20
– Такие слова убеждают. – Григорий лениво засмеялся. – Хорошо, мы дадим вам тридцать тысяч.
– Долларов? – игриво спросила Наталья Михайловна.
– Рублей.
– И на том спасибо. На них можно купить немало одежды, обуви для нуждающихся детей.
– Только у меня к вам просьба. Официально вы не говорите, что эти деньги дал Мельниченко. Закон запрещает. Выборы. Он – кандидат. Деньги поступят от лица, не являющегося кандидатом, не связанного с Мельниченко явным образом. В случае чего никто не подкопается. Но когда вы будете вручать вещи, поясняйте, кто помогает нуждающимся. Договорились?
– Договорились. – Голубые глаза смотрели весело.
"Она ничего, – подумал он. – Красивая. Хотя и старая. Лет под сорок… Ну… тридцать пять".
– Хочу посмотреть картины.
Он вышел в зал. Экспозиция предстала перед ним. Большинство картин были слабые, но две понравились. Цена устраивала.
"Взять, чтобы повесить в кабинете? – размышлял он. – А что, они там будут неплохо смотреться. Рядом с книжными шкафами".
– Как идет торговля, – живо поинтересовался он. – Неужели здесь много покупателей картин?
– Покупателей немного. Но удается некоторое количество продавать. Бизнесмены берут. Для дома, для офиса. Официальные организации. Недавно городская дума приобрела три картины. Так что свожу концы с концами.
– Эти две кто написал?
– Наш местный художник. Наталья Елинская.
– Неплохо. Очень даже неплохо.
– Разделяю ваше мнение.
– Знаете что, придержите их. Обе. Хочу примериться. Может быть, возьму.
– Хорошо, придержим.
– А с чего это вы, предприниматель, занялись благотворительностью?
Она задумалась, потом глянула на него с тихой, светлой улыбкой.
– Конечно, хлопот с галереей хватает. Но… – Она как-то по-детски пожала плечами. – Надо же делать что-то доброе. Вот мы и создали благотворительный фонд. Я и еще несколько предпринимательниц.
Она ему нравилась. Хотя он не обращал внимания на женщин старше тридцати. "Не замужем, – заключил он. – Хотя и ухоженная. Следит за собой".
Ему захотелось овладеть этой женщиной. Он знал, что постарается сделать это. И добьется своего. Но в данном случае нельзя было действовать наскоком.
В штабе Григория ждали многие дела. Просматривая бумаги, он вновь и вновь звонил в Москву, в Государственную Думу. Ответы были уклончивые.
"Что они там крутят? – раздраженно спрашивал он себя. – Почему не дают четкого ответа? Похоже, кто-то вмешался. Надо лететь. Срочно".
Он вышел в приемную.
– Оля, закажи билет в Москву. На последний рейс.
Утром он появился Думе. Нужный кабинет поглотил его. Нужный человек был на месте.
– Что-то изменилось? – набросился на него Григорий. – Ты прямо скажи. Изменилось?
– Нет.
– А чего прячешься от меня?
– Не прячусь. Дел много.
– Что, Демина пропихивают?
– Давно пытаются. Но я держусь. Я-то держусь.
– Кто гадит?
– Есть такой человек. Не в нашей фракции. Думаю, ты знаешь его. Проблему надо решать не здесь, не в этом здании.
– На Старой?
– Там.
Григорий оперативно перебрался на Старую площадь. Потребовалось полчаса, чтобы дождаться, когда покинут кабинет другие ходоки. Состоялось его появление. Владелец кабинета был удивлен.
– Какими судьбами?
– Да вот, прилетел. Захотелось показать тебе данные последнего опроса. – Григорий положил на стол несколько листков. – Можешь убедиться, Квасов лидирует. Мельниченко второй с небольшим отрывом. Остальные – в жопе. Как видишь, Демин шансов не имеет.
– Еще два месяца впереди.
– Кроме того, у нас договоренность с "Единой Россией".
– А у нас важное голосование в Думе. И надо всем угодить.
