Карлион, казалось, смотрел прямо на него. Невероятно, что он не видел глаза, который наблюдал за ним сквозь замочную скважину. Однако он колебался, возможно в замешательстве, как некогда Эндрю, от мужества девушки, думая, что у нее, по всей вероятности, есть подмога, что здесь должна быть западня. Затем она заговорила, беззаботно и не торопясь, наклонясь вперед, чтобы погреть руки у огня:
- Не стоит туда идти. Он запер дверь, когда уходил.
Для человека в темноте наступил миг неизвестности, пока Карлион колебался. Ему надо только попытаться открыть дверь, чтобы все вышло наружу. В конце концов он воздержался. Частично, возможно, потому, что боялся западни, но в основном, должно быть, его поставило в затруднительное положение то рыцарство, которое не позволило ему открыто продемонстрировать недоверие к словам женщины. Он отвернулся и стоял посреди комнаты в почти что трогательном замешательстве. Если бы он знал заранее, что придется иметь дело с женщиной, он послал бы в дом одного из своих спутников - маленького хитрого кокни Гарри или слоноподобного Джо.
Она с легкой насмешкой осмотрела его - от срезанного лба и глубоко посаженных глаз до маленьких, слегка расставленных ступней, странно контрастировавших с остальным обликом.
- Вы весь в грязи, заметила она и бросила выразительный взгляд на пол, все еще свежий и чисто выскобленный миссис Батлер.
- Сожалею, очень сожалею, - сказал он. - Дело в том…
- Не трудитесь лгать, - рассеянно пробормотала она. Не внимание, казалось, было приковано к пылающему сердцу камина. - Вы кого-то ищете. Сразу видно. Если только не убегаете от кого-то, как тот, другой.
- Другой? - Он взволнованно подался вперед, и Эндрю снова приготовился к предательству. Питье из его чашки, которое наполнило его таким смирением, теперь, казалось ему, только подчеркивало подлость измены.
- Тот, которого вы описали, - сказала она, - напуганный и упрямый.
- Он здесь? - Эндрю едва расслышал шепот Карлиона. Правая рука Карлиона скрылась во внутреннем кармане.
- Он спал здесь прошлой ночью, - сказала она.
- А сейчас?
- Ушел утром, я думаю, на север, но точно не знаю.
- Да, это так, - пробормотал Карлион. - Мы почти столкнулись, но он ускользнул в этом чертовом тумане. Он может вернуться сюда.
Она засмеялась:
- Не думаю, - и указала в угол, где стояло незаряженное ружье. - Побоится, - добавила она, - да и постыдится.
- А твой брат? - спросил он с неожиданной быстрой вспышкой подозрительности.
- Его не было прошлой ночью, но я предупредила вашего друга, что он будет здесь сегодня. И вас предупредить? - добавила она.
- Я не боюсь, - ответил Карлион, - и не стыжусь.
Она посмотрела вновь на его грязную одежду.
- Но вы тоже в бегах, - сказала она, - от чего?
- От закона, - не колеблясь, честно сказал Карлион. - Не от друзей и не от себя, - задумчиво добавил он.
- К чему такая суматоха? - спросила она; ее глаза, загоревшиеся в красном отблеске огня, глядели на него снизу вверх со страстной искренностью, одинаково осуждая его грязь, его бегство, его поиски.
Он, как зачарованный, смотрел на нее в каком-то замешательстве, как будто пытаясь уцепиться взглядом за блестящий предмет, смутно сверкающий на дне темного и глубокого колодца.
- Он вроде Иуды, - сказал он тихо и неохотно.
- Он не показался мне человеком с деньгами, - сказала она. - Вы не ошибаетесь?
- Не знаю. Но если бы я его встретил, я бы сразу узнал. Он слишком труслив, чтобы что-то скрывать. - Он слегка поежился от холодного сквозняка, незаметно прокравшегося под дверь.
- Вам холодно, - сказала Элизабет, - идите к огню.
Он некоторое время смотрел на нее, как будто пораженный ее дружелюбием, а затем подошел к камину, чтобы дать теплу и пламени окрасить руки червонным золотом.
