Где он теперь? Чего он захочет, когда вернется? Бутербродов с ветчиной, они надеются. Он захочет пива. Он может купить его здесь, Нина уже послала заявление на лицензию на продажу алкоголя, это - формальность. Гость, конечно, хочет бутерброд с ветчиной. Нина посыпает его перцем-чили, добавляет чеснока, жарит лук на сковородке, берет домашний хлеб, салат из огорода, сверху - маринованный огурец. Он выпивает пива и сразу хочет еще. Ему дают, холодное пиво из огромного ящика огромного холодильника, пиво продается. Он идет в туалет напротив гардероба, стены тоже только что покрашены, и там тоже стоит ветка шиповника. После второго пива гость идет спать. Они убирают, как можно тише, не включают ни посудомойку, ни телевизор, они читают. Несколько раз за ночь она просыпается, лежит и слушает. Чужой человек дышит, спит, доверившись дому и его владельцам. Входные двери закрыты, окна на первом этаже тоже, но откуда ей знать - может, он боится и не спит. Может быть, сердце его сильно колотится. Несчастное, преходящее существо, один во всем мире. Нина встает и выходит в коридор. Он длинный, темный и пустой. Свет не проглядывает ни через щель между порогом и дверью, ни через замочную скважину. Она крадется вниз по лестнице, выходит на улицу, обходит дом, ступая по холодной траве, и застывает под открытым окном, чтобы услышать ровное дыхание постояльца, но все тихо, вроде он спит. Нина садится на кухне и пишет. Эвенсен выходит в море на лодке, она вздымается и погружается, как пение птиц среди деревьев. Неужели это быстрые стайки рыб дугой выпрыгивают из воды? Скоро в тени будет больше солнца, чем тени, и рассеивается нереальность, полусон, будто мир появляется и проявляется, мгновение за мгновением, одно маленькое чудо за другим, все-таки это не похоже на сон. Она выносит сыр и яйца, домашний хлеб, накрытые полотенцем, кофе варится, его пряный запах смешивается с запахом клевера, стоит ей открыть двери. Вода шумит в трубах, он принимает душ. В семь часов он спускается, выпивает две чашки черного кофе, съедает два яйца всмятку и два бутерброда с маслом, оплачивает счет наличными и исчезает. Она слышит, как заводится бордовое "вольво" на парковке, и облегченно вздыхает.
Она изучает тарелку, из которой он ел. Чашку, из которой он пил. На скатерти остались яичные пятна. Она не трогает скомканную салфетку. Убирает еду, все осталось, как она накрыла, только в масле видны следы ножа. Она поднимается в комнату, где он спал, и задерживает дыхание, пока не открывает ставни и широко не распахивает окно. Одеяло лежит в ногах, маленькое полотенце не тронуто на стуле, большое висит в ванной, все еще мокрое. В раковине остались комки пены с остатками сбритой щетины.
Она срывает постельное белье и несет его в подвал, запускает большую стиральную машину впервые по долгу службы.
Эвенсен приходит с ведром рыбы. Ему наливают кофе за угловым столиком в столовой. Адвокат Антонсен звонит и заказывает номер на следующий четверг, на две ночи, с его отъезда прошло не больше полутора часов. Два заказа поступают по электронной почте, двухместные номера на две ночи в следующие выходные, так что в ночь с пятницы на субботу у нее будет пять гостей. Шампанское лежит в холодильнике. Она выкладывает из камня скамейку в самом солнечном месте, у последней шхеры слева внизу, используя ее как спинку. Агнес катает и носит камни.
