* * *
Юля приоткрыла окно, унесла две переполненные пепельницы. В комнате были Гена, Лобода, Бравик, Милютин, Ольга и Никон. Остальные недавно ушли. Марина с Катей Никоненко сидели на кухне. Катя напилась, ее рвало в туалете, она полоскала рот и опять начинала пить водку. Никон беспокойно заглянул на кухню, Марина махнула рукой: мол, иди, пусть. Гена с Милютиным сидели на диване, смотрели старые фотографии.
- Это где? - спросил Милютин. - Ай-Даниль? Точно, Ай-Даниль…
- Ну, - сказал Гена. - Девяносто второй, сентябрь.
- Девяносто третий, - поправил Милютин. - В девяносто втором он так и не приехал. В девяносто втором, летом, он все уладил с типографией, и в сентябре вышел первый номер "Времени и мира".
- Да, девяносто третий, - сказал Никон. - Мы ему звонили каждый вечер, он все откладывал, а потом сказал, что не приедет. Я ему звонил из автомата на втором этаже, еще за "пятнашки"… А вот тот катамаран. Номер двадцать шесть. Мы его всегда брали.
- Катамаран? - сказал от окна Бравик. - Что за снимки? Крым?
- На, смотри. - Никон протянул Бравику фотографию. - Мы утром брали катамаран, уплывали за три километра от берега и там болтались до обеда. Ни купальников тебе, ни плавок. Сливались, блин, с природой абсолютно. С собой виноград брали и шампусик. Стреляли из бутылок - у кого пробка дальше улетит.
- Да, это была сказка. - Милютин мечтательно улыбнулся. - Вообрази, Бравик: снизу море, сверху небо, и больше ничего. Мы там все время крутили Лайзу Минелли. - Он негромко напел: - If it takes forever I will wait for you…
- Море, небо, красивые женщины… - Бравик поверх очков посмотрел на фотографию. - Да, сказка.
- Ха! - Никон оживился. - Прикинь: психологический этюд, как в Генкиных книжках. Приплыли как-то раз, собираемся на ужин. Мы с Катей в номере, она из душа вышла, причесывается перед зеркалом, обернулась полотенцем, верха нет. Вдруг заходит Вовка, видит Катюху - но это ведь уже в номере, а не на катамаране, прикинь. Страшно смутился: ой, Кать, тысяча извинений…
* * *
Далеко от узкого галечного пляжа и подернутых дымкой желто-зеленых гор еле-еле покачивались два сцепленных катамарана: облупленные баллоны с трафаретом "26", дощатые сиденья, обернутые поролоном, полотенца, холщовая сумка с портретом Демиса Руссоса, резиновая маска, пачки "Ту-134" и "Космос". К одному из сидений был привязан шнурком за никелированную скобу кассетник "Mitsubishi electric", и Лайза Минелли пела: "If it takes forever I will wait for you, for a thousand summers I will wait for you…" Море было гладким как стекло, со стороны Гурзуфа тянулись редкие облака. Скульптурно мускулистый Никон и худощавый длинноволосый Милютин одновременно скрутили проволочки с бутылок полусладкого "Советского шампанского".
- Пли! - скомандовала Ольга.
Раздались два хлопка, чайки метнулись от катамарана, пробки взлетели и упали в сине-зеленую воду.
- У меня дальше, - сказал Никон и подал жене бутылку.
Катя отпила из горлышка и чихнула от подавшейся вверх пены. Милютин протянул вторую бутылку Ольге. Та полулежала, вытянув роскошные ноги, туалет ее назывался "милый, на мне только улыбка". Катя тоже была в чем мать родила.
- Вова, изобрази, - лениво сказал Никон. - Слабо два оборота?
- Два не получится, - сказал Гаривас, - низко.
Он встал на скамейку, раскачал катамаран, сильно толкнулся, крутанул четкое переднее сальто и без брызг скользнул в темно-лазурную гладкую воду.
* * *
- Надо же, какой он тут кудрявый и мятежный, - сказал Бравик. - Прямо сорбоннский студент.
