Раскрыв обе ладони, сжав их в кулаки, уронив кулаки на колени, Митя всё будто разгонялся. Сказал наконец:
- Э… - снова разжал кулаки. - Что рассказывать? Вы же догадались. Представлялся Вашим заместителем, обещал помочь с паспортом. Мы вместе учились, ну и… Словом, вот… кинул меня.
- На сколько?
- Четыреста долларов.
- М-м, - Бирюков кивнул, словно внёс цифру в нужную ячейку. - А что, говоришь, у тебя с паспортом?
Опять предстояло объяснить, каким образом он перестал быть гражданином России, рассказать про закон с сюрпризом. У него давно выстроился дежурный рассказ, коротенький, но детальный. Но вдруг Митя почувствовал, что не сможет ещё раз повторить свою историю. Он всё-таки попробовал:
- Я живу в Ростове с восемьдесят седьмого года, родился я в Грузии, тогда это была одна из союзных… - но нет, не сможет. Даже если бы у Бирюкова в ящике стола лежал паспорт на имя Дмитрия Николаевича Вакула, и нужно было бы лишь отбарабанить всё как стишок в садике, чтобы получить положенную награду - не смог бы.
Митя поднялся. Во взглядах, пойманных им с разных концов комнаты - какими бы разными они ни были, серьёзными или весёлыми - посверкивало одинаковое чувство собственного превосходства. В этих взглядах так ясно читалось самое страшное в сегодняшней жизни обвинение. "Да, - мысленно сознался Митя. - Я лох".
- Наверное, я пойду.
Кресло под Бирюковым скрипнуло, как бы удивляясь вместе с ним.
- Как - пойдёшь? Да погоди ты, мил человек, ты же сам ко мне пришёл. Сказал "а", говори "б". Я же должен знать, что на моей территории творится, - он указал на кресло, с которого только что поднялся Митя. - Сядь, расскажи не спеша. Разберёмся. Я тебе помогу. Надо помочь человеку, - приказал он Косте. - Что ж эта каналья моим именем торгует!
Костя кивнул. Бирюков снова сказал Мите:
- Я тебе помогу. Только не сейчас, хорошо? Подожди маленько, пока выборы пройдут. А с Олежкой мы разберёмся.
Митя ещё раз окинул взглядом помещение. Перед ним поплыла ещё одна картинка, на этот раз в стиле "Чикаго тридцатых": он в плаще с поднятым воротником, в широкополой шляпе, с автоматом "Томпсон" на коленях, в блестящей чёрной машине, медленно подъезжающей к идущему по тротуару Олегу. И в каждом переулке, прислонившись плечом к стене, стоят старички в наглаженных советских костюмах, в отполированных, но в тех же стоптанных туфлях, и делают вид, что читают "Капитал".
Усмехнувшись тому, что только что сам же и навоображал, Митя бросил:
- Извините за недоразумение, - и пошёл к двери.
Бабки выбить не каждому дано
Серые предрассветные улицы бежали в окнах. На Ворошиловском возле торговых ларьков вяло разворачивалась торговля. Торговцы, на лицах которых отпечаталось всё их отношение к работе этим неприятным утром, в тулупах, с сигаретами и пластиковыми дымящимися стаканами в руках, наблюдали, как грузчики подкатывают к палаткам тележки с товаром. Грузчики, вытягиваясь параллельно асфальту, толкали тележки и выдыхали густой серый пар. Светло-серый иней покрывал тротуары и края дороги там, где его не доставали покрышки.
Иногда рассеянный утренний взгляд выхватывал какого-нибудь одинокого прохожего, сутулящегося под пронизывающим ветром. Тогда, сопровождая его взглядом до тех пор, пока тот не смешивался с быстро удаляющимися серыми тенями, Митя пытался его досочинить. Глядя на убогую одежду, на картонное бессмысленное лицо за воротником, успевал представить, как работяга отлипал от подушки, нащупывая кнопку орущего будильника, как он завтракал, глядя сквозь тарелку - и как придёт сейчас в грязный серый цех, и пожмёт много рук, и переоденется в грязное, и потом будет долго подступаться к началу работы. Прохожий скрывался из виду, а Митя возвращался к своим мыслям.
