- А как ты определишь, от водки это или нет?
Вова принялся рассуждать, как можно безошибочно определить, от чего блюёшь, а Митя отправился на вход менять вчерашнюю смену. На ступеньках стоял новенький, чьё имя Митя никак не мог запомнить уже вторую неделю, с вчерашней щетиной на щеках и красными от плохого сна глазами. Вообще-то спать ночью разрешалось: банк всё равно сдавался на сигнализацию, - но запрещались раскладушки, матрасы и использование в качестве лежанки столов в кабинетах. Учитывая запреты, для сна оставались лишь составленные вместе стулья и мягкие кресла в операционных залах. Новеньким, обычно несколько первых месяцев, приходилось довольствоваться стульями. У остальных в укромных закоулках - нычках - как то: в пожарных щитах, за шкафами, под лестницами, - давно было припрятано что-нибудь мягкое. В независимости от того, что это было - сохранившийся с армейской службы бушлат или настоящий матрас - называлось это шкурка. Но как и в тех, настоящих казармах, свою "шкурку" и "нычку" ещё нужно было заслужить.
Оставшись один, Митя поправил оттянутый кобурой ремень и вдохнув пару раз студёного воздуха, вошёл вовнутрь, в крохотный мраморный вестибюль. Здесь, в углу, который гирляндами по три штуки сплошь закрывали аж шесть батарей, он вполне мог рассчитывать на несколько минут уютного одиночества. Он любил такой уют на бегу, сочинённый в первом подвернувшемся месте.
Митя вытянул спину вдоль батарей, прикрыл глаза и представил себя сидящим за столиком "Аппарата".
…Он поставил перед каждым порцию водки с тоником и сел. В "Аппарате" было шумно. Музыкальный центр качал армянскую музыку. Гуляли родственники Арсена: у его троюродного племянника в Ереване родился сын. Блюз их интересовал мало, хотя Арсен уверял, что можно будет играть обычный репертуар. Стали просить шансон, но шансон ребята не играли принципиально - так решили, "дабы не пополнять список безликих кабацких групп", как сказал Генрих - и после нескольких исполненных мелодий музыканты сошли в зал. По той же самой причине - дабы не пополнять список безликих - группа до сих пор не имела названия, ни одно из предложенных Генриху не нравилось.
- Сегодня я пью, - заявил Стас. - И если они попросят сыграть, имейте в виду, я играю только "Собачий вальс".
Он выглядел огорчённым: вряд ли Арсен заплатит им за этот вечер, в который они отыграли не больше получаса.
- Может, всё-таки поработаем? - предложила без всякого энтузиазма Люся.
- Да брось ты! - отмахнулся Стас. - Сказали же тебе: что-нибудь понятное.
- "Мурку" давай, "Мурку", - огрызнулся Витя-Вареник, намекая на сцену из фильма "Место встречи изменить нельзя".
Люся вопросительно кивнула в сторону парочки, рассаживающейся за самым неудобным столиком напротив подиума. Судя по тому, как удивлённо осматривали они зал и пустой подиум с закрытым пианино и зачехлённой гитарой, эти двое пришли слушать блюзы.
- Для них? - Стас прищурился, всматриваясь в посетителей сквозь низкий свет и табачное марево. Мужчина как-то излишне аккуратно раскладывал на столе сигареты, зажигалку, ставил пепельницу строго в центр. Женщина, приподняв подбородок, вертела головой: здесь приносят, или надо самим подходить?
- Не-ет, - заключил Стас, изучив их. - Любовники от скуки. Они меня не возбуждают.
Генрих поставил локти на стол. Видно было, что в нём шевелится какая-то мысль, вовсе ему не безразличная, и это само по себе настораживало. С Митей он спорил охотно. Особенно, если рядом была Люся. Да, так оно и оказалось: Генрих решил поспорить.
- А всё-таки, ты не прав, - обратился он к Мите.
На него зашикали все разом, даже Витя-Вареник, развалившийся в глубине ниши, в знак протеста мотнул головой.
- Бросьте, - взмолилась Люся. - Всё равно ни до чего не договоритесь.
