Бенджамин вздохнул. Он мог, конечно, сказать жене, что старший официант его просто не нашел. Но он чувствовал, что сегодня вправе не использовать эту спасительную ложь. Ведь это он считал себя обманутым, считал, что с ним поступили жестоко и несправедливо. В конце концов, ведь не по своей же вине не пошел он сегодня в "Оук рум"! Фойнес не успел вернуться в город, а Пегги, насколько ему помнится, все утро провисела на телефоне - вот он и не смог пригласить ее на ленч. А ведь хотел. Он отвернулся от замкнутого личика жены и обвел взглядом комнату. Джоан со своим актером двигались как раз к ним с Пегги. Вот они поравнялись с Ли. Рядом с Ли стоял Стэффорд и еще несколько мужчин в темных костюмах. Чертовски все же они тесные, эти гостиные в нью-йоркских квартирах, подумал Бенджамин. И тут услышал смех Ли - низкий, волнующий, холодный и одновременно призывный. Последнее, видимо, относилось к нему, так он, во всяком случае, чувствовал, хотя помимо него в гостиной у Роузов собралось еще человек двадцать мужчин. А может, подумал он, позвонить ей прямо завтра утром? Позвонить и сказать, что жить без нее не может, что женится на ней. И они вместе с ней уедут из этого города и никогда больше не будут ходить на эти проклятые коктейли!..
- Мне позвонили из офиса Фойнеса, - сказал Бенджамин и тут же разозлился на самого себя за то, что пришлось унизиться до объяснений. - Предупредили, что встреча отменяется. Потом я пытался дозвониться тебе, если уж хочешь знать правду. Но было все время занято.
- Неужели? - холодно бросила Пегги.
- И лично мне все равно, веришь ты или нет. - Он ощущал себя чистым и честным, едва ли не святым, всего лишь оттого, что говорил правду, а ему не верили. Позднее он, разумеется, улыбнется при мысли о столь слабом утешении, но в тот момент, чувствуя волны слепого и злобного недоверия, исходившие от Пегги, он, что называется, закусил удила. И испытывал почти наслаждение, выступая в роли непонятого и несправедливо обиженного мужа.
- Так куда же ты пошел на ленч? - спросила жена.
- Позвонили одни люди из города, ну, я и отвел их…
- Какие еще люди?
- Ты их не знаешь… - Да Ли и за миллион лет не задаст ни одного подобного вопроса, подумал он. В семье вопросы задает муж!
- Я никого не знаю, - сказала Пегги. - Маленькая скромная женушка, домохозяйка в фартуке, целый день на кухне, день и ночь только у плиты! Конечно, она никого и ничего не знает, куда уж ей!
"Интересно, - подумал Бенджамин, - как мы сейчас выглядим со стороны? Ведь если смотреть с расстояния хотя бы в фут, любой подумает: вот хорошо одетая женщина стоит и обсуждает со своим любящим мужем, как прошел день. Мне бы самому оказаться хотя бы чуть подальше от нее, в футе. Или еще лучше - в миле. Или на Мадагаскаре…"
- Я пригласил Джоан и ее приятеля актера пообедать с нами, - сказал он. Через минуту парочка, пробившись сквозь толпу гостей, подойдет к ним, а сюрпризов ему не хотелось.
- Трус… - прошипела Пегги.
"Она слишком хорошо меня знает, - подумал Бенджамин. - Чертовски хорошо. Может, лучше уйти прямо сейчас?" И он снова вздохнул.
- Еще один вздох, - сказала Пегги, - и ты уберешься отсюда. И нечего хлестать мартини без передышки. Это твой четвертый бокал.
- Третий, - поправил он.
- Нет, четвертый, - сказала она. - Я считала.
"Джентльмены не должны подсчитывать и мелочиться…" Бенджамину сразу вспомнилась теплая, залитая солнечными бликами спальня со старинным зеркалом на стене. Но и настоящие леди тоже не должны. Сама Пегги пила весь вечер вермут со льдом. Трезвенница. Еще одна черта, дававшая ей как бы моральное преимущество над ним и раздражавшая сверх всякой меры. В пику ей он жадно опустошил бокал и взял с подноса новый.
- А Сьюзан поделилась весьма любопытной информацией, - сказала Пегги. - О твоей подружке Джоан Паркс.
