговорил Анатолий Николаевич.
– Твоя – изменится. А моя?
– Не говори глупостей. Поедем в Москву вместе. Поняла?
– Да, – не без удовольствия ответила она.
Мимо проплывали окна. Светили мягким светом, сообщая – здесь идет вечерняя жизнь.
– Еще нам стоит где-нибудь отдохнуть после выборов. Но я пока не решил, где. Чтобы недорого, и тепло было. Как выяснить?
– Я не знаю… Хочу себе новое пальто купить.
– Купи.
– Всё времени нет.
– Давай я завтра поеду один. А ты отправишься по магазинам.
– Ни за что. Я должна тебе помогать.
Было поздно, когда он появился дома. Николаша спал, мерно посапывая. Устроившись на кровати, Анатолий Николаевич думал о том, что поехать отдохнуть после выборов за границу скорее всего не удастся. Важнее быть в Москве. Нельзя упустить процесс распределения должностей. А еще стоит подучиться. Маловато у него знаний. Знания нужны, чтобы подкрепить талант.
"Буду читать в свободное время Ленина и Маркса", – решил он, засыпая.
45
День закончился и начался вновь. Завтра превратилось в сегодня. Так заведено, чтобы удобнее чувствовать ход жизни, чтобы строить планы, а потом получать результат – удалось или не удалось? Григорий привык, чтобы удавалось.
Утренний самолет уносил его и Наталью Михайловну к Москве. Задумчивое темно-синее небо заглядывало в иллюминатор. Зыбкая белая поверхность расстилалась внизу. Облачное покрывало, под которым зачем-то пряталась Земля. Он повернул голову к Наталье Михайловне, сидевшей рядом.
– Не боишься летать?
– Не боюсь. Если суждено погибнуть, погибнешь.
– Я тоже так считаю. Видишь, как у нас много общего.
Охапка газет лежала на коленях у Григория. Он купил их в аэропорту. Следовало посмотреть, что там происходит в стране, измученной предвыборными заботами, экономическими неурядицами, клановой борьбой. Но он позволил себе расслабиться. Приятно было глазеть в иллюминатор и ничего не делать.
Устав от высотного полета, лайнер проткнул облачный слой, покружил вблизи от поверхности планеты, юркнул на бетонную полосу. Потом надвинулось здание аэропорта. Быстрое перемещение из одного пункта в другой произошло.
Бомбилы набросились на них: "Куда ехать? Подвезем. Такси, такси. Поехали". Страстные призывы не были услышаны. Григория ждал собственный водитель.
– На Старую площадь, – сказал Григорий, расположившись на заднем сиденье. Дальнейшие слова предназначались Наталье Михайловне. – Заедем ненадолго на Старую площадь. А потом – культурная программа.
Она промолчала.
Пролетев по ровному асфальту шоссе, машина вонзилась в особое пространство, загроможденное всевозможными зданиями и называемое Москвой. Особое место на территории страны, вместившее многие миллионы жителей, дающее им кров, заработок, а заодно и массу проблем, заставляющее жить в суете, в спешке. Особый ритм жизни, жесткий, напряженный, изнуряющий. Насыщенный. Такого не было нигде в огромной стране, называемой Россией. Григорий любил этот город.
Всё получилось дольше, чем он предполагал. Целый час кабинет, в который он стремился, был недоступен. Срочные звонки, важные посетители. Наконец он смог миновать добротную дверь.
– Пять минут, – вылетели ему навстречу слова. – Что у тебя?
– Я по поводу моего кандидата…
– Иди ты на х…й со своим кандидатом! У нас других забот хватает. Коммунисты давят. С "Родиной" столько хлопот. Тут еще правые… А ты лезешь с этим… как его… с Мельниченко.
Григория не так-то просто было отбрить.
– Ты Мельниченко от "Единой России" не отделяй. Он, согласно моей установке, постоянно агитирует за партию, – самозабвенно врал Григорий. – На этом построена предвыборная кампания. А ты – какой-то там Мельниченко. Леня, мы пашем на тебя. Корячимся.
– Хватит лапшу вешать, – примирительно проворчал обладатель кабинета. – Чего ты хочешь? Только не тяни.
– Я к тебе по поводу предстоящего приезда знаменитостей по линии партии. Загвоздка в одном – мой график встреч несколько отличается от того, который приготовило местное руководство "Единой России". Мне от тебя нужен сущий пустяк. Чтобы ты позвонил и сказал, что я – ответственный за этот приезд. В конце концов, я не для себя стараюсь. Для дела.
Помолчав, хозяин высокого кабинета шумно вздохнул.
– Как вы все мне надоели. Каждый на себя одеяло тянет. Каждый что-то урвать хочет… Ладно, позвоню туда. Позвоню. – Он потянулся к еженедельнику, сделал пометку. – Больше у меня нет ни секунды. Выметайся.