В столовой сидит Эвенсен и пьет кофе. Она не забывает о нем. Ему ничего не нужно, он не просит кофе, Нина сама предлагает, она ничего на нем не зарабатывает. Он - завсегдатай, такими надо дорожить, такие не должны переводиться, таких она видела, останавливаясь в пансионатах за границей, в маленьких барах, кафешках, где хозяин сидит за своим столиком рядом со стойкой и кухней с бокалом анисового ликера, или пивом, или кофе, через плечо у него перекинуто полотенце, на столе - колода карт, пепельница и мобильный телефон, и друг, завсегдатай, рядом. Она видела, что такой путь вполне годится для достойного заработка. Дом, больше обычного, управляемый на собственное усмотрение, взмах рукой официанту, другу и коллеге, и тот появляется с еще одним пивом или кофе, пока она обозревает помещение и стоит у руля. Вытирает стол, ввязывается в потасовку, считает кассу в конце дня, своим присутствием гарантирует этому кораблю долгое плавание по морю жизни. Стоять в холле, думала она, или за стойкой и протирать стаканы, включаться или не включаться в политические дискуссии в другом углу, с мягкой надменностью увещевать ссорящихся супругов, нечаянно подслушивать чей-то план ограбления, становиться свидетелем измен - таким образом можно зарабатывать на существование, думала она, а зарабатывать необходимо. Убежище для исковерканных судеб, еле различимое в полутьме, залитое красным вином, нечто непроизносимое и необязательное в атмосфере ничегонеделанья и расслабленности, мирок в стороне от мира с его шумом и требованиями, другими правилами игры, корабль, дрейфующий между континентами по морю размером с комнату, а в глубине его - загороженное пустое пространство, в котором успокаивающий стук двигателя и дыхание других в той же лодке приглушает страх. Запах потерь и запах снов о новых неизведанных царствах и новом начале, утоляющее вино, пенящееся пиво. Когда все потеряно, они снимут очки и постучат в дверь, она откроет им, проводит их к столу и спросит, чего они изволят. Найти для них тихий уголок на удобном расстоянии от чужого гула, предложить своего рода общение, своего рода участие, думала она, чтобы они не изгнаны были, а приняты в сообщество вне общества. Наливать пиво из бочки, опустошать пепельницы и провожать последнего гостя до калитки, слышать последнее, исчезающее с ночным ветром слово. За дальнюю, внутреннюю калитку никто не зайдет, и хорошо, за ней все мы одиноки. Подметать пол, поднимать стулья на столы, считать деньги, думать свои медленные думы в темноте, сочинять фразы, сплетать их друг с другом и спать. Спать и самой переворачивать табличку "закрыто" на "открыто" у входной двери на следующий день. Так она думала и теперь оказалась здесь. Избушки на горных перевалах в межсезонье, за которыми присматривают жильцы той части дома, где всегда горит свет, когда все погружено во тьму, они ремонтируют лыжные базы и заграждения для снега, помечают шаг за шагом, камень за камнем тропинки в горах, когда отдыхающих нет поблизости. В их окнах горят желтые свечи, как тогда, когда среди холода, тьмы и бури экскурсионный автобус пробирался через заснеженные перевалы от одного рыбацкого поселка к другому, и на всю северную Норвегию светилось, быть может, одно-единственное здание. Они остановились, зашли в тепло; кто был голоден, заказал кофе, или жаркое из северного оленя с грибами и ягодами можжевельника, или рыбу, пойманную утром в море, остановись они ночевать, для них протопили бы комнату, и ее охватывал необыкновенный покой. А утром, когда они собирались дальше, она думала, что хотела бы остаться, будь это возможно, что такая жизнь должна быть очень хорошей. Желать гостям спокойной ночи перед сном, спрашивать, когда подавать завтрак. Говорить "добро пожаловать", "спокойной ночи", "пожалуйста", "доброе утро" и "удачной дороги".
Она спрашивает Эвенсена, не хочет ли он выпить с ней за первого гостя. Аду и Агнес зовут домой, на буфете стоят новые бокалы, она наливает в них шампанское, оно течет через край на руку, теплые капли падают с неба. Дождь приносит счастье и плодородие, выпьем же, друзья мои, новые и старые, за то, что наш первый гость сладко спал и снова заказал номер на две ночи. Это хорошая примета!
- Юхан Антонсен? - спрашивает Эвенсен.
- Да, вы его знаете?
- Юхана Антонсена? Конечно, - говорит Эвенсен.