- А у меня есть очень любопытное предложение, - парировал Бенджамин, пригубливая то ли четвертый, то ли пятый за вечер мартини. - Для тех, кто умеет и любит считать. Давай с этого момента не будем говорить с теми, кто некогда был замужем за членом нашей семьи, а потом развелся.
- Ну что, идем, старина? - спросил актер. Они с Джоан наконец-то добрались до Федровых. - Пегги, малышка, ты выглядишь просто шикарно! - Он улыбнулся ей. Он знал, что нравится Пегги. Та улыбнулась в ответ как ни в чем не бывало. И Джоан она тоже улыбнулась.
- Пойдем и посидим в каком-нибудь миленьком уютном местечке. Желательно - с хорошей французской кухней, - сказала Джоан. - Посидим тихонько, уютненько, вчетвером… О Боже!..
- Осторожно! - воскликнул Бенджамин, но было уже поздно. Рука Пегги дрогнула, содержимое бокала с вермутом выплеснулось и залило спереди облако розовой ткани, что составляло юбку Джоан. И та, пританцовывая и жалобно постанывая, пыталась стряхнуть брызги, но напрасно - на юбке расплывалось широкое темное пятно.
- Ради Бога, извини, Джоан, - сказала Пегги. И, достав маленький платочек, прилежно склонилась над испорченной юбкой, пытаясь свести урон к минимуму.
- Не трогай! - взвизгнула Джоан. - О, платье вконец испорчено, все погибло! А я надела его первый раз!..
- Сама не понимаю, как это могло случиться, - пробормотала Пегги. Ни тени извинения или раскаяния в голосе. - Ничего, не расстраивайся, Джоан. Ты всегда можешь пойти в магазин, где его купила, и…
- В "Мейнбочер"… - прорыдала Джоан, теребя край промокшей юбки.
- Тогда завтра, прямо с утра, поезжай в "Мейнбочер", - принялась наставлять ее Пегги - точь-в-точь учительница, терпеливо внушающая что-то тупому и нерадивому ученику. - Купишь там в точности такое же платье, а счет пришлешь в офис Бену. Ты ведь не против, нет, Бен?
- Буду просто в восторге, - ответил Бенджамин.
- Так мы идем обедать или нет? - живо осведомилась Пегги.
- Какой, к черту, может быть обед, когда я в таком виде! - От избытка чувств Джоан шепелявила еще больше, чем обычно. - Никуда я не пойду! Эрик, вези меня домой!
- Слушаюсь и повинуюсь, дорогая, - ответил актер. - Очень мудрое решение.
- Еще раз прошу прощения, - тем же тоном, что и прежде, произнесла Пегги. - Мне очень жаль.
- Ничего тебе на самом деле не жаль, - огрызнулась Джоан. И бросилась вон из комнаты, стараясь прикрыть ладонями пятно, которое к этому времени разрослось уже совсем безобразно и приняло очертания Южной Америки, какой ее изображают на картах, но только на розовом фоне.
Актер покосился на Пегги, безмятежно застывшую у окна. На улице начало смеркаться. Она стояла в изумительном обрамлении пейзажа - наливавшегося густой синевой неба, огоньков на реке и мосту, кварталов Куинса. Затем актер перевел взгляд на Бенджамина и одарил его еле заметной заговорщицкой улыбкой, понимающей улыбкой целиком солидарного с ним мужчины. Потом пожал плечами, слегка поклонился и двинулся следом за Джоан.
- Ужас, правда? - сказала Пегги. - Придется нам с тобой обедать сегодня вдвоем. Посидим так тихонько да уютненько, ты да я. Мистер и миссис Федровы, дружная парочка.
- Пошли отсюда, - сказал Бенджамин. Он в жизни своей не ударил женщины. И ему вовсе не хотелось начинать сейчас - тем более со своей жены и на глазах сорока друзей и знакомых.
- А мне хочется выпить еще… - капризно, как маленькая девочка, протянула Пегги. Точь-в-точь ребенок, выпрашивающий еще одну порцию мороженого с содовой. - Ведь я пролила свой вермут.
- Выпьешь в ресторане, - сказал Бенджамин, крепко ухватил жену за локоть и повел через комнату к выходу. По дороге Пегги вежливо улыбалась всем и каждому. Маленькая девочка, словно говорившая присутствующим: я замечательно провела время, спасибо вам, мэм, и вам, сэр, и вам тоже. И вот наконец они оказались на улице, и Бенджамину не пришлось знакомить жену с Ли.