- В девяносто третьем и ты был кудрявый, - сказал Гена. Он хмыкнул и потер лоб. - Девяносто третий… Где мои семнадцать лет?..
- Ну не то чтобы кудрявый… - Бравик прикоснулся к макушке. - Но что-то было, факт.
Никон сел напротив Лободы, за журнальный столик с пепельницей, бутылкой, двумя рюмками, фотографией Гариваса и стаканом, покрытым горбушкой. Лобода разлил, они выпили.
- Что гаишники сказали?
- Ничего н-н-нового. Виновата т-т-та женщина. Она рассказала, как все было. Но если она п-п-потом откажется… - Лобода поморщился. - Она откажется. Поплачет, п-п-попсихует, потом откажется. Там муж уже вовсю работает: независимая экспертиза, д-д-два адвоката. Доказать б-б-будет невозможно. Т-т-тормозного пути нет, свидетелей нет.
- Как это "нет"? А фура? А "Волга"?
- Тот момент, к-к-когда она скакнула влево, они не видели. Она скажет, что не выезжала на встречку, и п-п-получится, что это несчастный случай.
- А в общем, какая теперь разница…
- Разница есть. Всякие б-б-бывают ситуации. Бывает т-т-такая ситуация, что человека надо наказать.
- Дочку ее тоже наказывать будешь?
- Не п-п-передергивай. К-к-короче, это выглядело так. Он возвращался из Лыткарина, подъезжал к эстакаде. Шел, наверное, километров семьдесят.
Б-б-быстрее он бы там не шел, ему буквально через сто метров надо было на разворот. Я не думаю, что он в том месте п-п-превысил.
* * *
В "пежо", в детском кресле, прикрепленном к заднему сидению, девочка лет трех играла с плюшевым грызуном из "Ледникового периода". У ехавшей впереди "Волги" зажглись "стопы", и женщина за рулем "пежо" притормозила. На противоположном конце эстакады показался темно-синий грязный BMW.
* * *
Лобода разложил на столике две сигаретные пачки, две зажигалки и свой телефон.
- Вот фура. - Он ткнул пальцем в телефон. - Вот "Волга". Вот эта б-б-баба на "пежо". - Лобода пристроил за пачкой "Кента" зажигалку. - А это - В-в-вова, со стороны Лыткарина.
Он двинул к телефону пачку "Мальборо".
* * *
Гаривас щелчком выбросил за приопущенное стекло окурок и прибавил звук проигрывателя - играла "Penny Lane". Навстречу шла фура "MAN" с липецким номером, за ней "двадцать четвертая" "Волга", потом голубой "пежо".
Гаривас подпевал: "Penny Lane is in my ears and in my eyes…"
* * *
- Фура т-т-тормозит, "Волга" тоже. - Лобода сблизил телефон и "Кент". - Эта овца со страху уходит в-в-влево.
Он сместил влево зажигалку, и она оказалась напротив пачки "Мальборо".
* * *
Девочка уронила грызуна и захныкала. Женщина глядела то вперед, то за кресло, и пыталась нащупать на полу игрушку. Раздался органный звук пневматических тормозов, у фуры заморгал правый поворотник. Пожилой толстяк в "Волге" поставил передачу в нейтраль и притормозил. Женщина быстро заглянула за кресло и наконец подняла грызуна. А когда она посмотрела на дорогу, то между капотом ее "пежо" и задним бампером "Волги" было метра два, не больше. Женщина умела парковаться и читать знаки, она уверенно ездила на работу и к свекрови в Жуковский. Но когда багажник "Волги" оказался перед ее капотом, женщина, вместо того чтобы дать по тормозам, судорожно закрутила руль влево.
Когда из-за "Волги" на встречную выскочил "пежо", Гаривас успел бросить свою машину вправо и вбил в пол педаль тормоза.
* * *
- П-п-представь: эта мыльница против Вовкиной "семерки". Случись лобовое - у нее бы движок в б-б-багажник улетел. Спас он эту овцу, чо там г-г-говорить. - Лобода затянулся. - И д-д-дочку ее спас. Он машину б-б-бросил вправо - а там меняли бордюрный к-к-камень. Небольшой участок, метров п-п-пять или шесть. Там бордюра не было, п-п-понимаешь? Если б был б-б-бордюр, то он бы п-п-просто размочалил правый бок, и все дела. А так его выкинуло на поручень, он его порвал, как б-б-бумагу.