- Почему бы вам не оставить его в покое? - спросила она. - Он стоит хлопот и риска?
Глаза Карлиона настороженно глядели из глубоких глазниц, как будто он размышлял, насколько можно открыться этой безмятежной незнакомке.
- Я очень хорошо его знаю, - сказал он неохотно. - Мы были друзьями. И он должен знать меня хорошо. Теперь я его ненавижу. Уверен - это именно ненависть.
Ее голос коснулся его подобно тихому, теплому пламени.
- Расскажите мне, - попросила она.
Он посмотрел на нее с выражением изумления, медленно нахлынувшего из темного, спрятанного в глубине источника.
- У тебя чудесный голос, - сказал он. - Ты как будто готова подпеть любому незнакомцу? Ты знаешь, кто я? - спросил он.
- Один из Джентльменов, - ответила она и замолчала в ожидании.
- Им был и тот, кто был здесь прошлой ночью. Мы были друзьями. Я рассказывал ему о том, что не открою больше никому, - о том, что я люблю и почему. И после трех лет, проведенных с нами, он выдал нас полиции.
- Вы уверены?
- Кто-то наверняка это сделал, - сказал он. - Шесть человек в тюрьме по обвинению в убийстве. Была стычка, и одного таможенника убили, беднягу. Четверо нас скрылось, двое со мной и Эндрю, который сделал все, чтобы с нами не встретиться. И когда он сбежал? До того, как нас застукали. Уверен в этом. И почему он боится встречи со мной? Я знаю, он боится. - Его глаза, печальные и подозрительные, казалось, спрятались еще глубже в череп. - Тебе не понять, - сказал он, - как он все испортил. Это была крутая жизнь, казалось, в ней было что-то лихое - приключения, мужество, высокие ставки. А теперь мы тюремные птицы, убийцы. Тебе не кажется это подлым, - всхлипнул он вдруг, - что человека убивают из-за спиртного? Какой скучной и грязной игрой это выглядит теперь!
Она поглядела на него с жалостью, но без симпатии.
- Должно быть, так было всегда, - сказала она.
Он пожал плечами.
- Да, но я этого не знал, - сказал он. - Что же мне, благодарить его за просвещение?
Она улыбалась тому, как усики огня раскручивались и снова свивались в бутон.
- Стоит ли смерть человека и ваши разбитые мечты всей этой суматохи? - воскликнула она, несколько повышая голос, как будто хотела вынести свой протест против человеческой глупости за пределы комнаты в опутавшие ее туман и ночь.
- Ты так рассудительна, - сказал он печально. - Вы, женщины, все такие рассудительные. Мечты - часто все, что есть у мужчины. Я вот думаю, какая ты милая, добрая, жалостливая, но это только моя мечта. Ты же знаешь о себе все, например чего тебе не хватает в жизни, что ты боишься насекомых, полна отвратительных физических потребностей. Ты никогда не найдешь мужчины, который полюбил бы тебя за что-нибудь, кроме твоих голых, ничем не заполненных контуров. Мужчина готов забыть себя, выступая в роли эпического героя, и нужна женщина, чтобы увидеть, как он глуп. Только женщина может любить реального человека.
- Может быть, вы правы, - сказала она. - Хотя я многого не понимаю. Я когда-то знала человека, который настолько забыл себя, как вы выразились, что внушил себе, что он трус и больше ничего.
- Это менее типично, - ответил Карлион. - Женщины обычно показывают нам наш потолок, и мы ненавидим их за это. Полагаю, что мужчина полюбил бы женщину, которая показала бы ему его нижний предел.
Она вдруг отбросила серьезность и засмеялась.
- Бедняга, - поддразнила она. - Вы ненавидите этого вашего друга, потому что он показал вам ваш потолок. Какая глупость - тратить время на такую ненависть.
Он потянулся руками к огню, как будто хотел схватить его свет и жар и поднести к своему мозгу.
