Я предпочел налечь на выпивку. На кухне рука потянулась к бокалу с красным вином. Вкус у вина был грубоватый, но это не помешало мне осушить три бокала в ускоренном темпе. Для моего желудка это было испытанием, - что, собственно, ждать от уксуса? - зато я приобрел хмельной кураж, столь необходимый для продолжения "светской беседы". Теперь объектом моего внимания стали женщины - разумеется, не чересчур устрашающей внешности. Так, я разговорился с Джеки, разведенной из Сакраменто ("Это сущая дыра, но мне удалось отсудить у Говарда, моего бывшего мужа, ранчо в шесть тысяч фунтов, к тому же у меня там маленькая пиар-компания, работающая на Законодательное собрание штата, и озеро Тахл неподалеку, а о салоне Лоррен я прочла в путеводителе: "Место, где каждый воскресный вечер собирается парижская богема…"; а вы, кажется, писатель… кто вас издает?… о да… о да…"). Потом была беседа с Элисон, экономическим обозревателем "Рейтер", крупной, игривой англичанкой, которая поведала мне, что ненавидит свою работу, но обожает жить в Париже ("Потому что это не вонючий Бирмингем, где я выросла"), хотя и чувствует себя во Франции "очень одиноко". Элисон посещала салон почти каждую неделю и даже с кем-то сдружилась, но так и не нашла того "особого друга", которого искала.
- Это все потому, что я чересчур собственница, - сказала она.
- Вы так считаете?
- Так сказал мой последний бойфренд. Я никому не даю свободы.
- И он был прав?
- Его жена уж точно так думала. Когда он не женился на мне - хотя дважды обещал, что оставит ее ради меня, - я прождала его весь уик-энд у его дома на Пасси. Он так и не вышел, и тогда я кирпичом разбила лобовое стекло его "мерседеса".
- Пожалуй, чересчур экстремально.
- Все мужчины так говорят. Потому что, как и он, они трусы… и говнюки.
- Рад был познакомиться, - сказал я и попятился.
- Правильно, бегите прочь, как и положено трусу с пенисом.
После четвертого бокала мне отчаянно захотелось пятого, но я боялся встретить на кухне сумасшедшую мужененавистницу из Британии. В гостиной было шумно, градус заметно повысился. Собравшиеся были увлечены разговорами, неестественно оживленными. Но меня все сильнее охватывало отчаяние - от этой фальшивой обстановки, от деревенского визга мадам, перекрывающего гул толпы, и от собственной неуклюжести, которая становилась все заметнее. Я уже ненавидел себя за то, что пришел сюда.
Почувствовав подступающую дурноту, я протиснулся сквозь толпу на балкон. Балкон был длинным и узким. Поставив бокал на перила, я глубоко вдохнул. Легче, однако, не стало - холодный ночной воздух лишь усилил головокружение. Часы показывали восемь с четвертью. Промелькнула шальная мысль: может, рвануть на сеанс в "Аккатон" или какой-нибудь другой кинотеатр, тем более что по соседству их было немало? Но даже если фильм закончится в половине двенадцатого, можно опоздать на работу. А мне меньше всего хотелось опоздать - вдруг именно в эту лунную ночь к мсье Монду явится ранний посетитель, и неведомому мне боссу настучат, что я пренебрег своими обязанностями… Если меня выгонят, придется начинать все сначала, и черт… какой вид на Пантеон открывается отсюда.
- Уверена, вы сейчас думаете: "Я заслуживаю такую квартиру, как эта".
Голос застал меня врасплох. Это был женский голос - низкий, с хрипотцой, и доносился он из дальнего угла балкона. Я обернулся, но обладательницу голоса не увидел - лишь красный огонек зажженной сигареты, смутно обозначающий силуэт.
- Вы не можете знать, о чем я думаю.
- Верно, но могу предположить, - продолжила незнакомка на французском. - Судя по тому, как вы весь вечер маетесь, совершенно очевидно, что вам здесь неуютно.
- Вы наблюдали за мной весь вечер?