– Фактически ты помогаешь Квасову. Представляешь, что скажут наверху, когда узнают, по какой причине в этом округе победил коммунист? Ноутбук хорошо работает? – напомнил он про весьма дорогой подарок, полученный хозяином кабинета месяц назад.
Его собеседник помрачнел, нахмурился.
– Нечего на меня давить… Потерпи до конца недели. Пусть пройдет голосование. Потом отыграем назад.
Это устраивало Григория. Такими словами он был доволен.
– Пообедаем в каком-нибудь приличном ресторане?
– Старик, не могу. Нет времени. Через сорок минут совещание у президента. Мне докладывать. Надо еще бумаги посмотреть.
Бог с ним. А вот Григорий нашел время для благого дела, отправился в ресторан, расположенный поблизости – хотелось отвести душу.
Качество блюд радовало. Здесь знали толк в горячих закусках, прекрасно готовили первые блюда, а уж вторые – тем более. Интерьер ублажал глаз. Выучка персонала радовала. Маленький праздник состоялся.
После этого он заскочил к родителям.
– Ты в Москве? – удивилась мать.
– Прилетел на день. – Он поставил на пол пакет с купленными по пути фруктами. – Надо было решить одну проблему.
– Решил?
– Разумеется, – довольно проговорил он.
Она глянула на него с тревогой.
– Ты здоров?
– Да. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Давление не скачет.
– Как папа?
– Тоже нормально. Папа на работе. К семи будет. Дождешься его?
– Не смогу.
– А как твои дела?
– Работаю. Всё хорошо.
– Денег хватает?
– Хватает. – Он усмехнулся. – Если вам нужно, я дам.
– Не надо, пока мы справляемся. Ты голоден?
– Нет. Недавно пообедал.
– Чаю хочешь?
– Давай. – Григорий понимал, что матери необходимо дать возможность хоть немного поухаживать за ним.
Он прошел в гостиную. В шкафах, где обычно демонстрируют свою красоту сервизы, тесными рядами стояли книги. Так было и раньше, когда Григорий жил с родителями.
На исходе советской власти к ним приехали родственники отца, бежавшие из Баку. В гостиной поселилось пять человек – сестра отца, ее муж, мать мужа, двое детей. В Азербайджане в ту пору убивали армян. Погромы начались в Сумгаите, прокатились по всей республике. Тысячи зверски убитых. Вырезали целыми семьями, не жалея стариков и детей. Евреи, которых в столице Азербайджана было много еще со времен Российской империи, не стали ждать, когда очередь дойдет до них. Взяли то, что можно было увезти с собой, остальное продали за бесценок. И кто куда. Полгода их гостиная оставалась общежитием, потом родственники уехали в США. Классический вариант – поселились в Нью-Йорке, на Брайтон бич. Устроились нормально. Борис Семенович, муж тетки сдавал экзамен для того, чтобы работать врачом. Бухгалтерские навыки сестре отца не понадобились – зарплаты врача хватало на вполне достойное существование. Но это произошло позже, а тогда, в восемьдесят девятом они заполнили гостиную, какие-то пуганные, неприкаянные, и Григорий впервые задумался над тем, почему разрушился тот порядок, который с двадцатых годов неплохо поддерживался советской властью, почему одни люди принялись убивать других, долгие годы живших рядом? Он размышлял о власти, о том, к чему приводят ошибки политиков, совершаемые по недомыслию. Наивен был. Теперь-το он не верил в благие намерения. Все делается только из желания получить собственную выгоду. Лишь это он видел вокруг. Какие ошибки? Во всем только расчет. И не более. Уступки – следствие нажима, а не доброй воли. Жизнь – жесткая штука.