- Да, - сказал он. - Я ненавижу его. - И замолчал в ожидании, глядя украдкой, как бы умоляюще, из-под низкого лба. Он страстно желал, чтобы его убедили в собственной бесполезности и ненависти к Эндрю.
- Но что бы вы в конце концов сделали, если бы встретили его? - запротестовала она.
- Я убедился бы, что прав, - ответил он, - а потом убил бы его.
- И какая была бы от этого польза? - спросила она.
Он отодвинулся немного от нее и откинул назад голову, как будто защищая что-то бесконечно дорогое.
- Никакой пользы, - сказал он, - никакой, но это мой долг.
Он увидел, как она подняла к нему полные мольбы глаза.
- Вам грозит более серьезная опасность, чем закон, - сказала она.
Он с подозрением посмотрел на нее.
- К чему все эти разговоры? - спросил он. - Он тебе понравился? - Он смотрел на нее с сожалением и отвращением, как на прелестную картину, запачканную навозом. - Ты влюбилась в него за ночь?
- Нет, - просто сказала она. - Но я с детства жила с ненавистью. Почему вы не бежите отсюда? Если вы останетесь, то только навредите себе или еще кому-нибудь, кому вы никогда не желали зла. Всегда так бывает.
Он не обратил внимания на ее слова, но как зачарованный с любопытством наблюдал за ее лицом.
- Если бы я мог взять тебя с собой, - прошептал он, - я бы обрел покой и милосердие. Ты замечала, - тихо продолжал он, и его глаза глядели, как глаза собаки через прутья клетки, - что посреди шторма всегда на миг наступает тишина? - Он приподнял руки, как будто протестуя против необходимости, которая гнала его обратно в шторм, а затем уронил их в каком-то усталом отчаянии.
- Вы свободны, - прошептала она, ее глаза смотрели на него не сквозь прутья, а сквозь золотой туман, который проливали сполохи огня. - Вы ничем не связаны.
Он пожал плечами и сказал обиженно и небрежно:
- О, для меня нет покоя.
Он решительно повернулся на каблуках, но, сделав только три шага к двери, вернулся.
Не глядя на нее, он проговорил с каким-то замешательством:
- Так ты говоришь, он ушел на север?
- Да, - сказала она.
- Ну, конечно, я и сам знаю, - заметил он. - Мы чуть не встретились. - Он переступил с ноги на ногу. - Я не знаю, как тебя зовут, - продолжал он. - Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Если он вернется, ты не должна его укрывать или предупреждать.
- Это что, приказ? - спросила она с мягкой насмешкой.
- Да, - сказал он и затем торопливо добавил, запинаясь: - Я прошу тебя. Не вмешивайся в это. Ты не принадлежишь нашему миру: шуму, ненависти. Оставайся с миром.
- А эти два мира так далеки друг от друга? - спросила она.
Он слушал, склонив голову набок и полузакрыв глаза, как слушают тихую музыку. Затем он прикрыл на минуту глаза рукой.
- Ты сбиваешь меня с толку, - сказал он.
- Так далеки? - повторила она.
- Не смешивай их, - сказал он с силой и горечью, - ты не можешь прийти к нам, а нам слишком легко прийти к тебе.
- Куда вы? - спросила она.
- Искать его, - ответил он. - Я найду его. Я слишком хорошо его знаю, чтобы упустить.
- Он тоже знает вас, - добавила она.
Карлион ближе подошел к ней:
- Возможно, он смеялся надо мной все то время, пока мы были друзьями. Он - трус, а трусы хитрые. Я рассказывал ему обо всем, что люблю. Читал ему, делился с ним всем, что люблю. Я могу заставить его забыть то, что говорил ему, только убив его, - добавил он с неуместным пафосом.
Элизабет сказала:
- Это что, такой большой секрет?
Он с подозрением попятился от нее, как будто испугавшись, что она тоже имела виды на его самые тайные мысли.
- Я предупредил тебя, - резко сказал он, - и больше не хочу тебя беспокоить. Ты бы лучше не говорила брату, что я здесь был. Я и ему не хочу никакого зла.