- Не обольщайтесь. Просто иногда вы попадались мне на глаза, и вид у вас был несчастный. Потерявшийся мальчик, безуспешно пытающийся завязать беседу с женщинами. Потом он ищет спасения на балконе, любуется Пантеоном и мечтает, мечтает…
- Что ж, спасибо за попытку создать мой психологический портрет, но, с вашего позволения, я, пожалуй откланяюсь.
- Вы всегда так бурно реагируете на невинное подшучивание?
Я уже сделал шаг в сторону двери, но решил ответить:
- Подшучивание со стороны совершенно незнакомого человека мне непривычно.
- Думаю, вся проблема в том, что вы с трудом понимаете шутки со стороны женщин.
- Большое спасибо за очередную пощечину.
- Вот видите, я угадала. Всего несколько реплик, и вы тут же ощетинились.
- Возможно, потому, что я не любитель подобных игр.
- А кто здесь играет?
- Вы.
- Это что-то новое, а я-то думала, что всего лишь поддразниваю вас… флиртую, если вам так больше нравится.
- У вас своеобразные представления о флирте.
- Вот как? Ну а что для вас флирт? Попытки завязать умный разговор с чудовищем вроде Элисон?
- "Чудовище" - явное преувеличение.
- Умоляю, только не говорите, что готовы защищать ее после того, как она вас опустила…
- Она этого не делала.
- Ну, значит, мне показалось. "Трус с пенисом" - моему, это не слишком повышает самооценку.
- Откуда вы знаете, что она так сказала?
- Я была на кухне в это время.
- Я вас не видел.
- Вы были так увлечены беседой с этой психопаткой, что даже не заметили меня.
- И вы слышали все, о чем мы говорили?
- Именно.
- А разве вам мама не говорила, что неприлично подслушивать чужие разговоры?
- Нет, не говорила.
- Прошу прощения, - неожиданно сказал я.
- Я кажется сморозил глупость.
- Вы всегда так самокритичны?
- Думаю, да.
- Это потому… позвольте, я угадаю… вы пережили страшную катастрофу и с тех пор сомневаетесь в себе?
Молчание. Я вцепился в перила и, больно закусив губу, подумал: почему, черт возьми, любой может прочитать меня как открытую книгу?
- Простите, должно быть, я что-то не то сказала… - донеслось до меня.
- Нет… вы попали… прямо в яблочко.
Сигарета полыхнула в последний раз и упала на пол. Незнакомка вышла из тени и приблизилась ко мне. В лунном свете я наконец смог разглядеть ее. Это была женщина явно перешагнувшая порог среднего возраста, но все еще bien conserve. Среднего роста, с густыми каштановыми волосами, облагороженными хорошей стрижкой. Изящная талия, бедра с намеком на полноту. Когда свет скользнул по ее лицу, я заметил зарубцевавшийся шрам на ее шее… наследие какой-то хирургической операции, в этом не было сомнений. Двадцать лет назад мужчины назвали бы ее сногсшибательной, а не просто красивой. Но она до сих пор была хороша. Ее кожа, хотя и гладкая, была подернута сеточкой морщин вокруг глаз. Но это не уменьшало ее привлекательность, скорее усиливало ее.
- Вы много пили, - сказала она.
- Надо же, вы, оказывается, tres perspicace.
- Нет, просто я всегда вижу, когда мужнина пьян.
- Хотите письменного признания?
- Знаете, это не преступление. По правде говоря, я одобряю, когда мужчина пьет. Особенно если он это делает, чтобы заглушить боль прошлого.
- Алкоголь не заглушает боль. Он просто вырубит память… до следующего утра Ничего не забывается. Ничего.
- Ну, это какой-то манихейский взгляд на мир.
- Нет, это просто манихейский взгляд на самого себя.
- Вы не слишком-то довольны собой, не так ли?
- Кто вы, черт возьми?
Она игриво улыбнулась, в ее глазах зажглись озорные искорки. И мне вдруг захотелось переспать с ней.
- Кто я? Я - женщина, которая в настоящий момент стоит на балконе в Шестом arrondissement, смотрит на Пантеон и беседует с американцем, явно запутавшимся в жизни.
- Могу я поцеловать подол вашей shmatte, доктор Фрейд?
Она снова закурила и произнесла:
- Shmatte. Это иудейское слово. Вы еврей?