Три года назад он был в Америке в деловой поездке. Вашингтон, Сан-Франциско, Чикаго. Перед возвращением Григорий специально заехал в Нью-Йорк, чтобы навестить родню. Встретили его радушно. Долго расспрашивали про житье в России. Потом тетя Флора вспоминала детские годы, проведенные в Москве, то, как они с отцом ругались, как он водил ее в школу, как защищал от соседских мальчишек, и то, как она, будучи студенткой института, познакомилась с Борисом Семеновичем, своим будущим мужем, с которым позже уехала в Баку. И чем все это закончилось. "Мы довольны, – говорила она. – У нас все хорошо. Боря получает нормальные деньги. Сам видишь, как живем. Дети совсем стали американцами. Но знаешь, Гриша, если бы не случилось того, что случилось, мы бы остались в Баку. А еще я тоскую по Москве. Это моя родина. Я там выросла". "Приезжайте". "Я бы приехала. Но у вас там такая преступность. Я боюсь". Григорий засмеялся тогда. "Преступность везде есть. И у вас в Америке. Но люди живут. Приезжайте. Все будет нормально". Тетя Флора послушалась его, приехала некоторое время спустя. Но он тогда был вне Москвы, на очередных выборах.
– Я налила, – услышал он голос матери.
Потом он поехал к Марии.
– Ты надолго? – ехидно спросила она.
– До утра.
– Переночевать приехал?
– Не только. – Григорий обнял ее, принялся целовать в лицо, в шею.
– Может быть, мы ляжем?.. – глухо прозвучал ее голос.
– Ляжем, если тебе хочется.
– Не то слово…
Он оказался на высоте. Ему приятно было сознавать, что он не позорит сильный пол в мужском деле. Когда желаемое произошло, она поинтересовалась:
– Зачем ты прилетел?
– Из-за тебя. Разве ты не хотела, чтобы я тебе засунул?
– Хотела. Но я тебе не верю. Не из-за этого ты появился в Москве.
– Не веришь? Зря…
Мария смотрела на него насмешливыми глазами.
– Что там с твоими выборами?
Григорий выстроил нечто пренебрежительное на лице.
– Работаем. Несмотря на козни местных начальников. То, что там происходит, ничем не отличается от того, что происходит в других регионах. Кроме одной детали. Там административный ресурс исподволь работает на коммуниста, а в большинстве остальных частях нашей необъятной России – на ставленников партии власти, которые ничуть не лучше Квасова. Такие же сволочи, воры. По большому счету, я не вижу разницы между теми, кто занимает важные кресла, и теми, кто в оппозиции. Наше дело – получить свои бабки. А в остальном – пошли они все к ё…ной матери.
– Грубо. Но справедливо, – насмешливо признала Мария.
Он почему-то вспомнил Наталью Михайловну, владелицу галереи. Его по непонятной причине влекла эта женщина. Было в ней что-то, что отличало ее от других женщин, включая Марию. Было.
Мария покинула постель. Ей нравилось ходить перед ним голышом. Ухоженное тело еще хранило испанский загар – они побывали на побережье Средиземного моря в конце июля.
Потом они пили чай и перекусывали.
– Опять не известно, насколько уезжаешь?
– Нет. Я непременно приеду. Когда именно, сказать не могу.
– Как там твой кандидат?
– Прекрасно. Деньги платит. Меня слушается. Что еще надо?
Она была хороша – голая на табурете, сидевшая расставив ноги, сексуальная. Он понял, что она делала это нарочно. И добилась своего. Ему захотелось повторить сделанное ранее. Всё вышло к взаимному удовольствию.
Рано утром автомобиль повез его в аэропорт. Модерновое здание пропустило через себя, отлаженная траектория привела в самолетное брюхо. Керосин загорелся в камерах сгорания двигателей, от чего пошел шум и началось движение. Поездив по бетонному полю, самолет покинул земную поверхность, начал перемещаться в той среде, в которой нет дорожных указателей и километровых столбов. Солнце весело заглядывало в иллюминаторы.
"Надо насчет листовок выяснить, – закрыв глаза, думал Григорий. – Проконтролировать Кузьмина. Посмотреть, что сделал Максим… А вечерком заглянуть к Наталье Михайловне".