Он повернулся и очень быстро пошел к двери, как будто боясь, что какое-то слово может задержать его дольше. Когда он открыл дверь, холодный ветер наполнил комнату дымом и туманом. Он слегка поежился. Закрыв дверь, он отгородил от себя облик Элизабет, ее безмятежные черты, тронутые легким, едва уловимым сожалением.
5
Эндрю положил складной нож обратно в карман. Темнота, обдававшая его холодом, стала теплой и дружелюбной. Его переполняла безмерная благодарность - даже не хотелось открывать дверь и напоминать Элизабет о своем существовании. Он был в таком настроении, что она казалась ему недосягаемой, как картина, святой, как видение. Он вспомнил свой первый приход в этот дом и бледное, исполненное решимости лицо меж двух желтых огней, последнее, что он увидел, прежде чем упал в изнеможении.
Тихо, как будто присутствуя при таинстве, он повернул ручку двери и нерешительно, робко остановился на пороге. Она стояла у стола и мыла чашки и тарелки, которые они оставили.
- Это ты? - сказала она, не глядя. - Поставь это в буфет. - Когда он подчинился, она вернулась к огню и, нагнувшись, чтобы разгрести угли, пробормотала с полушутливой резкостью: - Два дурака - пара.
Эндрю переминался с ноги на ногу. Он вдруг понял, глядя в лицо убийственной сути вещей, что не может выразить вслух свою благодарность.
Он нервно дергал пуговицу и в конце концов выпалил почти с досадой:
- Благодарю.
- Так в чем же все-таки дело? - спросила она, протягивая руки в комическом замешательстве. - Я ненавижу тайны, - добавила она, пряча свои тайные думы в глубине темных глаз, подернутых только на поверхности веселостью.
- А ты не слышала, что он сказал? - ответил Эндрю и прошептал так тихо, что Элизабет пришлось наклониться вперед, чтобы уловить его слова: - Вроде Иуды.
- Ты думаешь, я поверила всему, что он наговорил? - Она поглядела на Эндрю, широко раскрыв глаза, полные невинного изумления. - Он - твой враг.
- А ты бы поверила тому, что я скажу? - сердито спросил он, заранее зная ответ.
- Конечно, - сказала она, - расскажи.
Он с изумлением посмотрел на нее, все его сентиментальные мелодраматические инстинкты поднялись в нем, чтобы воспользоваться удобным случаем. О! Благословенное облегчение, подумал он, броситься вперед, опуститься перед ней на колени, заплакать и сказать: "Я устал. За мной гонится тот, кто страшнее смерти". Он услышал, как его голос сломался на этой фразе. Но когда он уже был близок к тому, чтобы подчиниться этим инстинктам, его другое - жесткое и критичное - "я" заговорило с неожиданной определенностью: "Ты - глупец, она же видит тебя насквозь. Неужели у тебя не хватит благодарности, чтобы сказать правду?" - "Но тогда, - запротестовал он, - я потеряю всякую надежду на утешение". Однако, когда он взглянул на нее, критик победил. Он стоял, сцепив руки за спиной и немного наклонив голову, глядя на нее внимательно и сердито в ожидании малейшего знака презрения.
- Это все правда, - сказал он.
- Расскажи мне, - повторила она.
Тебе это вряд ли будет интересно, - запротестовал он, тщетно надеясь избежать дальнейшего унижения.
Она села и, опустив подбородок на руки, дружелюбно и насмешливо посмотрела на него.
- Ты должен заплатить за ночлег этим рассказом, - сказала она. - Иди сюда.
- Нет. - Он в отчаянии цеплялся за положение, в котором мог, по крайней мере, физически смотреть на нее сверху вниз. - Если я должен говорить, я буду говорить отсюда.
Он крутил пуговицу до тех пор, пока она не стала свободно болтаться на нитке. Он не знал, с чего начать. Он закрыл глаза и нырнул в быстрый поток слов.