Какое-то время они почти в полном молчании шагали бок о бок к ресторану. Уже окончательно стемнело. Пегги еле слышно мурлыкала какую-то мелодию.
- "Мейнбочер"… - сказала она вдруг. - Боюсь, это платьице обойдется тебе минимум в триста пятьдесят долларов.
- Детский, совершенно дурацкий поступок! - буркнул в ответ Бенджамин.
- Но ведь это случайность, дорогой, - сказала Пегги. Личико ее уже не казалось замкнутым. Напротив - словно раскрылось и расцвело, как тюльпан под лучами утреннего солнца.
- Как же, случайность! - воскликнул Бенджамин. - Меня не проведешь!
- Как раз тебя, дорогой. - И Пегги нежно сжала его руку. - Тебя я и провела.
- Что очень некрасиво с твоей стороны, - заметил Бенджамин.
- Разве? - весело откликнулась Пегги. - Ты предпочел бы, чтоб я вызвала ее на дуэль?
- Да я до нее и пальцем ни разу не дотронулся!
- А я слышала совсем-совсем другое, - сказала Пегги.
- Эта чертова дура Сьюзан! - в сердцах буркнул Бенджамин.
- Некрасиво говорить так о члене своей семьи, пусть даже бывшем, - заметила Пегги.
- Говорю тебе, я до нее ни разу не дотронулся, - повторил Бенджамин. - Хочешь верь, хочешь нет.
- О, бедная, несчастная девушка!
- Хочешь знать, почему у нас с ней ничего не было?
- Ну, раз уж так не терпится, валяй выкладывай!
- Да просто потому, что она мне не позволяла. Она не имеет дел с женатыми мужчинами.
- Ну и дурочка, - сказала Пегги. - Ничего, сегодня она получила хороший урок. - И она похлопала Бенджамина по руке. - А что касается тебя, то к чему волочиться за девушками, которые не имеют дел с женатыми мужчинами, верно, малыш? - И Пегги захихикала. Выглядела она просто чудесно - эдакая озорная восемнадцатилетняя девчонка. - "Какой, к черту, может быть обед, когда я в таком виде?" - протянула она, в точности копируя манеру и голос Джоан, даже ее шепелявость.
Бенджамин резко остановился. Потом откинул голову назад и громко расхохотался. Он стоял на улице посреди тротуара и буквально покатывался со смеху. Пегги присоединилась к нему, и они хохотали долго, безудержно, непрерывно, до полного неприличия и изнеможения, хохотали до слез. А когда наконец отсмеялись, он отвел ее в ресторан обедать, и они чудесно провели время. Ели, пили и болтали о миллионе самых разных вещей. Словно влюбленные, которые лишь недавно поняли, что влюблены, и у которых еще не было времени наговориться всласть.
Во вторник он играл со Стэффордом в теннис. Игра шла на равных, за каждым осталось по два сета. После чего решили пообедать - все вместе, Бенджамин с Пегги и Стэффорд с Ли. Все очень понравились друг другу, и до свадьбы Ли со Стэффордом они встречались не реже двух-трех раз в неделю.
Они с Пегги присутствовали на скромной брачной церемонии. И ни один из них никогда не заговорил о его романе с Ли, хотя Бенджамин был уверен: Пегги все же догадывается - между ним и Ли что-то было. А потом, вскоре после медового месяца, Ли вдруг намекнула, что не прочь продолжить отношения. Но Федров четко и ясно дал понять: такое просто невозможно, между ними все кончено. Решение далось ему нелегко. Он знал: будут в его жизни моменты, когда он горько и искренне пожалеет об этом высоконравственном решении. Возможно, даже больше, чем обо всех своих грехах, вместе взятых. Но он не собирался заниматься любовью с женой человека, который стал его лучшим другом и которым он так восхищался.
С тех пор эти две пары стали просто неразлучны. И никаким цинизмом, даже с учетом того, что было в прошлом, там и не пахло. Дружбы порой строятся и на куда более шаткой основе. Все четверо съездили в Европу вместе с детьми. Два-три раза в неделю Федров играл со Стэффордом в теннис; их уже почти автоматически включали в каждый список приглашенных к общим знакомым. Женщины вместе посещали театры и художественные выставки; вместе тревожились о заболевших детях. И именно Стэффорд в 1950 году предложил Федрову купить дом на Лонг-Айленде, который некогда принадлежал предкам Стэффорда.
