- Это девчонкам опасно… а мне што! - я старался не показать Милке, как мне противно, что там воняет кошками, и как мне тоже страшно там ходить, особенно когда этот пьяный безногий на каталке сидит, свесит голову и только и бормочет: "Жиды проклятые!" Это я с Генкой мог подраться насмерть, чтобы отомстить ему за "жидовскую морду", и меня исключили, а с танкистом всё было вообще непонятно… он же на фронте ноги потерял… значит, меня защищал тоже, а теперь орёт всё время и обещает всех перебить… только бы товарищ Сталин дал приказ… он и песню переделал, чтобы удобнее орать было… с музыкой-то громче получается: "Товарищ Сталин, только дай приказ! Товарищ Сталин, всех прикончим враз!"
- Додик, Додик, мне холодно… ты приходи завтра после уроков.
- Я не пойду в школу, Милка… я с понедельника…
- Ну что ты наделал! Не мог потерпеть что ли, чтобы хоть не в школе драться… и вообще на дурака не обращать внимания…
- Не мог, - сказал я правду. - Он меня как обозвал, мне так горячо стало, и я, как ошпаренный…
- Ага! А посмотри теперь, какой у тебя синячище… он даже чёрный… ни носа, ни глаза…
- Это свет такой, Милка.
- Ага, свет! - она очень недоверчиво рассматривала меня и даже занавеску отодвинула.
- Ну, и что! - не вытерпел я. Мне очень обидно стало, что она сомневается в моей победе. - Я его так отделал!
- Ещё бы! Тебя и оттащить-то не могли, пока физкультурник не пришёл… и то хорошо, а то бы ты задушил его, и тебя бы в тюрьму посадили.
- Ну и пусть… - мне почему-то вдруг стало всё равно… раз уж Милка меня осуждает! Всё равно теперь… точно… дрянь одна получается у меня в жизни… всё поперёк…
- Додик, Додик… знаешь… а мама сказала как про тебя?!
- Про меня??? - я так удивился, что чуть не слетел с завалинки, выпрямился для равновесия, трахнулся теменем об угол приоткрытой створки окна и присел от неожиданности, так что Милка не видела меня и очень заволновалась.
- Додик, Додик, ты где? Додик, ты опять убился?
- Ничего я не убился! - я снова поднял лицо до подоконника… голова гудела. Руки совсем озябли держаться за наличник, и глаза были полны слёз. Я вовсе и не плакал. Может, от холода, может, от боли… они сами… кто его знает.
- Про это все говорят… как ты дал ему… что ты думаешь, тебя похвалит кто-нибудь? Но мама так сказала "А мишигинер!", что сам понимаешь, когда ругают, так не говорят.
- Я пойду, Милка… а то мне опять попадёт дома… - я вдруг почувствовал, что пришёл конец моим невезениям, если Асе-хунт так сказала!
- А отец тебя бил? - робко поинтересовалась Милка.
- Ты что!? Милка! Он никогда не бьёт меня… мама плакала… она за мой глаз, наверное, боялась.
- А отец? - Милка даже высунулась из окна.
- А он пальцем ткнул мне в грудь и сказал: "Запомни, этим ничего никому не докажешь!"
- И всё?
- А что ещё?
- Пуриц бы орал на весь посёлок! - вздохнула Милка.
- А он утром надел все ордена и пошёл в школу, а меня не взял - велел сидеть дома и ни ногой… ну, я пойду.
- А завтра тебе гулять можно?
- Наверно, можно… только завтра суббота… если недалеко от дома…
- Тогда я сама приду… иди, Додик, иди.
- А Генку тоже исключили, - сказал я, соскакивая с завалинки, - и ребята говорили, что отец его так драл, что вся улица слышала…
- Вот видишь! - сказала Милка укоряюще, но у меня уже не было времени разобраться, в чём и кого она укоряла.
- Конечно, - возразил я. Должен же был я ей сказать самое главное, - все видели, как он нож вытащил.
