Как выяснилось, и в кабинете Хобсона бросало в жар. Мне сразу захотелось как можно скорее выпить - это просто безумие, что я не захватил с собой фляжку, - но вначале надо было привести в порядок мысли или, по крайней мере, самому в них разобраться. Однако какой уж тут порядок! Я не знал, умел ли в действительности Андерхилл вызывать духов, поднимать шум и так далее, но в одном не сомневался: и он сам, и девочка верили в его могущество, и ужас перед случившимся заставлял малышку постоянно держать язык за зубами, так как мне ни разу не довелось услышать даже намека на подобные любовные авантюры. Мне не удалось вспомнить дату смерти миссис Андерхилл, но я предполагал, что умерла она после 1685 года и, вероятно, все это время жила в доме, но пока, в тех записях, которые я прочел, о ней не было ни единого упоминания. Наверное, она понимала, слушая крики девочки, что ей лучше не вмешиваться. Мне стало ясно, что Джозеф Торнтон, будучи ученым, не мог не рассказать о существовании дневника и о месте его хранения, но, как моралист или просто как человек, он решил оградить своих читателей от тяжелого чувства, которое охватило его самого, когда он познакомился с этим дневником. Аналогичные мотивы, желание уберечь других от чтения, убрать записи из поля зрения, должно быть, охватило и того человека, который заносил эту рукопись в каталог за семьдесят лет до Торнтона. Мне тоже захотелось как-то помочь дочке вдовы Тайлер, но она была мертва уже два с половиной столетия, если не больше.
Через десять минут, съев сэндвич с ветчиной, который намазал суррогатом горчицы из тюбика, и сполоснув шотландским виски и бутылкой содовой, я возвратился и сразу же снова принялся за чтение дневника Андерхилла. Когда я подошел к записям конца 1685 года, то понял, что их характер начал меняться. Конспектирование стало более лаконичным, об определенных работах имелись только замечания, полезны те или нет для "целей", о которых он умалчивал. Вначале мне подумалось, что эти цели связаны с девочкой Тайлер (которая, как мимоходом заметил Андерхилл, "возвращалась в объятия его" почти каждую неделю), а может быть, кроме нее, и с другим существом под кличкой Канавка (его пренебрежение их христианскими именами само по себе было отвратительно); двенадцатилетняя Канавка попалась в его когти в начале декабря, и конечно, для отлова он воспользовался той же техникой, хотя сам об этом не распространялся. В тот период, очевидно, Андерхилла больше всего занимала его далеко идущая цель или, как он сам написал в январских заметках 1686 года, цели. Меня привело в бешенство одно обстоятельство - не успел я с удовлетворением отметить полноту информации о прочитанных им книгах, как он стал упоминать только авторов и названия, иногда в сокращенной форме. Разобраться в этих сокращениях я не мог, например: "Гео. Верул. - о духах и тому подобном"; однако напрашивалось заключение, что в любом случае интересы Андерхилла оставались постоянными.
Затем в записи от 29 апреля 1686 года я наткнулся на следующий пассаж:
"Нужно отказаться от плотских радостей и волнений (на данный момент). Теперь, когда мой метод до совершенства доведен, мне можно отбросить осторожность с теми, кто волнует меня. Место сие подходящее (id est через густой ужасный лес лежит к нему путь, а там в достатке кустов и деревьев). То, чем отныне владею, осененное заклятием, несомненно дарует мне мощь невиданную в Королевстве ни во времена готические, ни при саксах, а доступную лишь диким первобытным племенам, жившим до пришествия Господа нашего Иисуса Христа, когда люди деревьям и кустам поклонялись (по жалкому невежеству своему или из мудрости? Для пам(яти): поразмышлять на сей счет и затем высказать суждение). Благословляю случай, открывший мне сей механизм, и талант, сподвигнувший понять пользу его.