Обычно во время таких споров она уютно садилась возле Мити и сидела, не говоря ни слова. И было трудно понять, слушает ли она, или просто наблюдает за спором, как наблюдают за огнём или за чужой работой. Но Генрих был настроен на битву, Генрих выставил палец вверх:
- Минуточку! Я хочу разобраться.
- Как тогда, в Питере? - сказал вдруг Витя-Вареник, качнувшись на стуле.
Его реплика притормозила затевающийся спор.
Все знали, о чём идёт речь. Витя-Вареник вспомнил о той поездке на Фестиваль блюза, когда они влипли в историю с толстолобиками и когда он, собственно и стал Витей-Вареником. Тогда в гостинице, после того, как Генрих решил выяснить у больших ребят, занявших их забронированный номер, почему они так себя ведут - как-то очень естественно, как вспышка зажигалки после просьбы прикурить, началась драка, больше походившая на избиение младенцев. В самый критический момент из распахнувшегося лифта с огромным подносом свежевылепленных, присыпанных мукой вареников, вышла гостиничная повариха. Что занесло её на этаж, куда и откуда она направлялась с парой сотен сырых вареников, осталось загадкой. Ей бы обратно в лифт и дёру, но она как была, с подносом, шагнула к побоищу и очень строго крикнула:
- А ну, перестать!
Толстолобики к этому моменту добили музыкантов. Генрих истекал кровью, Витя пытался выползти из-под перевёрнутого дивана, которым его накрыли - но тщетно: габаритный тип прыгал на диван, и вгонял Витю обратно. Один Стас кое-как отбивался сорванной со стены репродукцией "Девочки с апельсинами", разбрасывая вокруг осколки стекла. Зычный окрик поварихи заставил всех обернуться. В этот-то миг Витя вырвался из своего диванного плена, и выхватив у поварихи поднос, атаковал им врага. Вареники полетели фонтаном по холлу, взмыло мучное облако, и поднос мелькал, как щит Ахилла.
- В лифт! - кричал Витя. - В лифт!
Они спаслись бегством. На улице Витя остановил проезжавшую мимо машину, наклонился в салон и спросил, с трудом переводя дыхание:
- Шеф, на вокзал?
Но водитель молчал, глядя на Витю широко раскрытыми глазами.
- На вокзал, - настаивал тот.
И тут Люся, услышав топот за спиной, крикнула, торопя его:
- Витя, вареник! - и указала на его лоб, по которому от виска до виска был размазан вареник.
…Видимо, каждый из музыкантов вспомнил эту историю - их первую и последнюю попытку войти в высшее общество.
- Да, Витюш, - сказал Стас. - Он тогда здорово разобрался. Саксофона жалко.
Но Генрих не стал отвлекаться на анекдоты.
Генрих не спеша отпил из своего стакана. Водка-тоник - непременная смесь во время их битв. Стоит разгореться очередному спору, как кто-нибудь говорит: "Стоп. Я пошёл". Или встаёт молча и направляется к бару. И спорщики ждут, как разведённые по углам боксёры. Сегодня это была четвёртая порция, но спор забуксовал и утих, а Генрих не может бросить дело незаконченным. Генрих - революционер без революции. В каждом его жесте и выражении лица просвечивает критическое недовольство окружающим его миром. Ему бы в пекло, на рожон. Но он играет блюз.
- Вот ты говоришь, всё из-за того, что мы лишены культурной традиции, так? - Генрих по-дирижёрски повёл рукой. - Что советское-де схлынуло, а русского под ним не обнаружилось.
- Верно, - коротко подтвердил Митя, будто отвечал на вопрос учителя. - Говорю так.
А всё-таки, хоть и был Генрих пианист и даже иногда композитор, хоть и сиял харизмой и холёными ногтями, Люся сидела не возле него, а возле охранника Мити.
- В чём же она, русская традиция? Кто и когда её щупал?
- Я, - встрепенулся заскучавший было Стас. - В прошлую субботу. И, верите, опять до половины третьего. До пол-третьего! Сам себе удивился. Такая тр-р-радиция, знаете, мощная… - он изобразил эту мощь растопыренными локтями.