Они прячутся под ветвями липы, чтобы не промокнуть.
Потом, когда дождевая туча уходит, они идут по лужайке к новой каменной скамейке у нижней шхеры, парящей в последних желтых лучах солнца, а пузырьки шампанского вместе с кровью бегут по телу к сердцу.
Как же все прекрасно.
Последняя ванная комната готова. На улице тепло. Скоро лето. Листва поет над головами, дорога расступается перед ними, приподнимая их с каждым шагом. Она заказала в аренду машину и отправилась за ней в город на автобусе. В машине есть место для всего необходимого, еще шампанского, еще бокалов. Окна опускаются сами, стоит только нажать на кнопку, ветер развевает волосы, собранные в хвост, и они разлетаются за ней крылом и щекочут затылок. Она такая легкая, такая радостная. Словно влюблена в синеву, в небо над головой и воздух вокруг. Сванхильд Энгельсгор стоит на остановке у церкви, Нина останавливается и предлагает ее подвезти. Та охотно соглашается, грузно садится рядом и просит закрыть окна. От ветра слезятся глаза. "У нее слезятся глаза от жизни", - понимает Нина, слушая соседку. Сванхильд рассказывает об Уле и о будущем. О курсах рисования, которые придется закрыть, если не будет достаточно записавшихся. О женатом мужчине, который не хочет разводиться. Ой, ой. Что-то это напоминает Нине. Но она не может его бросить. Она любит его. Так можно с ума сойти. Да, конечно, Нина понимает.
А тут еще деньги и холодные окна, которые надо поменять к следующей зиме.
Ну, об этом не стоит беспокоиться, Нина поможет, и до зимы еще далеко. Посмотри!
На поле стоят вплотную две лошади, уткнувшись мордами друг другу в хвосты, очаровывая или удручая своим видом - это как посмотреть.
Агнес собрала букеты для каждой вазы, шиповник, ромашки и купырь; когда Юхан Антонсен приезжает в четверг вечером на бордовом "вольво", Нина сидит в холле на новом офисном стуле, на стене за ее спиной висит шкафчик с ключами, он свежевыкрашен, к каждому ключу прикреплена деревяшка, найденная на пляже, с дырочкой и выжженной цифрой. Как и в прошлый раз, ему достается первый номер. Он переодевается из костюма в джинсы и рубашку с коротким рукавом, уходит, как в прошлый раз, и, как в прошлый раз, вернувшись, заказывает горячий бутерброд с ветчиной и пиво. Так жарко, что у плиты она стоит в одной футболке. Антонсен сидит на месте Эвенсена, и тут, вечером, неожиданно появляется сам Эвенсен без ведерка. Он садится за стол Антонсена и хочет не кофе, а пива, которое ему подают. Они выпивают много бутылок пива и говорят о том времени, когда Антонсен взялся за дело Эвенсена против страховой компании, касательно потонувшей лодки. К сожалению, они проиграли. Кто-то же должен проигрывать, правда, Эвенсен? Вскоре они все же просят кофе. Кофеварка гудит. Когда Нина появляется с кофе, они приглашают ее за стол. У них странные влажные глаза. Она наливает себе кофе и садится. Антонсен берет ее чашку и протягивает под столом Эвенсену:
- Смотри, чтобы тебя никто не засек.
- Да, да.
Эвенсен наливает из блестящей бутылки, и они смотрят на Нину, как она пьет. Жидкость приятно крепкая и теплая. Вскоре она снова заправляет кофеварку, теперь это начинает ей что-то напоминать. За окном наступают сумерки, все становится серым и плывет. Эвенсен скручивает самокрутку, Юхан Антонсен курит сигариллы, Нина курит через раз - то одно, то другое. Она поднимается наверх пожелать Агнес спокойной ночи и спрашивает: "Все будет хорошо? Уже два постоянных посетителя! А осенью ты пойдешь в школу вместе с Адой. По-моему, все будет хорошо!"