21
"Надо позвонить в избирательную комиссию, – размышлял Анатолий Николаевич, глядя в чистое переднее окно автомобиля. – Посмотреть, что с листовками. И провести планерку".
За пределами "Жигулей" висела пасмурная погода. Октябрь исполнял свои должностные обязанности. На деревьях почти не осталось дохлых листьев.
"Он неисправим. – Анатолий Николаевич покосился на Петра. – Отмыл наконец переднее стекло, зато боковые – грязные. Что за человек?"
Минутой спустя штаб оказался рядом с машиной. Анатолий Николаевич открыл дверцу, вышел наружу, чтобы тут же спрятаться за другой дверью, старой, покрытой растрескавшейся коричневой краской. Работа надвинулась на него. Он отмечал на карте города места, где были расклеены листовки, подсчитывал, сколько их осталось. Потом был вызван Петр. С его помощью составлялся план поездок по районам. По замыслу Анатолия Николаевича, в субботу и воскресенье Сергей вместе с Петром должны были объездить населенные пункты, поговорить с людьми, распространить листовки.
Трель звонка напомнила ему о телефоне, который жил в кармане пиджака. Нажав на соответствующую кнопку, он услышал бодрый голос Юрия Ивановича:
– Помните, я говорил вам насчет листовок?
– Каких?
– Ну… в "Макдональдсе" мы сидели. Недавно. А вам тогда сказал…
– А, про это. Помню.
– Вам их сегодня привезут. К вечеру. Пусть в штабе кто-то будет. Когда следующее заседание избирательной комиссии?
– Завтра. В двенадцать.
– Готовьтесь выступить перед телекамерами. Вместе с листовками вам передадут два варианта текста. Один на тот случай, если вам позволят взять псевдоним. Другой – если откажут. Надо их выучить.
– А будут телекамеры? – проявил сомнение Анатолий Николаевич.
– Будут. Я позабочусь.
Когда совсем стемнело, дверь пропустила громоздкого человека в кожаной куртке.
– Здесь штаб Кузьмина? – спросил он таким же громоздким голосом.
– Да.
– Я листовки привез.
– Сюда несите. – Анатолий Николаевич указал в угол, где уже стояли пачки.
Громоздкий человек презрительно скривил губы.
– Я – водитель. Меня просили доставить, я доставил. Остальное – ваше дело. И не тяните. Мне в гараж надо.
Вся команда – Анатолий Николаевич, Сергей, Егор, Валентина, – принялась таскать листовки. Дверь пришлось держать открытой. Холод настырно лез в штаб.
Привезенных пачек набралось много, так что угол заставили капитально. Когда все было закончено, водитель вдруг вернулся.
– Да, вот еще. Кто здесь Кузьмин? Вы? Просили передать лично. – Он протянул Анатолию Николаевичу большой конверт.
Разорванная бумажная оболочка выпустила несколько листков. "Текст выступления. Вариант А. Вариант Б". Следовало вызубрить содержимое. Запомнить последовательность слов, отражающую конкретные мысли. Ему не хотелось заниматься этим сейчас. "Утром. На свежую голову", – решил Анатолий Николаевич.
Раскрыв одну из новых пачек, Сергей достал листовку, принялся читать, громко, с выражением:
– "Для чего идет в Думу чиновник от КПРФ Квасов? Не для того ли, чтобы скрыться от народного гнева, продав за спиной рабочих новым капиталистам нашу народную гордость – завод, который строили всей страной в эпоху индустриализации под мудрым руководством Коммунистической партии? Владимир Квасов представляет перерожденцев, которых настоящие коммунисты, большевики всегда классифицировали как оппортунистов и соглашателей с буржуазией". – Сергей повернулся к Анатолию Николаевичу. – Ты писал? Нет?! – Приятель даже удивился. – Хорошие слова. Умно, по научному. "Квасов давно превратил свое положение номенклатурного работника КПРФ в успешное занятие бизнесом. Используя свой пост в компартии, связи с местными олигархами, Квасов пытается войти в большую политику и тем обеспечить себе гарантию от уголовного преследования, укрыться от праведного народного гнева. Чиновники от КПРФ пострашнее демократических чинуш". – Сергей вновь глянул на Кузьмина. – По-моему, правильно. И убедительно… – И вновь глаза на листовку. – "Продажным псевдокоммунистам нужен еще один депутат в Думе, чтобы олигархи ценили их дороже, дали больше денег на особняки, на роскошные машины, на отдых в Канарах. Но трудящихся не проведешь. Скажем "нет" Квасову". – Сергей помолчал, подыскивая итоговые слова. Потом протянул. – Да-а, сильно.