"Восьмёрка" дребезжала на колдобинах. Это дребезжание раздражало Толика. Они почти добрались до места. Остановившись на светофоре, Толик повернул голову и посмотрел пристально, будто хотел в последний раз убедиться, что Митя не передумал. И уловив это его движение, Митя обстоятельно и проникновенно выругался по поводу погоды.
Признаться Толику во всём, что случилось, было непросто. Митя поначалу не собирался никому рассказывать. "Табу", - постановил он и в который раз пожалел, что не умеет отбрасывать хотя бы самые небольшие куски памяти, как ящерица - хвост. Но потом, сидя вдвоём с Толиком перед мониторами, в которых подъезжали и отъезжали серые и чёрные машины, банковские девушки беззвучно проходили по бетонным ступенькам, Митя вдруг крякнул и одним духом выложил ему всё. Дослушав его, Толик многозначительно молчал. Было слышно, как тихонько, по-стрекозьи, зудят мониторы. Звук этот был Мите настолько родным - впрочем, как и всякому охраннику - что обычно он его не замечал, как не замечают собственного дыхания. Но ту тишину следовало чем-нибудь заполнить. Митя вспомнил, как однажды Толик тоже делал одно неприятное признание. Перед тем он пару дежурств ходил мрачный, чуть не подрался с Сапёром, и вообще был не похож на себя. А потом, точно в такой же обстановке, перед этими же зудящими мониторами, признался ему в том, что у него простатит, и он начал посещать лечебные массажи - в этом месте он вздрогнул. И Мите показалось, когда он закончил свой рассказ про паспорт и они сидели, смотрели немое кино в мониторах, что Толик тоже вспомнил про свой простатит. Молчание его означало: теперь мы квиты. Теперь две тайны крепко-накрепко связывали их: Митя не проболтался про Толиков простатит, Толик не станет болтать про его паспортное лоховство.
- Кэ чэ, хочешь потрусить парнягу?
- Надо бы.
Но как ни старался, Митя не мог выдавить из себя нужную порцию злости. Он пробовал по-всякому. Побольней колол себя разными подробностями, мелькавшими в памяти безостановочно. Недавно он зашёл к Люсе. "Аппарат" был увешан гирляндами, на каждом столике стояла пластмассовая ёлочка. Теребя серебристый "дождик", обёрнутый вокруг шеи, Люся поделилась новостями: Витя-Вареник постригся налысо, у группы, наконец, опять есть название - "Hot black". (- Тебе нравится? Генрих придумал).
- Ой, извини! Забудет!
И она бросилась за уходившим Арсеном, чтобы что-то ему напомнить. Митя взял англо-русский словарик, который Люся, убегая, швырнула на стол - один из тех, что она обычно листала, разучивая новый блюз. Он раскрыл на букву "H" и нашёл нужное слово. "Housekeeper, - прочитал он. - Домохозяйка".
- Домохозяйка, - он ткнул в раскрытую страницу, будто кто-то стоял с ним рядом. - Домо-хозяйка.
Обычно после каждого сеанса самобичевания он крыл Олега последними словами, клял скотские порядки ПВС, в которой туалеты держат запертыми, так что приходится бежать за гаражи и там встречать бывших однокурсников (будь они не ладны!). Ругал буржуя Рызенко за то, что не помог, ругал себя за недюжинную глупость, достойную бронзы в полный рост, ругал продуктивно тупых депутатов и отдельно - сволочей Рюриковичей - за то, что приплыли, братки варяжские, за то, что всё вот так… Словом, не мелочился. Иногда Митя мечтал о том, как он встречает Олега, как бьёт его и месит, втаптывает в бурую декабрьскую слякоть. Иногда - как обливает бензином и поджигает его дверь. И был даже план поджога. Иногда пробовал представлять, как вгоняет нож в его хлипкий живот. Но всё тщетно: по тому ленивому холодку, что оставался на дне бушующей злости, Митя догадывался: ничего этого он не сделает. Он мягок. Его жестокие фантазии никогда не совершатся. Всегда останется нечто, чему он не может дать имя, стоящее непреодолимой помехой между исступленным воображением и действием. Это мешающее нечто спряталось где-то в стопках прочитанных книг, порхнуло к нему из чёрно-золотого колодца неба, когда-то в незапамятные времена, когда лежал, упав навзничь и пил жадными глазами летнюю ночь, вписалось в память вместе с тихими бабушкиными рассказами - но оно мешало, мешало, мешало! Здесь и сейчас не нужны были ни стопки священных книжных миров, ни восторженные падения в звёздный колодец - ничего кроме волчьей науки огрызаться. Огрызаться быстро и решительно. И помнить, что вокруг рыщут стаи тех, кто желает сожрать тебя как последнего лоха. Нужна была хорошая реакция в этой новой свободной жизни, которой Митя, видимо, не обладал. Но сознаться в своей ущербности, смириться с ролью человека-атавизма, Митя не мог.