Но Генрих бровью не повёл. Он чётко держал цель. На Люсю он не смотрел. И поскольку то было единственное направление, которого избегали его разгоревшиеся глаза, Стас и Витя, восполняя этот пробел, вместо него посматривали на Люсю после самых удачных его реплик. Но Люся, казалось, больше не слушала их спор. Она наблюдала за торжеством по поводу рождения в далёком Ереване мальчика, которого нарекли Георгием. Как раз сейчас гостей обходили с подносом и они выкладывали на него эффектными, как бы пританцовывающими жестами купюры.
- Справься у Радищева по поводу русской традиции, - говорил Генрих. - Перечитай Бунина. "Деревню" его, например. Пьянство на обочине катастрофы - вот в чём она, русская традиция. В отсутствии традиций. Разве катастрофа может быть традицией?
- Ну уж нет, - запротестовал Стас, почему-то обращаясь непосредственно к Люсе. - А община? А граф Лев Николаевич?!
- Миф это, про общину, и граф Лев Николаевич - тот ещё сказочник, - забывшись, Генрих отхлебнул водку-тоник шумно, как чай. - Ведь это научили нас так думать. А на самом-то деле Пётр одно только указы издавал, чтобы русские купцы в артели сбивались, дабы иноземцам, - он махнул в сторону гулянки, - противостоять сподручней было. Без толку! Традиция…
В зале раскручивался праздник: новоиспечённый отец произнёс благодарственный тост и под подбадривающие крики осушал хрустальный рог, который по мере того, как поднимался остриём к потолку, терял дрожащий в нём рубиновый цвет.
Митя обречённо вздохнул: ещё один раунд.
- Сам подумай, - сказал он. - Ведь это ты судишь. Отсюда, извне, спустя столетия судишь. Я вот что говорил: только извне традиция хороша или плоха. Только извне и можно вообще её судить. Тому, кто там, внутри, она просто дана. Ему не нужно сверяться, хороша она или плоха. Ты же не рассуждаешь, хорошо ли ребёнку в утробе, не тесно ли ему там, не темно ли. Плохо без традиции. Потому что пусто.
Генрих откинулся на спинку и уставился на Митю, всем своим видом давая понять, что тот сказал откровенную глупость.
- Ого! Что такое ценное, например, потеряли мы, русские? За что нужно было бы держаться зубами? Я тебе скажу! - он выдержал паузу как перед заключительным аккордом. - Мы не потеряли, мы - освободились. Вот только теперь, от всего окончательно освободились - наконец-то чистый лист перед нами. Перед кем-то этот чистый лист был положен в десятом веке, перед кем-то в семнадцатом. А нам выпало сейчас. Пиши, дерзай.
Стас и Витя посмотрели на Люсю, будто спрашивая её мнения. Но она была занята другим. Вытянув ноги на соседний стул, Люся потягивала из своего стакана и смотрела в сторону, на танцующих родственников Арсена, ладони которых кружились над головами, будто брошенные по ветру листы бумаги.
- Вот ты свободен, - продолжил Генрих, обращаясь к Мите, - иди куда хочешь! Что же тебя напрягает, какая такая пустота?
- Но куда? Идти куда? Вот ты - куда хочешь? Если нет внутри никакого направления… Понимаешь, как перелётные птицы находят нужное место за тысячи километров. В любую погоду. В них чувство направления. Вот и традиция - то же самое. Нет никаких знаков, бездна вокруг и туман - но человек чувствует, куда ему нужно. А мы всё наугад - как врач районной поликлиники - "а что, если так?". В нас не осталось этого чувства направления. Поэтому нас и гонят как стадо, с пастбища на пастбище.
- А было оно когда-нибудь? Чувство направления?
Митя покачал головой.
- Может быть - может быть, и не было. Я не знаю. Не могу понять. Только знаю, что наугад получается дерьмово: то СССР, то СНГ!
Генрих спокойно, выдержав паузу, положил ногу на ногу, поправил штанину, защипнув и оттянув её аккуратно за стрелку. Впервые за вечер он посмотрел на Люсю, но тут же с ещё большим воодушевлением набросился на Митю.