Что касается второй цели моей, не сравнимой с первой по величию своему, то сейчас не о ней речь, но замечу: кто знает устремления ума моего, несомненно разыщет последнее хранилище, где я скрыл от глаз людских орудие, дающее силы для достижения этой цели и познания тайны, которая сделает сего избранника Хозяином собственного естества, а значит, владыкой всего и всея на земле (vide достопочт(енного) Вольдемара Пров. Verum Ingenium)".
Эти строки почти целиком заполнили правую страницу, и когда я ее перевернул, то других записей не обнаружил: последние двадцать или тридцать листов рукописи были чистыми. Я налил себе еще немного виски и стал размышлять.
Торнтон, как я и думал раньше, не прошел через испытание, выпавшее мне на долю в лесу на вершине холма, напротив моего дома, и поэтому не мог сделать никаких замечаний по поводу лесных зарослей, описанных на последней странице дневника. Он, должно быть, выпустил из поля зрения первую цель Андерхилла, сочтя ее слишком неясной и поэтому не заслуживающей упоминания, а возможно, воспринял ее как пустое бахвальство или обман. Если говорить о второй цели, то и здесь Торнтону, в отличие от меня, не привелось беседовать с призраком Андерхилла, и понять, что эта цель связана с какой-то формой жизни после смерти, он был просто не в состоянии. Если же Торнтон все-таки составил правильное представление о природе тайного места, описанного в заключительной части дневника, то, как я могу предположить после прочтения его книги, он, несомненно, являлся глубоко верующим человеком, и сама мысль о том, что будут потревожены останки усопшей души пусть даже "отвратительного создания", подобного Андерхиллу, показалась бы ему кощунственной. Меня не останавливали религиозные запреты, и я решил вскрыть могилу и гроб, чтобы посмотреть, какие "книги и бумаги" (о которых упоминал Торнтон), а также другие вещи там находятся.
Сидя на жестком ученическом стуле перед раскрытым дневником, я испытывал тот же восторг и тревогу, что и перед отъездом из дома, - пожалуй, они даже усилились. Мне было ясно, что надо действовать как можно осторожнее, но в то же время одно упоминание об осторожности вызывало отвращение. До встречи с Даяной жизнь долгие годы не предоставляла мне случая выйти за рамки тривиального легкомыслия и никогда прежде степень риска не была так высока. В предполагаемой тайне скрывался некий ключ - безусловно, вызывающий острый интерес, - который позволит мне стать хозяином собственной судьбы. Я, единственный из всех людей, мог узнать этот секрет. Не стану утверждать, что выпустил из виду, чем обернулись обещания, которые Андерхилл давал девочке Тайлер и, вероятно, той же Канавке. Фактически обе они каким-то образом повлияли на мое решение начать это расследование, хотя тогда я еще не мог сказать - как и насколько.
Но перейдем к Даяне… Было без двадцати пяти три, времени как раз достаточно, чтобы сделать копию последней страницы дневника Андерхилла, спрятать ее, закрыть комнату на ключ, возвратить его Уэру в библиотеку, оставить у привратника колледжа Святого Матфея записку с благодарностью Дьюеринксу-Вильямсу, доехать до Ройстона, вступить в яростный спор с тощим сморщенным молодым человеком, поставлявшим мне спиртные напитки, и принять меры предосторожности, дабы впредь он никогда не пытался всучить по завышенной цене товар, пока рост налога на него только намечается, доехать до Фархема и на условленном углу в три тридцать посадить в машину Даяну.