Когда она спускается обратно, кажется, будто она парит над лестницей, как невидимка, будто она идет, озаренная горным свечением, только гор нет, она под водой. У Эвенсена раскраснелись щеки, седые волосы щеткой стоят над головой. Юхан Антонсен, выпивая, становится все более загорелым, он говорит, что боится проиграть завтрашнее дело. Оно касается каких-то боснийских беженцев, которые нелегально поют на улицах. Их надо защищать. Да, да, кто-то должен и проигрывать, правда, Эвенсен? Он сохраняет за собой право быть неудачником и вести безмятежную жизнь.
Когда они заканчивают, уже поздно или рано, и серый свет проясняется. Туман низко стелется над быстро дышащим морем. Велосипед Эвенсена оставил неровный след на гравии вдоль канавы, который она ровняет граблями. Она смахивает табак со стульев, стола, подметает пол, выносит чашки и кофейник. Что еще надо сделать? Ей не спится, она такая пьяная. Она ступает на мокрую траву, выросшую, пока она не смотрела, до колен, ложится в нее. Небо над ней бесшумно покрывается трещинами, из щели в облаках падает ровный свет, все набирающий силу. Тишина, сочащаяся из земли, настолько глубока, что превращается в гул, будто бы природа дает обещание! С закрытыми глазами она видит восход солнца. Не на востоке, не на западе, оно встает повсюду, будто маленькие взрывы в голове.
- Мама?
Агнес зовет ее. Нина протягивает руки вверх, выдавая себя. Агнес подходит, раздвигая траву руками при каждом шаге, сначала правой рукой, потом левой, кажется, будто она горит в ярком свете, когда она оказывается совсем близко, тень падает Нине на лицо, и Нина снова все четко видит.
- Тебе плохо?
- Нет, нет, хорошо!
- А почему ты здесь лежишь?
- Чтобы увидеть, как повсюду встает солнце. Потому что исчезли тучи, потому что мы здесь, потому что дни - это не просто мост из прошлого в будущее, потому что мы вырвались из плотного расписания и можем лежать в траве по утрам и смотреть на то, как восходит солнце, хоть каждое утро, если захотим, потому что наши окна защитят от зимы!
- Я тебя не понимаю.
- Нет, нет. Я сама с собой. И это прекрасно.
Они готовят завтрак своему единственному постояльцу, садятся рядышком на пахнущий псиной продавленный диван в гостиной и ждут. Он приходит в костюме в семь часов, через руку перекинут черный плащ, выпивает две чашки кофе, съедает два яйца всмятку, два бутерброда, машет рукой на прощание и исчезает на бордовом "вольво", прошумев по парковке. Вечером к обеду будет пятеро гостей.
Они едут в город, покупают все по списку, изрядно удлинившемуся, пока он висел на доске объявлений в кухне, еще немного шампанского на случай, если Антонсен проиграет или выиграет.
Цветы шиповника на всех ночных столиках, белье, высохшее на веревках за домом, белые скатерти и ромашки в столовой, вино.
Веселая и бойкая стайка гостей
Около шести приезжают супруги Хюсет. Относительно молодая пара в серой офисной одежде, они хотят отдохнуть от детей или, наоборот, зачать ребенка. Им достается третий номер, где они переодеваются в темно-синюю спортивную одежду, надевают темные очки и выходят на улицу. Через двадцать минут они возвращаются, поднимаются в номер, находятся там двадцать минут, потом женщина спускается и просит сигареты. К сожалению, Нина не продает сигарет, надо запомнить, она заносит сигареты в список, но у нее есть полпачки сигарилл, которые Антонсен оставил с вечера.
- Мне только штучку.
Она берет сигариллу и садится на ступеньки веранды. Сильно, затягивается и закашливается до слез. Вообще-то ей нельзя курить, говорит она. Она в принципе бросила, пытается забеременеть, как Нина и догадывалась. Муж разозлится, если увидит ее с сигаретой.
- Скажите, как услышите его на лестнице.
Конечно, Нина скажет. Она стоит перед открытым кухонным окном и режет лук.
- Я так устала.