* * *
BMW ударил в поручень и со скрежетом его разорвал. Машина качнулась, перевалилась и, крышей вниз, рухнула на шоссе. Искривились стойки, брызнули осколки триплекса. Распахнувшись, ударились об асфальт капот и крышка багажника. Задний бампер кеглей закувыркался к разделительному барьеру, на обочину покатился колесный колпак. Было слышно, как в изуродованной машине играет "Penny Lane". Спустя несколько мгновений с шипением загорелся моторный отсек. "Пежо" на эстакаде вернулся в правый ряд и встал.
* * *
- Ты выпей, Никон. - Лобода налил. - Выпей… Т-т-ты прикинь, к-к-каково мне было это слушать. Дэпээсник п-п-попался говорун, все в к-к-красках расписал.
- У него ожоги были очень тяжелые, - глухо сказал Никон.
- Так м-м-моторный отсек же загорелся… Из области ехал м-м-мужик на "газели", б-б-быстро среагировал. Выскочил, п-п-полил из огнетушителя. Молодец мужик, не забоялся - мог ведь б-б-бак рвануть. Потом еще люди п-п-подбежали, вытащили Вову… - Лобода взял рюмку, подержал в руке, поставил рядом с паспарту и спросил: - Сколько Вова п-п-потом жил?
- Полтора суток. Перелом основания черепа, перелом позвоночника в грудном отделе, разрыв диафрагмы, селезенки, перелом грудины… И ожоги.
- А что ты в больнице д-д-делал? Помогал к-к-как-то?
- Нет. Так, рядом сидел. - Никон махнул рюмку. - Он ведь в сознание приходил, ага.
- Д-д-да ладно? - недоверчиво сказал Лобода. - П-п-правда?
- Два раза. - Никон закурил. - Узнал меня.
* * *
Неподвижное лицо в буро-фиолетовых кровоподтеках над белоснежной воротниковой шиной казалось раскрашенным муляжом. Изо рта торчала гофрированная трубка интубатора, у изголовья мерно вздыхал аппарат ИВЛ, от стойки с реополиглюкином шла к подключичке силиконовая система. Из-под простыни тянулись дренажи с раневым отделяемым и мочой. Рядом с функциональной кроватью, полулежа в неудобном кресле, дремал Никон. Он сел, сонно посмотрел на наручные часы, поднял глаза и вздрогнул. Гаривас был в сознании.
- Вова… - Никон привстал. - Вова! Я здесь, слышь! Утром Бравик приедет… Старый, тебе больно? Я щас позову всех… Тебе больно, да? Щас - промедол, блин, омнопон, полегчает… У тебя, конечно, тяжелые дела, врать не буду…
Гаривас два раза медленно опустил веки: мол, понимаю.
- Оперировали тебя, все нормально… Удалили селезенку, диафрагму ушили… Сейчас все стабильно, гемодинамика хорошая, почки функционируют, все обойдется, не бзди…
Он врал, конечно: дела были отвратные. Перелом основания черепа, перелом позвоночника, при спленэктомии было тяжелое кровотечение, едва остановили. Никон выглянул из-за ширмы и громким шепотом сказал сестре:
- Дежурного доктора позовите.
И опять наклонился над Гаривасом.
- Ты давай воюй, блин… Вите Ольга сказала, что ты в командировке. Про машину не думай, хрен с ней, новую купишь…
Гаривас еще раз опустил отекшие багровые веки.
- Ты в пятнадцатой, на Выхино. Тут, оказывается, Игореха Лазарев реанимацией заведует. Кругом наши, блин… Не бзди, умереть не дадим, залечим насмерть.
Гаривас медленно подмигнул Никону и закрыл глаза.
* * *
- Потом еще раз пришел в сознание, часа через два, - сказал Никон. - И опять подмигнул. А в полшестого умер.