Именно так все и произошло. Вопросы Даяны были того же характера, что и накануне, и, без всякого сомнения, вливались в русло одной генеральной темы: почему мужчины так непохожи на женщин и что я об этом думаю; говоря по чести, задача не из легких. Затем, не успели мы добраться до ложбины, как она с похвальной скоростью стала раздеваться. Пожалуй, все происходило иначе, чем в прошлый раз. Когда она полностью сбросила с себя одежду, мне все еще не удавалось стянуть с себя брюки; Даяна лежала на спине и, глядя на меня, нетерпеливо ерзала по земле. Едва я к ней прикоснулся, как она сразу же дала понять, что уже перевернула последнюю страницу брошюры под названием "Прелюдия к любовным играм"; фактически не успел я ее поцеловать, как мгновенно был запущен в действие главный механизм любви. Казалось, он работал и работал часами, а необычайная энергия Даяны не ослабевала. Был ли этот пыл для нее естественен или она его симулировала, меня в тот момент не заботило, и не без основания. В любом случае различие между природными свойствами и их имитацией чрезвычайно сомнительно: оргазм сам по себе - рефлекс, но очень многое из того, что его сопровождает, далеко не рефлекторно (даже если оставить в стороне другие стадии любовной игры). Я не задавался вопросом, действительно ли Даяна испытывала оргазм так часто, как демонстрировала. В такие моменты я об этом не думаю и уверен в своей правоте. Тайна, эмоциональная скрытность, остраненность женщин, весь багаж переживаний, который они хранят в ожидании мужчин, способных ими управлять, - все указанное и несчетное число более конкретных проявлений чувственности - проистекают не из того ничтожного обстоятельства, что женщины носят, рожают и воспитывают детей, а из-за отсутствия у них эрекции и эякуляции (и пока это так, пока именно мужчины наделены подобными способностями, пассивным гомосексуалистам недоступна глубина и подлинность страсти).
Эякуляция, как знают все настоящие любовницы, - причина перемены настроения и расположения духа. И теперь, когда я лежал рядом с Даяной, в голову впервые пришла мысль о непредсказуемости, которую она проявила: вчера - полная пассивность; сегодня - неустанная активность. Некоторое время спустя, то ли из сострадания к ней, то ли по другим мотивам, и решил, что вчера она была слишком возбуждена и не могла вести себя так, как ей в действительности хотелось, а причина сегодняшних кульбитов в желании добиться восхищения ее сексуальными достоинствами: от непроизвольного нарциссизма, если можно так сказать, она перешла к намеренному. Ну и что из этого? И первое и второе меня устраивало.
Более или менее внятно я выразил свои впечатления по поводу ее непредсказуемости, и мои слова были благосклонно приняты. Я уже подготовил новые материалы в том же духе, когда она произнесла:
- Хочу вернуться к твоему предложению лечь в постель втроем, вместе с Джойс.
- Да?
- Я думала об этом.
- Прекрасно.
- Морис…
- Да.
- Морис, что ты собираешься извлечь из этой ситуации, объясни точнее? Кажется, я знаю, что получу для себя, по крайней мере, думаю получить, но Какова твоя роль? Нет, Морис, ты не должен так поступать, это ужасно и отвратительно. Понимаешь, что я имею в виду?
- Думаю, да. Однако, если учесть, как приятно находиться в постели с одной красивой женщиной, оказаться там сразу с двумя - приятно вдвойне, а возможно, даже более. Чем больше, тем занятнее. В любом случае попробовать стоит.
- М-м. Тебе хочется подглядывать за нами, как за куклами, не правда ли?
- Да, пожалуй. Не стану спорить. Никогда не находил ничего дурного в наблюдении за другими в постели, при условии, что сам не только наблюдаешь. А без дела, разумеется, я не останусь. И еще одно условие, которое я ставлю, - никаких посторонних мужчин. Но это нам тоже не угрожает.
- Я… понимаю. Ты хотел бы, чтобы я относилась к Джойс так же нежно, как она ко мне?
- Делай все, что тебе самой приятно.
- Но ты бы хотел?
- Да, конечно.
- О, Морис… Морис, а не поведем ли мы себя на деле так, как заранее и представить не можем?
- Почему бы и нет? Боже мой, все это в порядке вещей.
- Я считаю, что это просто мальчишество, и не возражай, пожалуйста.
- А, тогда понятно, почему к подобным вещам так тянет.
- Ладно, но должна сказать, что Джек бы не одобрил наш тройной союз, - выпалила она стремительно, хотя обычно первое слово тянула дольше, чем сейчас всю фразу целиком.