- Странный ты, Митя, человек, - сказал он. - Ты сочиняешь свою собственную Россию. Ты былинщик какой-то. Традицию русскую сочиняешь. Ельцина вот поносишь, будто он тебе в борщ плюнул. Пропил страну, развратил! За что ты его казнишь? Когда Россия была другой? Когда была трезвой? Не ленивой? Не кровавой когда была?
- Всегда хотела.
- Но не могла, да?
- А что, если в этом и есть русская традиция? В этом желании? В попытке преодолеть самоё себя…
Генрих удивлённо развёл руками, готовый выпалить очередную убийственную реплику, но Люся толкнула Митю плечом:
- Вон Олег твой явился.
Спор прервался. Митя долго не мог найти его взглядом, хоть тот стоял в дверях. Наконец, увидел, приподнялся и помахал ему рукой. Олег стремительным шагом двинулся в их сторону. "А всё-таки есть в нём что-то от того Чучи, - подумал вдруг Митя, глядя, как он идёт, вытянувшись по струнке, будто с большущей линейкой, привязанной к спине, как механически раскачиваются руки".
- Твой Проблемоуладчик? - усмехнулся Генрих. - Ещё одна традиция?
Люся показала Генриху кулак. Митя лишь отмахнулся.
- Чёрт побери, Генрих, - буркнул Стас, - это ниже пояса!
Митя познакомил Олега со всеми. Каждый попытался потвёрже перехватить его юркую ладонь. Стас, встав для знакомства, не стал садиться и отправился к бару со своей коронной репликой:
- Кому-чего-сколько?
Мужчины заказали водки, Люся попросила сока. Олег пить решительно отказался:
- Я на секунду, - сказал он и твёрдо поджал губы. - Переговорим, и я отчалю. Новый год на носу, а после начнётся! Выборы же будут. Бирюков баллотируется.
Повисла неуклюжая пауза. Слова "выборы" и "баллотируется" прозвучали как-то неуместно - у Генриха, Вити-Вареника и у Люси на лицах отразилось некоторое напряжение. Будто к ним внезапно обратились на незнакомом языке. Олег многозначительно посмотрел на Митю. Митя встал, следом встал Олег, и они пошли к выходу. Люся подала ему вдогонку пальто:
- Холодно там.
Парочка за столиком перед подиумом потягивала красное вино. Мужчина пытался говорить.
На улице оказалось действительно холодно, но зато спокойно. Настал благословенный момент, когда вечерний час пик иссяк, гул и рык сменились размеренным урчанием. Лёгкие жадно потянули прохладный воздух.
- В общем, дело обстоит так, - сказал Олег. - Всё будет готово через неделю. Через неделю пойдём за твоим паспортом в ОВИР.
Митя смачно вдохнул. "Теперь спроси, сколько это будет стоить".
- И сколько это будет стоить? - спросил он, стараясь, говорить спокойно.
- Четыреста, - сказал Олег. - Вообще-то это сейчас штуку стоит. Но поскольку я обратился…
- Я знаю, знаю, - поспешил заверить Митя. - Штуку стоит, знаю.
Митя опасался, что после горячего спора с Генрихом, после ехидной реплики по поводу "проблемоуладчика" ему будет трудно обсуждать с Олегом подобные вещи. Но к счастью, ничего такого он не почувствовал, и довольно легко переключился с рассуждений о русской традиции на разговор о размере взятки.
- Причём деньги нужны завтра. Завтра днём он ждёт меня с деньгами.
Митя по инерции кивнул головой:
- Завтра.
Олег подтвердил:
- Завтра.
Митя снова кивнул.
- Слушай, - сказал он, немного смущаясь. - А нельзя разве потом деньги, после того, как? Ну… утром стулья, вечером деньги?
- Нет.
Олег стоял, глядя Мите в глаза. Митя смущался.
- Ты в чём-то сомневаешься? - сухо спросил Олег.
- Нет, нет, - сказал Митя. - А ты сам уверен в этом человеке?
- Я? На все сто, - он порывисто сунул руки в карманы. - Ты ведь не первый. К нам уже обращались с этой проблемой. Но твои сомнения я понимаю. К нам обращались и люди, которых кинули в такой же точно ситуации. И мы им помогали. Да что за примером далеко ходить!