Бравик подошел к Ольге, поправил очки и сказал:
- Оль, я хотел бы сохранить для себя его фотоархив.
- Ну конечно, - сказала Ольга. - Все фотографии в его лэптопе, приезжай, скачивай. Дать тебе ключ?
- У меня есть. И вот еще что. Над столом висит рисунок. Ну, ты знаешь - шарж, сангиной, Юля рисовала. Можно я возьму его себе?
- Конечно.
- Может, мы с тобой там встретимся? Скажем, завтра?
- Хорошо.
- Я хотел тебе сказать… Это не слюни, это не потому, что мы сейчас Вовку поминаем. Ты знай: я всегда рядом. И Никон, и Генка. И Лобода.
- Я знаю, Бравик. Я вела себя по-дурацки, когда мы разводились… Навыдумывала бог знает чего.
К ним подошел Милютин.
- Оль, мы с Юлькой поедем. Тебя отвезти?
- А тебе по пути? Я к родителям, на Преображенку.
- Да куда угодно.
Милютины перецеловались со всеми, Сережа прихватил Гену за шею, обнял, сказал, дыша водкой в ухо:
- Увидимся.
Юля обняла Лободу, потом Бравика, Никона, и сказала:
- Памятник будем ставить. Надо, чтоб простой обелиск из черного камня.
- Юльк, разберемся… - Милютин за локоть оттянул жену от Никона. - Еще будет время.
Милютины вышли на лестничную площадку. Марина клюнула Ольгу в щеку, погладила по волосам и сказала:
- Я тебе позвоню завтра, а в выходные подъеду.
Никон спросил Бравика:
- Хочешь его фотки скачать?
- Да. Еще хочу познакомить Ольгу с Ковалевым.
- С кем?
- Юрист. - Бравик сел к журнальному столику. - Опытный юрист.
Никон налил водку, подал рюмку Бравику. Тот понюхал, сделал маленький глоток и поставил рюмку на столик.
- Ему можно доверять. - Бравик взял сигарету. - Дай зажигалку.
Никон поднес огонь, Бравик прикурил и сказал:
- Он прекрасно знает все нюансы.
- Ты про квартиру?
- Да.
- Твой больной?
- Жену его оперировал осенью. Он много лет проработал в прокуратуре, порядочный человек, здравый. Вовка за квартиру до конца не расплатился. Там все может повернуться по-разному. А квартира должна отойти Вите при любых обстоятельствах.
- Разумно, - сказал Никон.
Марина уложила Катю спать в комнате Васена, Гена заварил чай, потом Никон вызвал такси, они с Бравиком спустились к подъезду. Остро пахло тополиными почками, из окна второго этажа неслось: "Ле-е-ето, ах, ле-ето! Лето звездное, громче пой!.."
- Черт… - Бравик похлопал по карманам. - Вот растяпа…
- Забыл что-то?
- Футляр от очков.
- Поднимись.
- Ладно, в другой раз.
- Позвони Генке, он вынесет.
Бравик вынул из кармана телефон, нажал кнопку, на дисплее высветилось "контакты". Бравик нажал два раза, поднес телефон к уху. Слышались длинные гудки, ответа не было. Бравик посмотрел на дисплей и сжал губы. Над строчкой Гена, дом. была строчка Гаривас, сот. Бравик по ошибке набрал Гариваса.
- Не отвечает? - спросил Никон. - Не слышит, наверное. Позвони на городской.
Из-за угла выехал "рено" со светящимся коробом на крыше.
- Потом заберу, - сказал Бравик.
Когда свернули с Балаклавки на Чертановскую, Бравик спросил:
- Никон, а что стало с вещами?
- Вам к Битце потом? - сказал таксист.
- Да. Одного сейчас высаживаем вон там, за светофором. А потом, пожалуйста, опять на Балаклавку. А его, - Никон кивнул на Худого, - в Ясенево, на Тарусскую.
- Лобода что-нибудь говорил про Вовкины вещи? - сказал Бравик.
- У вас курить можно? - спросил таксиста Худой.
- Кури, - разрешил таксист.
- Не было никаких вещей, - сказал Бравику Никон. - Салон весь выгорел.