Правила, по которым жила "дежурка" банка "Югинвест", все остальные "дежурки" Ростова-на-Дону, вся остальная страна, - требовали не оставлять дело безнаказанным.
Толик вздохнул:
- Эх, свёл бы я тебя с надёжным человеком. Но ему, кэ че, ещё полгода досиживать. А с другими я б не рискнул. Знаешь, всякое бывает. Нужно на сто пудов быть в человеке уверенным.
- Ясное дело. Только где такого найти?
- Зря п…шь! Есть такие люди. Это ты где-то по своим университетам уродов понацеплял.
Толик вздохнул ещё раз. Его всегда немного обветренные губы сложились в томную полу-улыбку.
- А так бы можно было. Пару косточек поломать, череп пробить. Пусть лежит, думает. Может, с пластиной в голове и поумнеет. Встанет на ноги, опять повстречать его в спокойной обстановке, или лучше вывезти куда-нибудь.
- Может, я сам? Мне главное разозлиться.
- Тебе нельзя, чудило! У него ж все твои данные. Он же твои документы отксерокопировал. Ментам даже искать не надо. Он только побои снимет, в тот же вечер тебя закроют. Ты ещё говоришь, пахан у него бывший "гэбэшник". Они и так бы к тебе пришли - если что - но тогда нужно было бы отмазку крепкую иметь: был там-то и там-то, с теми-то и с теми-то. Идти в отказ до конца.
- Само собой.
Толик говорил на понятном Мите языке. Выучить его было несложно. В автобусах и маршрутках звучали воровские народные. Подростки возле подъездов толковали как опытные уркаганы - переигрывая разве что самую малость. Тюрьма-грибница пронизывала жизнь насквозь.
После того, как Колёк Морев перестал приезжать в банк с новеньким "Кольтом" под свитером, после того, как медленно осела поднятая потопом муть, и всё стало чинно и основательно - Митя, бывало, оглядывался: куда оно делось? И вдруг обнаруживал самого себя рассуждающим, можно ли кому-нибудь заказать покалечить Олега - и рассуждал он не о том, будет ли это праведно, а о том лишь, не вляпается ли он в ещё большую проблему… То, что когда-то разглядывал любопытным, но праздным взглядом, оказывалось внутри. И, главное, он вполне мог ужиться с этим.
Свернув на Кировский, Толик сбавил скорость и скоро встал совсем, чтобы оглядеть переулок.
- Ты, кэ че, не на тренировку идёшь, - сказал Толик, трогаясь. - Хочешь порубиться, в ринг полезай. Ты дело идёшь делать. Иногда можно, не поверишь, и овечкой прикинуться, если для дела, кэ цэ, нужно. Мозги, - он постучал пальцем в лоб, - всегда включай.
Митя коротко кивнул. И выглядело это так, как он кивал Трифонову в ответ на его вопрос во время лекции: "Это понятно?", - мол, не задерживайтесь, профессор, всё понятно, налету схвачено. Толик разбирался в этих делах не хуже, чем Трифонов - в геохимических барьерах.