- Мы возили спиртное из Франции, - сказал он, - и я предал их. Вот и все. Я написал чиновнику таможни в Шорхэме и назвал дату, час и место. Когда мы приплыли, таможенники ждали нас. Была схватка, но я ускользнул. Кажется, одного таможенника убили. - Он открыл глаза и сердито взглянул на нее. - Не смей презирать меня, - сказал он. - Ты не знаешь, почему я это сделал, мои мысли, чувства. Я - трус, я знаю, и никто из вас не может понять труса. Вы все такие храбрые, тихие, спокойные.
Она не обратила внимания на его сердитый выпад и задумчиво посмотрела на него.
- А почему ты это сделал?
Он покачал головой и ответил с глубокой безнадежностью:
- Тебе не понять.
- Но почему, - спросила Элизабет, - ты вообще начал заниматься контрабандой? Ты не создан для такой работы.
- Мой отец был контрабандистом, - сказал Эндрю, - обыкновенным тупым контрабандистом, но чертовски ловким. Он скопил этим денег и послал меня в школу. Зачем было учить меня греческому, если я должен так проводить свою жизнь? - И его рука сделала неопределенный всеобъемлющий жест, включивший в себя голую комнату, холодную ночь, грязную одежду и страх. Он подошел немного ближе к огню. - Я скажу тебе, зачем он послал меня в школу, - проговорил он, наклоняясь вперед, как будто хотел сообщить что-то конфиденциальное, - чтобы этим хвастаться. Он гордился своей удачей, тем, что его ни разу не ловили и не имели никаких улик против него. Его команда боготворила его. Скажу тебе, он стал легендой на этом побережье. Я никогда не осмеливался так говорить о нем ни с кем до тебя. И все время, пока я был в море, я видел, что они недоумевали, как могла такая гора родить такую мышь.
- Почему ты так ненавидишь отца? - спросила Элизабет. - Из-за этого? - И она воспроизвела всеобъемлющий жест, который он сделал минутой раньше.
- О, нет, нет, - сказал он. Он смотрел на нее отчаянно и безнадежно, страстно желая найти хотя бы намек на понимание. Он обращался к ней не как адвокат к присяжным, а как заключенный, уже осужденный судом. - Ты не можешь понять, - сказал он, - на что была похожа жизнь среди этих людей. Что бы я ни делал, меня сравнивали с отцом, и сравнение это было не в мою пользу. Они постоянно говорили мне о его храбрости, о том, что он делал и каким был героем. А я знал все время то, чего они не знали: как он бил мою мать, каким был самодовольным, невежественным и грубым хвастуном. В конце концов они махнули на меня рукой, - сказал он, невесело улыбаясь. - Я был не в счет. Они были добры ко мне, щедры, потому что этот человек был моим отцом.
- Но зачем, - спросила она, - зачем ты вообще с ними связался?
- Из-за Карлиона, - тихо сказал он, удивляясь странному чувству в своем сердце - то ли любви, то ли ненависти, - когда он произнес это имя. Во всяком случае, это было нечто горькое и безвозвратное.
- Это тот человек, который был здесь?
- Да, - сказал Эндрю. - Моего отца убили в море, и они выбросили его тело за борт, так чтобы и после смерти у правосудия не было против него улик. Моя мать умерла года за два до этого. Я думаю, он разбил ее сердце, если существует такая вещь, как разбитое сердце. Во всяком случае, он изломал ее тело. - Лицо Эндрю стало белым, как от слепящего жара внутреннего огня. Я любил мать, - сказал он. - Она была тихой, незаметной женщиной, которая любила цветы. По праздникам мы обычно гуляли вместе и собирали их у изгороди и канав. Затем мы засушивали их под прессом и помещали в альбом. Однажды мой отец был дома, я думаю, у него был запой, и он застал нас за этим занятием. Мы были так увлечены, что не слышали, как он нас позвал. Он вошел, стал рвать листы из альбома и комкать их в кулаках, больших, тяжеловесных кулаках. Он был весь громоздкий, большой, неуклюжий, бородатый, но с хитрым умом и маленькими глазками.
- Почему твоя мать вышла за него замуж? - спросила Элизабет.
- Они сбежали, - сказал Эндрю. - Моя мама была неисправимым романтиком.
- А когда отец умер?