- Вот сволочи… - зло сказал Бравик. - Мародеры паскудные. Ублюдки.
- Ты чего?
- Какой-то гад спер его телефон. - Бравик тронул Худого за плечо. - Дай дернуть.
Худой, не оборачиваясь, подал сигарету, Бравик затянулся и вернул. Машина встала за светофором.
- До завтра, - сказал Бравик и открыл дверь.
- Давай, - сказал Никон.
- Пока. - Худой протянул Бравику полупустую пачку "Мальборо". - Бери, у меня еще есть.
Через несколько минут Бравик сел на скамейку возле своего подъезда, порылся в карманах плаща, вынул телефон и посмотрел "исходящие". Последним был "Гаривас. сот". Бравик вызвал его и услышал: "This number is switched off. Please call later".
"Вынули симку, сволочи", - подумал он.
День второй
В пять часов Бравик вышел из вестибюля "Спортивной". Капал мелкий дождь. Бравик достал из кармана плаща берет, надел и зашагал к Усачевке. Он зашел в один из подъездов, поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыла Ольга.
- Здравствуй, Оль, - сказал Бравик и вытер подошвы о половичок.
- Здравствуй, Бравик. Проходи. Там дождь?
- Да, моросит.
- Чаю выпьешь?
- Нет, спасибо.
Бравик снял ботинки, надел тапочки и прошел в комнату, обставленную просто и небрежно: письменный стол с двумя тумбами, кресло, журнальный столик с массивным основанием и грубой, искусственно состаренной столешницей, стеллажи с книгами, виниловыми дисками и проигрывателем "Филипс", самодельные полки из ошкуренных проморенных досок с коричневыми пятнами сучков. Всюду - на полках, столе, подоконнике - стояли оплавленные свечами бутылки из-под скотча. Над притолокой висел запаянный в пластик сувенирный плакат с панорамой Манхэттена.
* * *
В комнате еще не было ни штор, ни мебели, на грязных обоях светлели прямоугольники от прежних шкафов и картин, и желтые разводы после протечек с верхнего этажа. Из обстановки был только письменный стол, заваленный виниловыми дисками, на полу громоздились картонные коробки с книгами и полиэтиленовые мешки с одеждой.
Гаривас взял со стола плакат и приложил над притолокой.
- Вот сюда мы его, - сказал он. - Самое ему тут место.
- Холодильник купил? - спросил Бравик.
- Все бы тебе холодильники. Это, толстый, мещанство, вещизм. Помнишь, как Табаков мебель шашкой рубал? Хорошее было время, искреннее… А "Старый Новый год" помнишь?
- Папа этот фильм любит. Так ты купил холодильник?
- Не о холодильниках сейчас надо думать, а о глобальной концепции интерьера.
- Сколько тебе расплачиваться?
- Три года. - Гаривас сел на коробку с книгами. - Три гребаных года. Да это ерунда, люди по десять лет платят.
Гаривас с Ольгой развелись год тому назад. Все это время Гаривас снимал однокомнатную квартиру на Беговой, а две недели назад продал свои акции "Времени и мира", на недостающую сумму взял кредит и позавчера въехал сюда. Квартира была запущенная, несуразная, ванная комната сообщалась с крохотной узкой кухней.
- Что за плакат? - спросил Бравик.
Плакат был красивый. Солнце, встававшее над Upper New York Bay, золотило небоскребы и арки Бруклинского моста.
- Это мне Женька Флейшман привезла в две тысячи третьем. - Гаривас, склонив голову к плечу, смотрел на плакат. - Двадцать восемь звонков из разных автоматов… Господи, двадцать восемь…
- Ты бредишь, что ли? - сказал Бравик.
В ряду странностей Гариваса манера разговаривать с самим собой занимала особое место.
Гаривас отложил плакат и достал из стола бутылку "Катти Сарк".
- Выпьем за переезд. - Он свинтил крышку и глотнул из горла. - У меня есть недвижимость. Я буржуазен.
- Чего ты среди бела дня?
- Давай, мамочка. - Гаривас протянул бутылку. - За переезд.