1964 год
Ли с Федровым услышали возбужденные крики. Доносились они с поля. Вздымая тучи пыли, бэттер мчался к третьей базе.
- Тогда, наверное, увидимся вечером, - сказал Федров, откинулся на спинку скамьи и окинул восхищенным взглядом длинные изящные ноги в открытых светло-синих сандалиях. - И Пегги, просто уверен, захочет пойти.
- Что ж, - сказала Ли, - мое дело предупредить, а там как знаешь. Но может получиться еще хуже, чем две недели назад.
- Хуже не может, - ответил Федров.
Две недели назад, в субботу, на вечеринке у Стэффордов среди гостей разгорелся спор о немецкой пьесе "Депутат". Спектакль вызвал настоящую сенсацию в Нью-Йорке. И не только там, но и в любом другом городе и театре, где его показывали. А все потому, что в нем была предпринята попытка осудить Папу Римского Пия XII за то, что тот в свое время не подверг публичному осуждению массовые убийства евреев нацистами. Среди приглашенных оказалась дама лет сорока, соседка Стэффордов. То была тощая плоскогрудая женщина в совершенно чудовищном ядовито-зеленом платье и с выпученными глазами, какие бывают у людей с больной щитовидкой. Муж этой дамы почему-то почти всегда отсутствовал по уик-эндам. И почему-то в гости ее приглашали редко, да и то скорее всего из жалости. Как-то раз, проведя вечер в ее компании, Федров понял почему. Он также понял, отчего ее муж предпочитает уезжать из города по уик-эндам. Звали ее Кэрол-Энн Хьюмс, в девичестве Фредерикс. Она была родом из Чарлстона, штат Калифорния, и обычно держалась тихо и скромно и старалась угодить всем и вся. От нее так и веяло скукой. И еще - чем-то тупым и непрошибаемым, точно железобетон.
Но Стэффорд просто не выносил вида страдающих, брошенных, отвергнутых кем-то людей и взял себе за правило заботиться о разного рода социальных калеках - разведенных дамочках, грубых мужчинах с непомерными политическими амбициями, безвкусно одетых нуворишах, которые почему-то непременно являлись со своими совершенно невыносимыми отпрысками. И всегда, на всех этих сборищах, непременно присутствовала миссис Хьюмс. Нет, не то чтобы Стэффорд был прирожденно радушным хозяином. Ему в отличие от Ли никогда бы не пришло в голову рассуждать на тему того, удалась ли сегодняшняя вечеринка или нет. Поток людей, проходивших через его гостиную и сидевших хоть однажды за его столом, вовсе не воспринимался Стэффордом как явление, которое другие назвали бы вечеринкой. Люди были средой его обитания, его учителями и учениками одновременно, объектами его постоянной заботы. А в том случае, если он был знаком с ними близко - сферой его ответственности. Он был богат духом, не только деньгами и материальными благами, и его гостеприимство распространялось равно на всех.
В самый разгар спора о немецкой пьесе миссис Хьюмс вдруг заявила, что это просто стыд и позор - показывать такой спектакль на нью-йоркских подмостках. Она даже не была католичкой, но считала Папу Пия XII замечательнейшим и достойнейшим человеком. И еще она заявила, что нечестно и некрасиво - критиковать давно умершего человека, который уже не может ни возразить, ни защититься.
Тут Пегги, тоже участвовавшая в этом споре, ополчилась на миссис Хьюмс.
- А вы-то сами этот спектакль видели? - спросила она.
- Нет, - отрезала миссис Хьюмс. - Я еще не настолько опустилась, чтоб посещать подобные зрелища. Но я читала критические статьи и заметки в газетах.
- А вам не кажется, что лучше все же сначала познакомиться с предметом разговора, а уж потом составлять суждение? - спросила Пегги, стараясь говорить как можно спокойнее и рассудительнее.
- Ничего подобного, - ответила миссис Хьюмс. - Пусть даже это действительно хорошая пьеса. Дело в самом предмете… - Она взмахнула тощей загорелой ручкой. - А весь мир уже давно устал от этой… так называемой темы, Пегги. И вы должны это признать.