Наталья Михайловна спокойно сидела в машине. Григорий плюхнулся рядом. Бодренькое выражение торчало на его лице.
– Проблемы решены. Теперь можно оттянуться. Едем в ресторан.
– Сначала – в Дом художника, – четко проговорила она. – Уж если мы в Москве.
Григорий не стал спорить. Машина свернула на набережную Москва-реки, проехала мимо Кремля, потом по мосту перемахнула на другой берег, миновала мрачноватый Дом на набережной, выбралась на Якиманку, а через какое-то время опять свернула к Москва-реке. Вскоре показался громоздкий белокаменный параллелепипед пристанища картин и художников, застывший неподалеку от Крымского моста.
Наталья Михайловна ходила по залам, окидывала быстрым, цепким взглядом живописные работы. Лишь около немногих останавливалась, пристально смотрела, размышляя о чем-то своем. Григорий ходил за ней следом, но не мешал ей. Здесь был ее мир. Пусть поживет в нем. Пусть потешится.
В одном из залов, где работала частная галерея, Наталья Михайловна разыскала хозяина, стала расспрашивать его. Ей понравились полотна одной художницы. Оказалось, та совсем недавно умерла.
– Жаль. Хорошие картины…
Когда все было осмотрено, Григорий услышал:
– Можем пообедать здесь. Вполне нормальный ресторан.
– Нет, – энергично возразил он. – Обедать мы будем в другом месте.
Это был его мир. Тут принимал решение он.
Произошло перемещение в модный ресторан. Григорий с удовольствием следил за тем, как она изучает обширное меню, давал комментарии:
– Это стоит попробовать… И это… И это тоже.
– Ты хочешь, чтобы я лопнула?
– Хочу, чтобы ты получила удовольствие. Истинное.
– Ладно. Уговорил. Мы можем взять разные блюда тебе и мне. Так я смогу попробовать больше.
Заказ был сделан. Коротали время с немецким пшеничным пивом.
– Что это у тебя телефон молчит? – не без удивления спросила Наталья Михайловна.
– Я его выключил.
– Это не опасно? Вдруг что-нибудь случится. – Ирония наполняла ее голос.
– Не случится. Всё расписано. Пусть выполняют. А я сегодня отдыхаю.
Потом настал момент истины.
– Как? – азартно спрашивал Григорий, глядя на нее. – Это не вкусно? Если ты скажешь, что это не вкусно, ты мой враг на всю жизнь.
– На самом деле вкусно. Хотя ты и не профессор Преображенский.
– Я лучше. – Веселье наполнило Григория. – Он превратил собаку в Шарикова, а я делаю из шариковых представителей отечественного истеблишмента.
Ее реакция была мгновенной:
– Представляю, во что превратился отечественный истеблишмент.
– Неужели ты думаешь, что его можно испортить?..
Когда принесли счет, Наталья Михайловна привычно достала кошелек.
– Брось эти свои штучки, – рассердился Григорий. – Сегодня я плачу.
Кошелек вернулся в сумочку.
Послересторанный выход на улицу увенчался обсуждением дальнейшей программы:
– Вариантов несколько, – сообщил Григорий. – Можно сходить в Школу современной пьесы. Там все постановки интересны. Кроме того, Иосиф Райхельгауз мой приятель. Без контрамарки не оставит. Можно в "Сатирикон". Костю Райкина я тоже знаю. Можно поступить без выдумки – отправиться в Большой театр.
– Почему – без выдумки?
– Гости Москвы традиционно прутся в Большой.
– А если человек любит оперу, балет?
– Значит, в Большой?
Она медленно покачала головой из стороны в сторону.
– Нет. В следующий раз я непременно схожу в Большой. Но не сегодня. Поехали туда, куда тебе больше хочется.
Когда они сели в машину, Григорий поинтересовался:
– Ты сказала: не сегодня. Почему не сегодня?
Она глянула на него с легкой улыбкой.
– Не хочу, чтобы ты скучал рядом со мной.
Движение машины закончилось у темно-серого здания, стоявшего на углу Трубной площади и Неглинной – Школы современной пьесы. Григорий направился к служебному входу. За дверью деловито бросил:
– К Райхельгаузу.
– А вы договаривались? – пожилой вахтер смотрел на него испытующими глазами.
– А как же.
Сработало. Насчет того, что Райхельгауз его приятель, Григорий приврал. Но они были знакомы.
Он разыскал известного режиссера в кабинете. Разумеется, тот был занят. Какие-то люди наполняли окружающее пространство. Звучали многие голоса. Решались сложные проблемы. Григорий протиснулся к столу.
– Иосиф, привет.
– A-а, Григорий. Привет. – Иосиф добродушно улыбнулся. – Какими судьбами?
– Я сейчас живу за пределами столицы. Занимаюсь выборами. Всего на один день вырвался в Москву. И к тебе. Прикоснуться к настоящему искусству. Помоги с контрамарками.