До работы в банке Толик некоторое время промышлял по району распространённым в то время бизнесом, выбиванием долгов. Не многие из той дворовой бригады попали в банк, а Толик попал. По рекомендации его бывшего тренера: совершенно случайно тот разговорился с Рызенко в гостях у кого-то из общих знакомых - мол, был хороший парень, удар как из пушки и мозги на месте, да вот встал на скользкую дорожку. И вместе с Толиком попал в банк его лучший кореш, Вовка Амелин. Их называли "опергруппа". Само собой, никто из них в штате банка не состоял. Но каждый день белоснежная "Субару" с четырьмя крепкими ребятами, которые никогда ни с кем сами не заговаривали - стояла под окнами "Югинвеста". А если не стояла, то все знали: опергруппа на задании. Толику нравилось: работать, ощущая, что тылы плотно прикрыты, было намного приятней. И всё было бы хорошо, если бы его лучший кореш Вовка Амелин не занялся, как говорил Толик, клубной самодеятельностью. Решил подработать. "Даже пистолет купил, хотя никогда мы со стволами не ходили. Взял, кэ че, идиот, шабашку на дом". Толик сразу отказался и Вовке сильно не советовал. Так и вышло, как он предупреждал. Да и не могло оно закончиться иначе. Когда вывозишь человека на левый берег Дона, связываешь ему руки, ставишь на колени и суёшь ему в рот "ПМ", ты хотя бы поинтересуйся заранее, не поленись - а кто он, собственно, такой, этот человек с пистолетом во рту. А он оказался братом большого мента. Вовку закрыли на пять лет, остальным троим, включая и Толика, предложили перейти на работу обычными охранниками. Толик не спал ночь, мучался, но всё-таки согласился. Его кореша, сказав, что собаками не работали и работать не собираются, из банка ушли и перестали с ним здороваться. Но и тут он оказался прав: одного из них завалили через два года, второго закрыли как Вовку. Он долго маялся и поначалу держался особняком, делая злое лицо. Но оказался не вредным и не глупым человеком.
- Не бузи, не шуми, - продолжал обучение Толик. - Кэ че, веди себя прилично, как у невесты.
- Ну… если планка не упадёт.
- Ха! Не упадёт! Прям безбашенный нашёлся! - он, казалось, рассердился. - Ты думаешь, бабки выбивать - это так, кэ цэ, хобби для дебилов? Бабки выбить не каждому дано. Это, знаешь, работа. Трудная работа. Сидишь по целым дням в машине, пасёшь кого-нибудь. Ни пожрать нормально, ни помыться. В любой момент можешь в ментовку загреметь, а выбьешь или нет, заметь - не факт. И потом, это не отмороженная работа. Это только в кино утюги на пузо и паяльники в жопу. А чисто бабки забрать, чтобы, кэ цэ, и самому под статью не затарахтеть, это тебе не паяльник в жопу. Это психология! Иногда просто проехался с клиентом за город в машине - и все молчат, а он и так и сяк: "ребятки, да куда вы меня везёте, да что собираетесь делать, да я всё отдам", - а в ответ тишина… Это - вот, шоу такое, понимаешь?
До этого Митя никогда не слышал, чтобы Толик говорил так эмоционально о своей работе в "опергруппе". С особенным чувством рассказал он про одного мужичка, бывшего боксёра - сам Толик ещё застал его в зале, в котором начинал тренироваться, он был зелёный мальчишка, а мужичок, уже оплывший, лысый, приходил в зал поколотить мешок, повертеть скакалку. И вдруг, много лет спустя, жизнь свела их по одному щекотливому вопросу, при чём по разные стороны этого самого вопроса.
Вчетвером они гнались за ним по вечерней улице, мимо влипающих в стены прохожих, и никак не могли догнать. На свою беду, сильно растянулись, и мужичок пользовался этим весьма эффективно: неожиданно разворачивался и выстреливал в преследователя серию точных ударов. Иногда попадал так, что сбивал с ног, но даже если не сбивал, задерживал в любом случае. Раз за разом его настигал Толик, и в короткое мгновение, что тот разворачивался и бил, оба они успевали подумать: "Где я его видел?". И Толик, узнав мужичка из спортзала, сильно смущался каждый раз, когда он разворачивался. И поэтому никак не мог его свалить, а только отбивался и отступал, чтобы тут же снова кинуться в погоню. "Представляешь, - говорил он смеясь, - ну не могу его ё…ть. Стыдно!".
Митя слушал Толика, воодушевлённо рассказывающего о превратностях выбивания денег, и думал о том, как должна быть скучна ему работа охранника.
- Ну в общем, смотри, кэ цэ, спокойно и аккуратно. Если за ним кто-то есть, к тебе разбираться приедут. Будь готов. Разговор будет простой: ты, кэ чэ, лох, а мы лохов доим. Ты уж извини, Митяй.
- Да ладно.