Пегги обернулась к маленькому сутулому мужчине, сидевшему рядом с ней за столом. Фамилия его была Грогейм. Жена Грогейма работала учительницей в местной школе, а сам он - в городе, в фармацевтическом концерне, где разрабатывал рецепты лекарств. В Америку они переехали в 1949-м. До сих пор при упоминании событий в Европе лицо Грогейма искажалось от страха, а речь становилась сбивчивой и невнятной.
- Скажите, мистер Грогейм, - обратилась к нему Пегги, - вы устали от этой темы?
Мистер Грогейм выдавил растерянную улыбку и пожал плечами.
- Ну, со мной особый случай, дорогая, - ответил он. - И мне не хотелось бы… э-э… навязывать свое, чисто субъективное мнение…
- Скажи ей, Жан, - вставила миссис Грогейм, могучего телосложения женщина с копной седых волос. Лицом она походила на индианку - резко выступающие скулы, стоическое и решительное выражение. - Скажи все как есть.
- Нет, я не устал от этой темы, моя дорогая, - обронил Грогейм.
- Однако уверена, на свете полно людей, которые… - начала было миссис Хьюмс.
- А теперь объясните нам, почему вы не устали от этой темы, мистер Грогейм, - попросила Пегги.
- Ну… э-э… - Грогейм тихо и как-то смущенно усмехнулся. - Я пробыл три года в лагере.
- Расскажите миссис Хьюмс о ваших последних днях в этом лагере, - сказала Пегги.
Грогейм бросил на жену беспомощный взгляд.
- Скажи этой даме, - ободряюще кивнула миссис Грогейм.
- Они начали нас выводить, - пробормотал Грогейм. - Русские были уже совсем близко. Мы слышали залпы орудий. Нас повели куда-то. И шли мы пять дней и пять ночей.
- И сколько же человек участвовало в этом марше? - напряженно спросила Пегги.
Федров сидел молча, откинувшись на спинку стула. Он не решался вмешиваться в спор, чтобы не заводить Пегги, чтобы все приличия были соблюдены в этой уютной, освещенной свечами гостиной в доме на курортном побережье.
- Когда выводили, нас было пять тысяч человек, - ответил мистер Грогейм.
- И сколько из них дошли до конца? - неумолимо продолжала допрос Пегги.
- Четыре тысячи, - безжизненным голосом ответил Грогейм. Эти два слова точно осушили Атлантический океан, и через длинный стол в гостиной на Лонг-Айленде словно пролегла дорога скорби и смерти.
- Так вам по-прежнему скучна эта тема? - На сей раз Пегги обращалась к миссис Хьюмс.
- Считаю, что об этом давно пора забыть, - сказала миссис Хьюмс. Лицо ее раскраснелось. Возможно, она просто выпила лишку, для поддержания боевого духа. И тут ее, что называется, понесло. - Этим самым мы лишь причиняем друг другу боль. Что толку от подобных воспоминаний? Нет, сама я против евреев ничего не имею. Господи, да вам всем прекрасно известно, я просто обожаю Ли! Нет, я всего лишь хочу предупредить вас. Что сама лично слышала от очень многих своих друзей, прекрасных, честных людей, без предрассудков и с самыми либеральными взглядами… да что там от них, об этом на каждом углу твердят!.. И все говорят, что эта пьеса лишь пробуждает антисемитские чувства и настроения. Чувства, о которых люди давным-давно забыли. Так к чему будить все это? Пора бы, в конце концов, и забыть!
- Вы с вашими друзьями, видно, забыли о тех шести миллионах истребленных… - пробормотала сквозь гул возмущенных голосов Пегги. - А вот мистер Грогейм - не может.
Ярость и страсть, звеневшие в голосе жены, смутили Федрова. Сам он верил в полезность лишь тех споров, в ходе которых достигалась какая-либо практическая цель. И осуждение взглядов несчастной миссис Хьюмс вряд ли стоило таких эмоций. К тому же он, что, возможно, было довольно глупо с его стороны, вдруг почувствовал, что Пегги бросает тем самым вызов ему. Ему, мужчине, вместо которого вынуждена сейчас сражаться за дело и принципы, которые касались его, и только его.