Его слова были восприняты благосклонно.
– Сколько?
– Две.
Режиссерская рука подала ему два кусочка бумаги. При том, что глаза уже смотрели в другую сторону. Выпустив слова благодарности, Григорий покинул кабинет, помахал контрамарками перед Натальей Михайловной.
– Всё в порядке.
46
На стыке двух дней Григорий и Наталья Михайловна сели в поезд. Двухместное купе стало их пристанищем на ближайшую ночь. За окном проистекала обычная вокзальная жизнь.
– Ты когда-нибудь занималась любовью в поезде?
– Нет.
– Я тоже не занимался. Тем более надо попробовать. Это романтично – под стук колес.
Вокзал поехал в сторону, освобождая место для другой картинки. Замелькали московские дома, озябшие, с потушенными окнами, улицы, окрашенные бледным светом. Железнодорожный состав демонстрировал свое стремление к целенаправленному движению.
Они попробовали вагонную любовь. Это им понравилось. А потом был крепкий сон.
Утром состоялось возвращение в привычную предвыборную жизнь.
– Твоя идея осуществилась, – с мягкой улыбкой проговорила Наталья Михайловна, когда они вышли на перрон. – Ты доволен?
– Да. А ты?
– Я? – Она добродушно усмехнулась. – Довольна. Спасибо за интересный, насыщенный событиями день. И за его прекрасное завершение.
– Ты про секс в поезде? – игриво спросил Григорий.
– Нет. Я про Дон Кихота в театре твоего приятеля… Впрочем, секс в поезде мне тоже понравился.
Машина ждала их на привокзальной площади. Григорий завез Наталью Михайловну в галерею, а потом направился в штаб.
Он сходу окунулся в работу. Андрей доложил, что спецгруппа сформирована. Люди готовы к выполнению ответственной миссии. С одновременным получением тысячи рублей за ночь.
– Когда начнем? – спросил Андрей.
– Завтра. Текст помнишь?
– Да. "Кто против Квасова, тому смерть". Я его записал и передал Алексею.
– Осторожность – самое главное. Чтобы никаких концов, которые к нам ведут. Понял?
– Зачем повторять? Сделаем всё как надо.
После этого пришел Максим с новыми текстами.
Григорий читал, делал пометки, правил.
– Как Москва? – полюбопытствовал Максим.
– Нормально. Что, соскучился?
– Да.
– Потерпи, осталось немного… – Григорий ткнул пальцем в абзац. – Неудачное место. Поработай над ним. Всё. Больше у меня нет времени. Исчезаю.
Поначалу Григорий отправился в церковь, расположенную неподалеку. Дверь в храм была не заперта. Под старыми сводами царило запустение. Последствие того, что здесь долгие годы занимались вовсе не религиозными делами. Стены были побелены, но не расписаны. Иконостас, недавно восстановленный, из простого дерева, нес на своей поверхности множество провалов – не нашлись еще иконы, чтобы занять соответствующие места.
В трапезной пожилая женщина энергично чистила большой медный подсвечник. В ответ на вопрос, где батюшка, она махнула в сторону алтарной части.
Священник стоял в углу, спиной к залу. Читал какую-то книгу.
– Можно вас побеспокоить?
Священнослужитель спокойно повернулся. Он был молодой, рыжеволосый, с редковатой бородкой.
– Слушаю. – Голос у него был приятный, раскатистый.
– Батюшка, вы, конечно, знаете, что у нас выборы. Я к вам по этому поводу. Я представляю интересы одного из кандидатов. Скажите, насколько реально правильно сориентировать прихожан по части голосования?
Деликатное выражение тронуло грубоватое лицо батюшки.
– Ну… церковь не должна вмешиваться в политику, в дела мирские. Хотя как посмотреть. От того, какой у нас будет депутат, зависит положение прихожан. Да и самой церкви. Так что не грех подсказать людям правильный выбор. Особенно, если кандидат проявит добрую волю. К примеру, у нас три года назад прохудилась крыша. Никак не могу найти денег на ремонт. А еще необходимо закончить восстановление иконостаса, расписать внутренние стены… Если бы кандидат счел возможным помочь… Богоугодное дело, оно само за себя говорит.
– Крышу надо починить. – С хитрым видом согласился Григорий. – Плохо, когда крыша течет. Попробуем вам помочь. Сколько для этого нужно средств? – Батюшка назвал сумму. Она вовсе не была чрезмерной. – Вы получите эти средства завтра или послезавтра.
– Позвольте узнать, кто тот кандидат, который готов помочь нам?
Григорий усмехнулся. Ему была интересна реакция батюшки.
– Мельниченко.
Лицо священника не отразило никаких эмоций.
– Знаем про такого. – И сразу, после ничтожной паузы. – Если он сможет помочь, благое дело сделает.
Почему-то Григорию не хотелось уходить из-под старых сводов. Возникло желание продолжить разговор.