Я широко открыл глаза, инстинктивно чувствуя, что таким образом легче подготовиться к любому продолжению, хотя в поле зрения Даяны не могло попасть ничего, кроме плотно прижатой к ней щеки, кончика носа и подбородка.
- Конечно, - сказал я.
- Я знаю, что все врачи трахают своих пациенток, но Джек хотя бы мог притвориться, что он не такой, - продолжала она, некоторое время следуя новой тактике - говорить с нормальной человеческой скоростью. Затем вернулась к прежней манере. - Но это ерунда в сравнении с тем, что у меня действительно накопилось на душе против него.
Воцарилась тишина. Наступит день, когда я по самую шею зарою ее в муравьиную кучу или притворюсь спящим, когда она попытается закопать туда меня, но произойдет это не сегодня.
- В чем дело?
- Я его терпеть не могу. Просто ненавижу.
- Неужели?
В действительности я был удивлен куда сильнее, чем можно было понять по моему тону. Даяна так редко вызывала у меня всплески чувств (за исключением сильной похоти и крайнего раздражения), что я, вероятно, приобрел привычку в случае необходимости широко открывать глаза и еще шире улыбаться.
- Разумеется… не переношу его. Безусловно, ты должен знать об этом. Он против меня ничего не имеет, потому что я ему безразлична, как любая другая жалкая козявка, но я его ненавижу со страшной силой.
- Что тебя в нем не устраивает?
- О, все. Я убеждаю себя много лет подряд, что должна его оставить. Но, Морис, тебе не кажется это странным?
- Что именно?
- Послушай, ты знаешь меня и Джека более трех лет и никогда не замечал, хотя все абсолютно ясно и очевидно, что я его не переношу. Ты действительно не замечал? То есть ты не шутишь?
- Нет.
- Ты в этом уверен?
- Да. Да, я абсолютно уверен.
- Морис. - Она повернула голову, и я увидел огромные глаза, смотревшие на меня в упор. - Просто потрясающе, это неслыханное дело. Я всегда считала тебя одним из самых наблюдательных и чутких людей, о встрече с таким человеком можно только мечтать, так неужели тебе никогда не приходило в голову, что я не выношу собственного мужа, а ведь, полагаю, ты проявлял ко мне повышенный интерес.
Я был уверен, что никогда слыхом не слыхивал ничего такого о ее отношениях с Джеком, даже в худшем случае они укладывались в рамки взаимной терпимости, но сейчас не мог понять, сделано ли признание с целью оправдать наши отношения или оно - еще один тактический ход в кампании против меня, указывающий, насколько я менее чуток, чем другие, - сама она, например. Однако не успел я изобрести каких-либо избитых аргументов в защиту своей эмоциональной неполноценности, как - она, видимо желая создать удобный плацдарм для наблюдения, стала понемногу от меня отодвигаться, при каждом движении ерзая всем телом. Откат продолжался, на мой взгляд, до тех пор, пока челюсть у нее не отвисла, а глаза не поглупели, как вчера. Выгнув спину, она сказала, без всяких дефисов между слогами:
- Хорошо, давай устроим это. Когда захочешь. Я сделаю все, что доставит удовольствие тебе.
Я пришел в такое возбуждение, что наслаждения растянуть не удалось, однако мне не попадалась женщина, которая бы не оценила по достоинству накал страсти мужчины, и даже в самое короткое время я сумел разыграть виртуозное попурри на тему интимных ласк, испробованных нами прежде. На самом-то деле это в известной степени ложь. Мое воображение не в силах воспроизвести их во всей полноте, ибо я забыл, что именно тогда происходило, но вспомнить могу любую из них. И если они и несут в себе некоторую порочность, хотя бы в каком-то смысле, то пусть и будут порочны. В противном случае катитесь вы ко всем чертям. Кто считает, что обычный сексуальный акт, а возможно, и не совсем обычный, не должен приносить наслаждения, тот просто монстр, в большей или меньшей степени.