- Нож! - взвизгнула Милка и рванулась сквозь окно. - Нож, Додик?!
- Перочинный, конечно… но большой… знаешь, такой железный с двумя лезвиями, что на станции в культтоварах… я хотел себе купить тоже… а теперь не буду.
- Правильно, Додик, не надо, не надо! - сзади Милки, наверное, какой-то шум раздался, и она отскочила назад, а я тоже спрыгнул с завалинки и сразу за угол дома… хотел сдёрнуть нитку с гвоздём, а потом решил: вдруг ещё пригодится…"
III
Неделя. Совсем небольшой срок. Для Додика неделя, проведенная с другом, стала необыкновенно важным рубежом - в неё уместилось куда больше семи дней и даже семи лет. По невероятному волшебству Додик смог уже в своём зрелом возрасте опять очутиться в давно прошедшем времени, когда дни были долгими, наполненными, желанными и долгожданными - зарядка, линейка, лес, друзья, костры, походы, вечерние концерты и первые свидания с девчонками после отбоя… да каждый буквально был так увлекателен, столько вмещалось в него проходящего и незабываемого, и оставшегося, как выяснилось с годами, на всю жизнь! Друзья, умение чувствовать себя в лесу совершенно свободно, уверенно, не бояться глухой чащи, а умение подглядеть в ней интересное, страсть к чтению и особенно книг про путешественников, естествоиспытателей, не ради карьеры и славы рисковавших временем, карьерой, собой… какой красивый и сложный мир он увидел тогда, как стремился стать его частицей, а не наблюдателем… может, ему повезло на тех взрослых, что окружали его, может быть, после зимней рутины школы Вольность захватывала его и увлекала попробовать всё что возможно.
Он опять, как мальчишка тех своих десяти… одиннадцати, когда исчезла Милка, окунулся в лагерный ритм и сместил для себя время, смог из того мальчишеского далека взглянуть на теперешнего через два десятка лет и, главное, не затаить в себе, а поделиться с самым близким другом… осмыслить, сформулировать, оценить и, снисходительно усмехаясь, обсудить.
Он удивлялся теперь, как не задела его души вся мишура, обсыпавшая и пытавшаяся заслонить это ярким красным цветом! Ничего не осталось в памяти… может, несколько глупых речёвок, над которыми и тогда смеялись, шагая в столовую строем, да попевки вроде "Бери ложку, бери хлеб, драпай быстро на обед!"
Длинная неделя получилась. Он прожил её и стал совсем другим.
По крайней мере, сам так чувствовал… и город встретил его десятками новых или незамеченных прежде мелочей… А может, Додик захватил из своего детства новый запас того, что человек теряет, взрослея: зоркость, обострённую наблюдательность и чуткость… но и ранимость и незащищённость… и потому, вернувшись, заметил многое, мимо чего проходил прежде в повседневной суете.
Научиться бы всем так возвращаться назад, чтобы время от времени восстанавливать запас данного нам природой изначально! А ведь это просто: не отмахиваться от детей и не делить их на своих и чужих, и учиться у них, потому что ясно: вот самый открытый и проверенный путь.
- Не решился?! - сразу выпалил Иванов, открывая Додику дверь. - А я ждал, как договорились, - он внимательно смотрел ему в глаза.
- Спасибо! - выдавил Додик.
- За что… - удивился Борис.
- Сам понимаешь… мы с тобой на пороге стояли… за ним совсем другая стезя… но… читатели - здесь… я для них пишу… тут мне не дают сказать им, о чём думаю я… и они тоже… там меня читать никто не будет… с их мизерным тиражом… тут не издают ради политики… там ради политики издают… я их вовсе не интересую… тут даже больше внимания… - он криво усмехнулся.