– Сильно, – согласился Анатолий Николаевич. А сам подумал: "Я бы так написать не смог. На самом деле хорошие слова".
– Будем клеить рядом с нашей?
– Нет. Отдельно. И учтите – это чужая листовка. Если что, мы к ней не имеем никакого отношения. Понял? Ни-ка-ко-го.
22
Густая темнота повисла на улице, когда Григорий заставил дверь галереи пропустить его внутрь.
– Мы уже закрываемся, – сообщила ему тощая девушка со смешной челкой.
– Я к Наталье Михайловне.
Проходя по залу, он посмотрел налево. Отобранные им картины были на месте. Более того, их отмечали таблички "Продано".
Наталья Михайловна находилась в своем небольшом кабинете – что-то писала. Улыбнулась, увидев его.
– Ну что, решились купить?
– Решился. Неплохие картины. К тому же, недорогие по московским меркам. Беру.
Он сел за стол.
– Кофе хотите?
– Хочу.
Она совершала необходимые действия, дабы приготовить для него живительный напиток, а он следил за ней и удивлялся тому, как его влечет эта женщина. Ее движения были изящны, исполнены благородства. В ней чувствовалась порода.
Она поставила на стол блюдца с небольшими чашками, вазочку, полную печенья, вернулась на свое место.
– Как ваши дела?
– Нормально. Боремся не покладая рук. Сил не жалеем. – У него возникло непреодолимое желание похвастаться. – Здесь тяжелее, чем в других регионах. Здесь административный ресурс работает на коммуниста, в остальных частях нашей необъятной России – на ставленников партии власти. Которые, кстати, ничуть не лучше Квасова. Такие же сволочи, воры. По большому счету, я не вижу разницы между теми, кто занимает важные кресла, и теми, кто в оппозиции, так называемой системной. Но работать здесь намного тяжелее. А выигрыш будет почетнее.
– Уверены в победе? – Она добродушно улыбалась.
– Да.
Он поднес ко рту чашку с кофе.
– У вас вид человека, привыкшего выигрывать.
– Это потому, что я не люблю проигрывать.
Она помолчала, думая о чем-то своем, опять глянула на него.
– Вас не тревожит то, что у Мельниченко… недобрая слава.
– Нет. Чем он хуже тех, кто разбогатели, используя служебное положение, дыры в законе? Тех, кто по сути обокрали предприятия, которыми руководили? Он даже честнее их… При Ельцине власть его давила, сейчас относится к нему нормально. Ему бы культуры побольше… Между прочим, вы не отказались взять его деньги.
– Я не себе. Для детей.
– Кстати, о деньгах. – Григорий достал увесистый портмоне, отсчитал нужное число тысячерублевых купюр. – За картины. Я пока что оставлю их у вас. Хорошо?
– Пожалуйста.
– Давайте отметим мое приобретение. Посидим где-нибудь. Есть приличный ресторан поблизости?
– Есть. Совсем рядом.
– Идемте.
Несколько мгновений она раздумывала, потом поднялась.
Ресторан оказался в том же здании, в подвале. Кирпичные своды, нарочито грубые столы, стулья; висящие на цепях лампы, напоминающие архаичные фонари. Картины со старыми зданиями, скорее всего из Западной Европы. Явный намек на средневековье.
– Что будете пить? – спросил Григорий.
– Спасибо, ничего.
– Как так? Хотя бы чуть-чуть.
– Если чуть-чуть, сухого вина.