Когда мы ехали обратно, Даяна выглядела подавленной. Я задавал себе вопрос, не собирается ли она набить себе цену и, по обыкновению, повернув свою интересную Личность новой гранью, заявить, что передумала и отказывается от оргии; но размышлять над догадкой долго и всерьез не было возможности, ибо меня занимала другая мысль - как сделать ей еще одно предложение, в своем роде не менее хитроумное. В конце концов я сказал:
- Даяна, я хочу попросить тебя еще кое о чем.
- Понятно, ты, я и Дэвид Полмер?
- Ничего похожего. Полагаю, я нашел место, где зарыт клад. Не составишь ли компанию, когда я туда пойду?
- Морис, ты меня ужасно пугаешь. Какой клад? Откуда ты о нем знаешь?
- Я наткнулся на старинные документы, касающиеся моего дома, в которых, собственно, и указано, где клад зарыт, хотя что в нем - неизвестно. Разумеется, там может ровным счетом ничего не оказаться.
- Понимаю. А где это?
- Видимо, э-э-э, на том маленьком кладбище, которое расположено по дороге к "Зеленому человеку".
- В могиле? В чьем-то гробу?
- Именно так и написано в бумагах.
- Ты хочешь раскопать могилу и вскрыть чей-то гроб?
Она быстро схватила мою мысль.
- Да. Это очень старая могила. В ней не осталось ничего, кроме костей. И этого клада.
- Морис Эллингтон, неужели ты окончательно и бесповоротно сошел с ума?
- Нет, не думаю. С чего ты взяла?
- Шутишь? Раскапывать могилу!
- Я вовсе не шучу, уверяю тебя. Мне нужен этот клад. Я же сказал, возможно, там вообще ничего нет, а если есть - то какая-нибудь ерунда, заранее ничего сказать нельзя. Я попросил о помощи тебя, одну-единственную, ведь ты не из тех, кого такие вещи шокируют, а мне нужно, чтобы кто-то подержал фонарь и при необходимости был под рукой.
Все прошло гладко, но она не преминула меня поддеть.
- Признайся, тебе нужна не помощь? Нет, тебе нужен сообщник. Ты просто боишься взяться за дело в одиночку.
Я кивнул с преувеличенным раскаянием. Ее последние слова были далеки от истины: если при вскрытии могилы произойдет что-то неожиданное, необходимо, чтобы кто-то был рядом и видел это. Но я не кривил душой, сказав, что Даяна была единственным человеком, которого я мог попросить об услуге. И услуге существенной.
- Пойдешь туда ночью?
- Думаю, да. Не возражаешь? Ведь днем по дороге ходит народ, а если по нужде бродяга забредет - не отвяжешься. Нам понадобится не больше получаса.
- Над могилой не тяготеет проклятие или какая-нибудь другая пакость?
- Да нет, бог ты мой, ничего похожего. Старик просто подыскал безопасное место, чтобы кое-что спрятать.
- О, ну что ж, замечательно. Тогда я пойду с тобой. Забавно, ничего не скажешь.
- Во всяком случае, необычно. Как насчет сегодняшней ночи? Нет смысла откладывать. Сможешь отлучиться?
- Конечно. Я делаю то, что хочу.
Мы добрались до конечного поворота. Условились, что в полночь я подъеду поближе к ее дому. На обратном пути я остановился у кладбища и осмотрел могилу Андерхилла с особым вниманием. Показалось, что существенных трудностей не возникнет; могильную плиту удастся поднять беспрепятственно, почва, когда ее ковыряешь пальцем, видимо, такая же мягкая, как и везде вокруг. Какое бы впечатление ни производило это место в пять часов вечера в летнем сумраке, в нем не было ничего сверхъестественного, оно не возбуждало мыслей ни о прошедших столетиях, ни о тлении, просто там рядами вытянулись обветшалые надгробия, почти повсюду густо заросшие растительностью (правда, за исключением участка, где покоился Андерхилл) и замусоренные бумажными обертками от мороженого и пивными банками, а отнюдь не осколками каменных плит.