- Моя мама была еврейкой.
- Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…
- Как триппер.
- А другая ваша половина? - спросила она.
- Унылый среднезападный конгрегационалист.
- Так вы считаете своего отца скучным человеком?
- Вы задаете много вопросов.
- Кажется, вы не прочь на них ответить.
- Я не люблю говорить о себе.
- Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.
- Какая оригинальная мысль.
- Я рада, что вы так думаете.
- А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…
- Нет, - сказала она, - но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.
- Вам известно, что я преподаватель?
- Нет, просто догадка. И ваша область…
- Кинематограф. Была. Я больше не преподаю.
- Вы потеряли работу?
- Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?
Улыбка.
- "Нет" на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.
- А каким словом обозначается "чушь" в вашей стране?
- Двумя словами: buta beszed.
- Вы из Восточной Европы?
- Браво. Венгерка.
- Но ваш французский… он безупречен.
- Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.
- Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.
- Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.
- Вы выглядите потрясающе для своих лет.
- Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.
- У вас с этим проблемы? - спросил я.
Она коснулась моей руки двумя пальцами.
- Ни в коем случае.
- У вас есть имя?
- Есть.
- И…
- Маргит, - произнесла она, отделяя один слог от другого.
- А фамилия?
- Кадар.
- Маргит Кадар, - с трудом выговорил я. - Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?
- Да, - кивнула она, - коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.
- Выходит, Кадар - довольно распространенная фамилия в Венгрии?
- Я бы так не сказала. А у вас есть имя?
- Вы пытаетесь сменить тему.
- Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.
Я назвал себя и добавил:
- Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.
- Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри? Но вы тоже говорите на очень приличном французском.
- Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.
- Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…
- Джордж Оруэлл?
- Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.
- Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?
- Да, именно это я и имею в виду.
- Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.
- Не совсем, - сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.
- Что вы хотите этим сказать?
- Только то, что сказала: не совсем.
Тон моей собеседницы был спокойным, но достаточно твердым - намек на то, что ей не хотелось развивать эту тему. Поэтому я не стал настаивать и предложил другую:
- Единственный венгерский анекдот, который я знаю, принадлежит Билли Уайлдеру. Он сказал: "Во всем мире только венгр способен зайти следом за вами в дверь-вертушку и выйти первым".
- Вы действительно специализируетесь в кинематографе.
- Это было раньше.
- Хорошо, дайте-ка угадать… Вы пытаетесь стать романистом… как половина присутствующих в этом… театре абсурда.
- Да, я потенциальный писатель.
- Потенциальный? Почему вы себя так называете?
- Потому что я еще ничего не опубликовал.
- Вы пишете почти каждый день?
- Каждый день.
- Значит, вы писатель. Потому что пишете. Действительно пишете. Вот в чем разница между настоящим художником и позером.
Я благодарно коснулся ее руки:
- Спасибо за эти слова.
Она пожала плечами.
- А вы? Чем занимаетесь вы? - осмелился спросить я.
- Я переводчик.
- С французского на венгерский?
- Да, и с венгерского на французский.
- Работы много?
- Работаю. В семидесятых и восьмидесятых был завал, французы гонялись за современными венгерскими авторами… Да, понимаю, это звучит комично… но одно из немногих качеств, за которые я всегда уважала французов, это их любознательность в культуре.
- Одно из немногих?
- Именно это я и сказала.
- Выходит, вам здесь не нравится.
- А вот этого я не говорила. Я просто сказала…
- Я помню, что вы сказали. Но в ваших словах намек на глубокую антипатию к этому месту.
- Это не антипатия, двойственное отношение. В конце концов, что плохого в том, что испытываешь двойственное отношение к стране, работе, супругу, даже к лучшему другу?
- Вы замужем?
- А вот теперь, Гарри, хорошенько подумайте. Будь я замужем, стала бы я убивать время в этом салоне?
- Ну, если вы несчастливы в браке…
- Я бы просто завела любовника.
- У вас есть любовник?
- Могла бы иметь… если бы попался достойный.
Я почувствовал, что напрягся. Встретив ее улыбку, я снова коснулся ее руки. Она тотчас отстранилась.
- С чего ты взял, что речь о тебе?
- Чистое самомнение.