- Это верно… вот и я подумал, - он опять уставился на Додика. - Хочешь посмотреть? - вдруг прервал он себя, посторонился и жестом пригласил его зайти в мастерскую. - Тебя с твоими евреями не пускают, да?.. Меня с моими русскими. Гляди! - он лихорадочно менял на мольберте листы акварелей… цари, как черти, коронованные бесенята в непристойных позах с ведьмами свивались в эротические клубки. Нагота расцветала на картинках! Тут всё известные сказочные сюжеты, но… соблазнительные телеса крестьянок, сбросивших с себя ватники и сапоги, на печах в откровенных позах, совращающие попов и мужиков. Царский двор - мундиры, аксельбанты, фраки: оргия, захлёбывающаяся вином и стыдливо закрывающая себе глаза подолами юбок, истекающая слюной публика в отдалении, могущая лишь наблюдать за всем этим… и такие надписи и подписи, реплики в облачках, вырывающихся изо рта, что невозможно было удержаться от горького смеха… да разве передашь одним искусством другое - это надо было смотреть! Но как увидеть? Слишком прямые ассоциации со всей окружающей жизнью безошибочно подсказывали "картинки"… их бы наверняка окрестили "пошлыми и безыдейными", "искажающими великий русский фольклор" - эти удобные дежурные формулы не надо было искать, и, главное, пишущему не надо было отвечать за них… ими не раз стреляли речи и газеты в талантливое и непривычное владыческому оку.
- Ну?..
Додик уставился на Иванова.
- Прости… - тихо-тихо прошептал он.
- Не понял?! - повернулся к нему Борис.
- Я про тебя плохо подумал… прости, Боря… я…
- А ты не рассказывай, - прервал его Иванов, - бывает. На лбу не написано… понял? Ну, куда с этим? А народ просто вымирает! Ржёт!.. Продай, продай! А продам - так вообще никто не увидит… и выставить не выставишь, понял?! То против формализма воюют, против абстракционизма, да ещё мягкий знак в него впиливают! А это ж наше! Исконное! Русское! А как чумы боятся и на меня шикают, мол, Иванов, не дури, ты что, не понимаешь? Не понимаю, мать их…! А уже настучал кто-то… начальство косится… чего-то намекает… хорошо, что сгоряча-то не сиганули туда… в альманах этот… всё равно бы тут никто его не увидел, а что для истории останется - да, х… с ней, с историей! Её ещё столько раз перепишут! Если б эта Клио знала, какую породу продажных тварей на свет выпустила! - Додик буквально замер… ведь только вчера они то же самое говорили с Николаем! - Что толку публиковать там - всё равно здесь, не читая, осудят и с землёй сравняют…
- А ещё, знаешь, клятву я свою вспомнил, - тихо добавил Иванов и стал складывать листы, - ну, заткнут меня, и п…ц, а так… хоть кому-то помочь смогу… сам себе не изменю… как сосчитать, что лучше?! А? Фигу в кармане носить и надуваться от своего величия и бесстрашия, или дело делать и нас…ть на всех… как ты думаешь?
- Знаешь, как меня моя машинистка величает?
- Интересно!
- "Ты, писатель хренов!" - Додик выжидал, какой эффект произведёт это на собеседника.
- Это к чему? - совершенно ошарашенно спросил Иванов.
- А к тому, что недовольна она бывает часто тем, что я ей печатать несу! А она и есть народ! И весьма квалифицированный читатель!
- Ну, и за что критикует?
- Она так объясняет мне: "Ты что, писатель хренов, не знаешь, что это не пробьёшь! Чё бумагу изводишь!.. Это и при коммунизме не пропустят, а до него пешком-то с голой жопой да пустым брюхом ты и не дотопаешь! Писатель…"
- И хорошо пишет? - заинтересовался Иванов.
- Не понял?
- Ну… без ошибок, чисто?
- Ха! С филологического ушла с третьего курса, потому там перспективы никакой - училка в школе - и всё, а тут зарплата, да на казённой бумаге халтуры-то - сколько хошь… а в комитете и машинка хорошая, и бумага классная…
- В каком комитете?! - ощерился Борька.