Они приехали на место. Машину Толик оставил далеко от окон Олега, в соседнем переулке. До нужного подъезда они прошли пешком.
- Ну чё, я внизу останусь, - сказал он. - Такая, кэ че, херня, ты меня тоже пойми. Мне в ментовку ни по какому нельзя.
Дверь в подъезд с кодовым замком Митя открыл, отодвинув язычок замка лезвием перочинного ножа. Толик ничего не сказал, но нож отобрал.
Дверь тамбура была старенькой. Простая, топорно-цилиндрическая, кнопка звонка. Лак с реек облез. Тряпка, лежащая на пороге, давно бесследно пропала под серым слоем грязи. Митя позвонил.
За дверью открылась другая дверь, послышались шаги. Шаги приблизились вплотную, и Мите показалось, что он расслышал чьё-то дыхание, но дверь тамбура так и не открылась. Так же медленно шаги смолкли, тихонько закрылась дверь квартиры. Митя позвонил ещё раз, надолго утопив кнопку звонка. Не успел он отпустить кнопку, как женский встревоженный голос крикнул из-за двери:
- Кто?
- К Олегу, - ответил Митя, вслушиваясь, достаточно ли агрессивно звучит его голос.
Ему показалось, что недостаточно - как он и ожидал. Он решил добавить угрозы.
- Олега позовите, - проговорил Митя с могильным холодком, но тут же мысленно обругал себя: "не позовите, а позови!".
- Ушёл Олег, нет его, - сказала женщина тверже, видимо, разглядывая его в глазок.
- В шесть утра? Куда же? На утреннюю пробежку?
Эту свою реплику он оценил, как полный провал. Так оно и оказалось.
- Сейчас я устрою тебе пробежку! - сказала женщина. - Сейчас я в милицию позвоню! - говорила она негромко, но страстно. Будто не разбудили её внезапным звонком в шесть утра - будто не спала она в тёплой постели, всю ночь готовилась, медленно вскипала - и вот дождалась. - Ты что там, крутой такой, да? людей вот так запугивать? Я на таких, как ты, быстро управу найду! Не боишься ментов, так мне есть, к кому обратиться, понял?
Митя и не предпринимал попыток что-либо возразить. Прервать этот огненный монолог было так же невозможно.
- Я заявление на всех на вас подам!
Энергия истерики в этой женщине, скрытой за рейками с облезлым лаком, была так велика, что могла пройти насквозь как шаровая молния. Поняв, что тут ничего не поделаешь, Митя стоял, прислонившись к перилам, и слушал возмущённую дверь.
- Разве Олег виноват, что ваш кандидат не прошёл?! Разве виноват?! Да, вы ему платили за то, чтобы он этим занимался! Но он же гарантий никаких не давал!
Поняв то, о чём она говорила, Митя раскрыл рот от восхищения: Олег сочинил бесподобное алиби. Мало того, заставил её поверить. Его мастерство было неоспоримо. За годы, прошедшие после университета, Олег хоть и не сделался заместителем директора гостиницы "Интурист", зато стал виртуозом обмана.
Кем бы ни была эта женщина за дверью - а скорее всего, это была его жена - Олег и её сделал участницей представления.
- Что ж теперь, если ваш кандидат не прошёл, так и деньги назад, а? И деньги назад?!
Мите удалось ввернуть:
- Уважаемая, Вы, наверное, меня с кем-то путаете? Меня Митя зовут…
- Да знаю я, кто ты! Что ты меня стращаешь! Подумаешь, пуп земли! Если заместитель Бирюкова, так всё можно?! Дмитрий! - передразнила она. - Видали мы таких Дмитриев грёбаных! И таких заместителей!
Дверь в глубине тамбура закрылась. Митя постоял немного, полный восхищения перед мастерством Олега, и спустился вниз.
Толик сказал:
- Хрен с тобой. Раз уж приехал, не уезжать же вот так, кэ цэ, несолоно хлебавши.
Лицо его осенил азарт. Митя ничего не ответил.
Толик оставил его сторожить подъезд, а сам уехал. Скоро он вернулся с гвоздиками и тортом.
- Идём.
Митя молча последовал за Толиком. Похоже, максимум, на что он мог рассчитывать - немые роли в тени корифеев.
Они поднялись на этаж.
- Держи.