- Прекрасный ответ, - сказала она и сама взяла меня за руку.
- Так у вас действительно нет мужа?
- Зачем тебе это знать?
- Праздное любопытство.
- У меня был муж.
- И что случилось?
- Это долгая история.
- Дети?
- Была дочь.
- Понимаю.
- Нет, - сказала она. - Не понимаешь. Такого никто никогда не поймет.
Молчание.
- Извините, - сказал я. - Я не могу себе предстать, каково это…
Маргит прижала палец к моим губам. Я поцеловал его. Несколько раз. Но когда мои губы скользнули вниз по руке, она прошептала:
- Не сейчас, не сейчас…
- Хорошо, - прошептал я в ответ.
- Так когда твоя жена развелась с тобой?
- Хороший вопрос, чтобы испортить настроение…
- Ты же спрашивал, есть ли у меня муж, дети. Думаю, это дает мне право спросить тебя…
- Она ушла от меня несколько месяцев назад. Развод в стадии оформления.
- И сколько у тебя детей?
- Как вы догадались, что у меня есть дети?
- По тому, как ты смотрел на меня, когда узнал, что я потеряла дочь. Я сразу поняла, что ты отец.
- Вы так и не оправились после этого? - спросил я.
- Нет, - прошептала она, потом повернулась и потянула меня к себе. Мое колено оказалось между ее ног, пока она расстегивала мне рубашку, я сжимал ее ягодицы. Мы отступили к стене. Ее рука скользнула в мой пах, я почувствовал, что напряженный пенис про застежку молнии. Но… на этом все закончилось. Стоило мне задрать ей платье, как она вдруг отстранилась:
- Не здесь…
- Тогда где?
- Я живу недалеко отсюда… Но не сегодня.
- Только не говори, что у тебя сегодня другое свидание.
- Просто есть дела.
Я взглянул на часы. Половина десятого.
- Я сегодня тоже не смогу. В полночь мне надо на работу.
- Что у тебя за работа?
- Я ночной сторож.
- Понятно, - сказала она и полезла в сумочку за очередной сигаретой.
- Просто нужно оплачивать кое-какие счета.
- Ну, я и не думала, что ты работаешь ради интеллектуальной стимуляции. Так что ты сторожишь?
- Меховой склад, - соврал я, зная, что за углом моего дома, на Фобур-Пуассоньер, как раз есть такой.
- Как тебе удалось занять столь необычный пост?
- Это долгая история.
- Это понятно, - сказала она, прикуривая сигарету от маленькой старомодной зажигалки. - Где ты живешь?
- Какой-нибудь чердак на канале Сен-Мартен?
- Если я работаю ночным сторожем…
- Ты охраняешь меховой склад, тогда это должно быть в районе улицы де Птит Экюри.
- Эта улица идет параллельно моей.
- Улица де Паради?
- Я поражен…
- После сорока пяти лет постоянного проживания в городе не просто узнаешь его… ты видишь его насквозь.
- Или он видит тебя насквозь?
- Точно. У тебя есть ligne fixe?
- Нет.
- Значит, ты живешь в chambre de bonne?
- Ты быстро все улавливаешь…
- Если у тебя нет ligne fixe, значит, с тобой трудно связаться. Но сегодня у всех есть portable.
- Кроме меня.
- И меня.
- Ты, случайно, не из луддитов?
- Просто не вижу необходимости круглосуточно находиться на связи. Но если ты захочешь найти меня…
Она полезла в сумочку, достала визитку и вручила мне.
Я прочел:
Маргит Кадар
Переводчица
13, улица Линне
75005 Париж
01.43.44.55.21
- По утрам лучше не звонить, - сказала она. - Я сплю часов до трех. А вот после пяти вечера - самое оно. Я, как и ты, приступаю к работе в полночь.
- Самое плодотворное время для тех, кто пишет, n’est-ce pas?
- Ты пишешь, я перевожу. Знаешь, как говорят про перевод: это преобразование утренних слов в слова вечерние.
- Я позвоню, - сказал я.
- Буду ждать.
- Я подался вперед, чтобы снова поцеловать ее. Но она жестом остановила меня:
- A bientot…
- A bientot.