- Так поспите немного перед обедом. Прогуляйтесь по такой-то погоде!
- Он спит, ему хорошо спится, я бы с удовольствием проспала все на свете, но тогда мне надо стать нормальным человеком.
- Хотите вина, фру Хюсет?
- Почему бы и нет? Да, спасибо.
Нина протягивает ей бокал белого вина через окно, фру Хюсет встает, берет бокал, пьет и обратно садится уже чуть расслабившись.
- Скажите, как услышите его на лестнице.
- Да, да.
Она чертит указательным пальцем по гравию, говорит, что не понимает, почему у нее не получается. Они занимаются любовью, а потом у нее тут же начинается кровотечение, разве это нормально? Кровь идет и идет не регулярно, что с ней не так, что она делает неправильно? Будто бы природа говорит, что она не соответствует требованиям.
- Вы не поможете? - просит Нина.
- Что?
Красная машина паркуется перед домом, новые гости на подходе. Фру Хюсет заходит в дом и режет лук на доске, у нее текут слезы, а Нина тем временем встречает Франсена в сливовом пиджаке и ярко-желтом шелковом шарфе, повязанным на шее, за руку он держит очень юную женщину.
- Францен, через "ц", - говорит он, - и у нее тоже.
Фру Францен хихикает и не понимает, где у нее должно быть "ц", поэтому Францен сам пишет фамилию, за себя и за нее. Им достается девятый номер в самом конце коридора, куда они поднимаются и где остаются.
Фру Хюсет разделалась с луком, Нина кидает его на сковородку, солит и перчит. Из кухонного окна она видит три красных машины, красиво припаркованных рядком. Приятное, утешительное зрелище. Фру Хюсет просит еще вина и режет грибы на доске. Она не хочет подниматься, как она говорит. Лишь бы муж не спустился и не увидел, что она выпивает. Но Нина следит. Нина слушает и держит все под контролем. Никто не ходит на втором этаже, никто не спускается по лестнице и не звонит в колокольчик, который блестит, новенький, на стойке в холле. Слышно только, как скрипит велосипед Агнес высоко на холме.
Нина кидает грибы на сковородку, солит и перчит, режет больших французских деревенских цыплят на куски нужной величины. Подъезжает еще одна машина, еще один подарок, это - бордовое "вольво" Юхана Антонсена. Номер готов. Кровать прибрана, полотенца сменены, пол подметен. Он паркуется и спускается к дому с папкой документов в руках, плащ перекинут через руку. Когда он переступает порог, Нина стоит за стойкой и держит ключ наготове в вымытых руках. Он все такой же загорелый и сиплый, только стал еще выше и еще худей.
Она поджаривает перченые кусочки цыплят на больших сковородках. Фру Хюсет купила бутылку белого вина и поднялась к мужу в третий номер, чтобы разбудить его и порадовать. Агнес собирает петрушку в огороде, когда она заходит, от нее пахнет землей, запах, избавляющий от всех страхов. Она режет петрушку на собственной доске, собственным ножом. Она собирает эстрагон в огороде и слышит из открытого окна девятого номера стоны и вздохи Франценов. Да, Агнес, вот она - жизнь. Изобильная и динамичная. Здесь в Грепане может произойти все, что угодно. Супруги Хюсет пытаются зачать ребенка в этом доме. Только подумай! И такое здесь происходит!
- Мама?
Четыре красных машины на парковке - будто бусины на нитке. Покой пятерых гостей под охраной Нины и Агнес, гости будут есть в этом доме и спать в этом доме.
Агнес режет эстрагон. Волосы темными струистыми деревцами ползут на лоб и глаза.
- Они пытаются сделать ребенка? Она так сказала?
- Да, так и сказала.
Когда владеешь пансионатом, подходишь к жизни вплотную, и это так восхитительно.
- Мама?
- Ага.
- А где меня сделали?
- Гм. Нет, мне надо подумать. Сейчас попытаюсь вспомнить. Вот, отлично, хорошо, нам надо торопиться, уже почти семь.