- А чёрт его знает? - бросил Додик и через секунду, добравшись до смысла вопроса, рассмеялся. - Да не в том, не в том!.. Не в том…
В переговорном пункте было пусто. За стеклом поверх стойки виднелась только золотая Наденькина макушка. Девушка приподнялась на скрип двери и сразу отрицательно закачала головой, что означало - Милки нет.
- Не её смена? - поинтересовался Додик.
- Не… теперь две недели не будет, - кокетливо сообщала Наденька. - А я не могу помочь? - она мило рассмеялась, мол, чем я хуже-то… Видимо, Додик и ей тоже нравился.
- В этом вопросе нет! - улыбаясь, ответил он в тон. - Отпуск? - продолжал он свои расспросы.
- Ага! - подтвердила Наденька. - Учебный… у неё сессия.
- А! - понимающе протянул Додик, - две недели?
- Ага, - согласилась Наденька, - вчера ушла только… До шестого!.. А вы заходите - вдруг выручу!
- Ладно! - пообещал Додик. Что толку было звонить Милке - он знал, что она не придёт - за две недели-то ей надо усвоить полугодовую программу, да не по одному предмету… хоть на три дня, хоть на один, на день экзамена запомнить… он думал, что не сегодня - завтра придёт ответ от Веры на его письмо, отправленное уже четыре дня назад. Ящик неизменно оказывался пустым.
- Мёртвый сезон! - пропел он в голос и услыхал вкрадчивые шаги за дверью… Аннушка была начеку. - Тогда, тогда… тогда… - он оглядел комнату и вынес заключение: - Ремонт!
Это означало, что следует решительно предпринять срочные меры по восстановлению собственного здоровья!
Два года назад приятель обучил его этой нехитрой комбинации. Случайно они увидели друг друга в метро на эскалаторах, едущих в разных направлениях.
- Додик! Самарский! - окликнул его Степан. - Выручи! Подожди внизу! - через несколько минут он увидел своего знакомого, спускающегося в вестибюль.
- Что случилось? - тревожно спросил Додик.
- Помоги написать пьесу!
- Господи! Напугал меня! Что ты сказал?
- Пьесу… помоги написать!
- Да ну тебя! - отмахнулся Додик, думая, что приятель разыгрывает его. Неужели из-за этого заставил ждать и сам бегом по ступенькам летел?
- Я серьёзно! - стал убеждать Степан. - Пьеса нужна срочно, понимаешь? - он взял Додика под руку и повёл по центральному мраморному залу станции. - Для кукольного театра!
- Что??? - Додик даже захлебнулся, - для какого театра?!
- Для кукольного. Понимаешь, - торопливо объяснял Степан, - Юбилей же! Они заказали пьесу, а не подошла… не знаю уж кому, почему… срочно нужна замена!
- Какая замена, какой юбилей? Ты что, совсем тронулся? Я не умею!..
- Додик… спокойно! - пробасил Степан наставительно. - Ты всё умеешь! Пьеса для кукольного театра к юбилею Октября.
Додик уже кипел.
- А! О советской власти! - еле сдерживаясь, догадался он.
- Да! - радостно подтвердил Степан.
- Ага… это значит так, - стал фантазировать Додик, - ну, примерно, с октябрятами… нет, с пионерами на борту… ракета… ракета с пионерами на борту летит на неизвестную планету! Так?
- Ну, ну, - искренне увлечённо подтвердил Степан.
- И там они рассказывают, ага… значит, рассказывают, как хорошо живут… ну, в общем: "До чего же хорошо кругом!" - пропел он.
- Самарский, я знал к кому обратиться! - радостно ответил Степан. - Ты гений.
- Ты что, серьёзно!? - возмутился Додик.
- А то! - возразил Степан… - Слушай… только не перебивай! Значит, так. Аванс нам дают сразу, как подпишем договор. Четверть суммы, ну, это неважно… условия я обеспечиваю: ложимся в больницу…
- Что? - уже совершенно ошеломлённый напором, изумился Додик.