Руки его выпорхнули из карманов брюк, отогнули полу пиджака, вытащили паспорт. Митя рассеяно посмотрел в раскрытый перед ним паспорт. В вечернем синем сумраке он разглядел прямоугольный контур штампа.
- У меня жена как ты досиделась, - сказал Олег, пряча паспорт. - Пришлось суетнуться. Свадьба у нас была семнадцатого декабря, а паспорт ей выписали через неделю, но задним числом, шестнадцатым. Схема тут отлаженная. Но я точно так же платил вперёд, - Олег пожал плечами, снова сунув руки в карманы. - И Фомичёв сказал: "Извини, Олег, но в этом деле своих не бывает. Не я завёл этот порядок, не мне и отменять". И он прав. Ты же не стулья, в самом деле, покупаешь.
…От столика к столику сновали нанятые по случаю женщины, которые должны перемыть посуду. То тут, то там позвякивали складываемые в горки тарелки и бокалы.
Люся пристально смотрела в Митин профиль. Он заметил, но так и сидел, уставившись в зал. Был вечер субботы. Банк, в котором Митя хранил деньги, в выходные не работал. Единственным человеком, у кого можно было занять денег, была Люся.
- Что он сказал? - спросила Люся, придвигаясь к его плечу.
- Всё нормально.
Ванечка-Ванюша, у тебя теперь, должно быть, совсем мужское рукопожатие. В последний раз, когда я держал твою руку, я сжал её - и пальчики собрались в кучу. Как мы поздороваемся? Пожмём друг другу руки или обнимемся?
Стас принёс водки с тоником. Они с Генрихом затеяли спор о том, европейцы мы или азиаты.
- Ну что? - снова спросила Люся, подсев поближе. - Колись. Что он сказал?
- Сказал, деньги надо отдать вперёд. Завтра днём. Четыреста долларов. Банк завтра закрыт…
Некоторое время Митя с Люсей сидели молча. В зале совсем стихло, гости расходились.
- Мить, это ерунда. Деньги ты можешь взять у меня, - сказала Люся. - У меня на "пластике". Завтра утром снимем в банкомате.
Хаускипер
То, что Ваня забыл поздравить его с днём рождения, самым естественным образом должно было бы обидеть Митю. Но кое-что он запретил себе раз и навсегда, и главное - он никогда не должен был обижаться на Ваню и звонить ему сам. Два дня он терзался страхом, не случилось ли чего в их норвежской столице, не вляпался ли глупый город Осло в какую-нибудь жуткую историю, не налетел ли ураган, сдиравший крыши как пивные крышки. Но нет, в новостях про Осло, да и в целом про Норвегию - скучную подмороженную Норвегию - ни слова. Тогда он решил, что неприятности обрушились непосредственно на семью Урсус, и не удержавшись, набрал номер. К трубке подошёл Кристоф, энергичный и вежливый, совсем не похожий на свою уксусную фамилию - и Митя, так и не сумев выцедить из себя ни слова, нажал на рычаг.
…Ваня позвонил рано утром тридцать первого декабря.
Митя собирался на работу. Новогодняя смена выпала Толику, но он его подменил - чтобы не ломать голову над тем, как убить эту ночь, неизбежно заражающую праздничной горячкой.
- С наступающим! Боялся, что не застану тебя. Вдруг ты куда-нибудь уйдёшь отмечать?
- Привет. И тебя с наступающим. Ну что, вы там в своём Осло празднуете, как положено, нет?
- Празднуем. Мама всегда празднует. А соседи нет, конечно.
- Молодец мама. Праздники, они лишними не бывают. Да, сынок?
- А? Да…
- Что маме подаришь?
- Я? Нет, подарки на Рождество, а на Новый год… нет.
- Ну что ж, сынок, мне пора бежать. Передавай мои наилучшие пожелания, исполнения-осуществления, свершения намеченного. Обнимаю. Скоро увидимся.
- С Новым годом.
- С Новым годом, сын.
Про день рожденья Ваня не вспомнил.