- Додик, - запротестовал приятель, - Я же просил не перебивать. Ложимся в больницу на месяц, на обследование.
- На какое ещё обследование, чёрт возьми?
- Ты газеты читаешь? Ты что никогда не видел информашек: такой-то и такой-то прошёл обследование в больнице номер… ну, Додик, не смеши меня - все же так делают - это оплачиваемый отпуск… ну, поставят тебе клистир, сделают кардиограмму и вколют в задницу двадцать раз по кубику Б-6, ну, что ты, помрёшь? Зато отдельная палата, окна в парк, трёхразовое питание и свободный режим - гуляй, пиши… а вышел - за каждый день бюллетеня по червонцу из Литфонда… И… ты что, с Луны упал? Додик, ты где, алё?
Додик молчал, ошеломлённый.
- Ты что, уже пробовал?
- Не смеши меня… все так делают. Все. Понял, все! Главное завотделением заиметь знакомого, лучше знакомую в хорошей больнице… Ты посчитай, сколько заработаем! Ну, купишь потом букет роз и бутылку шампанского доктору: "Ах, спасибо! Как вы укрепили моё драгоценное! Огромное спасибо!"
- Да я пропью всё, что заработаю, сразу!..
- Ты что, начал пить? - совершенно серьёзно поинтересовался Степан, пытаясь разглядеть на лице Додика следы пагубного пристрастия.
- Вот как раз после этого и начну с тоски… слушай, Стёпа… я для этой авантюры не гожусь… Рылом не вышел.
Степан долго разглядывал собеседника, встав напротив него, наконец, убедился, что уговаривать бесполезно и посетовал:
- Жаль… классная идея.
- Ты о чём? - вздрогнул Додик, взбудораженный догадкой.
- Да о ракете… пионерах.
- Ты что, серьёзно? - теперь Додик пристально разглядывал лицо Степана, думая, что его разыгрывают.
- Конечно, серьёзно! - огорчился Степан.
- Дарю, - тоже серьёзным тоном ответил Додик, еле сдерживаясь от смеха. - И что, прямо кукольные пионеры будут у тебя на ширме?
- А почему нет? Чапая вон в мультике новом пустили в атаку! Очень эффектно получилось! Не видел? Музычка такая… галоп… классно!
- Дарю! - ещё раз подтвердил Додик и протянул руку.
- Ладно, - с полным недоверием промямлил Степан и ушёл.
Что стало с пьесой, Додик тогда так и не узнал, а вот идея насчёт больницы постепенно проросла… когда несколько человек подтвердили то же самое…
Теперь настала пора её реализовать.
Звонить из дома он не мог и уже через две минуты говорил из автомата на улице:
- Зинаида Михайловна! - произнёс он насколько мог басовито.
- Да! - недовольно и даже сердито ответила трубка незнакомому голосу.
- Хм, хм… - на большее артистических способностей Додика не хватило, и он уже продолжил обычным тоном: - Зинулечка!.. - после паузы трубка радостно откликнулась:
- Додик!
- Я! - диалог стал лёгким и непринуждённым, - Зинулечка! Ты же знаешь, как я тебя люблю!
- Соскучился?
- Ага!
- Что, всех баб растерял?
- Зинуля, ты неподражаема - всегда зришь в корень!
- И что теперь?
- Ремонт! У нас есть возможность беспрепятственно видеться каждый день, в любое тобой назначенное время.
- Вот как?!
- Поговори, пожалуйста, со своей матроной… она давно мне советовала пройти курс витамина Б… не помню какого, ну, это не имеет значения.
- Милый Додик, для того, чтобы пройти курс витамина Б, не знаю какого, вовсе не надо ложиться в стационар, а надо приходить сюда, к нам в поликлинику, и я с удовольствием буду колоть твой неусидчивый задик.
- И всё!? - возмутился Додик.
- Всё! - ответила трубка.
- Зинуля, послушай, у меня очень серьёзный сопутствующий синдром!
- Да?
- Точно!