ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Рассказ Марии Степановны - смотрителя Музея Восточных Культур.
Я обычно по всем залам гуляю, для моего тромбоза это полезно. С Лилианой Леонидовной стоим в уголке, беседуем. Интересная женщина, пианистка - кому только не аккомпанировала! самому Кобзону! - и большая хулиганка. Разговариваем тихо и серьезно. Посетители думают: две старушки лето вспоминают. А мы их разглядываем и ядовито обсуждаем. И про юбку, и про бюст, главное - про ноги, если женщина. А мужчин на себя примеряем: вот с таким старичком я бы переспала, молодой - слишком горячий, не люблю. Развлекаемся.
Но последнюю неделю со стула не схожу, в моих двух залах расположилась бесценная коллекция, из Индии, кажется, привезли, "Нефритовый Сингапур" называется. Где Сингапур - не знаю, но украсть могут свободно.
Сама глаз не свожу. И слоны, и тигры, и танцовщицы, и лодки под парусом - все из зеленого и розового камня. А есть воробей, сунул в карман - и гуляй, а он из рубина. Целиком! Смотрю на него и думаю: невелика ты, птичка, а сколько долларов за тебя отвалят! Я бы сразу в Америку улетела, там коттедж, мерседес, такой белый-белый, и шофера бы себе купила - крепкого мужчину лет сорока, американца. Там их сколько хочешь без работы ходит.
Замечталась я, смотрю, он снова пришел. Худой, бледный, даже с зеленцой, болел, верно. В прошлый раз за ним следила, стоял долго. Украсть, думаю, примеривается. Точно.
Хотите верьте, хотите нет, врать не привыкла. Посмотрел он на все опять зорко, с прицелом. Глазом буравил. Солнце низко, время к закату. И моя толпа статуэток посвечивать стала.
Слушайте внимательно! Выбрал он одну монашку - с желтизной на просвет. Подошел, и не то что в карман положил, честное слово, вынул из кармана что-то и рядом на тумбу поставил. Хотела к нему подбежать, все же непорядок, ноги как ватные. Верите ли, оцепенела.
Три обезьянки. В коллекции не числятся. Одна руками уши зажала, другая руки на глаза положила, третья - губы прикрыла. Намекают, мол, ничего ты не видела, ничего не слышала, так и молчи, дура. А я и так слова сказать не могу. Сама в камень превратилась.
Картину эту забыть не могу. Стоит он, глаза горят, как у волка, челюсть отвисла. Солнце из окна пыльными такими столбами почти параллельно в мой нефрит ударило, просветило. Вспыхнули три обезьянки нечеловеческим светом - и все исчезло. То есть я хочу сказать, подозрительный и три обезьянки, как испарились, не приведи Господи. А все остальное, как было. Погасло, правда.
Долго в себя прийти не могла. Однако начальству докладывать не стала, поскольку ни урона у меня, ни прибытка. Лилиана Леонидовна говорит: "Почудилось. Хватит о мужиках думать. Заведи себе старичка и успокойся".
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Телефонные звонки. Надо в отдел ремонта позвонить. Все не туда попадают. И мужские, и женские голоса, то Андрея спрашивают, то какая-то Тамара им нужна. Есть у меня Тамара, но она во Владивостоке живет. Не адрес же владивостокский им давать.
У меня свои заботы. Мой Володя похудел и бороду сбрил.
Мудрая Галина Петровна сказала: "Если бороду сбрил, верная примета, появился у него кто-то. Как он в последнее время с тобой?"
"Нормально", - а у самой на душе неспокойно.
"А если вспомнить?"
"Не очень. Спросила, где вечером в пятницу был. С друзьями, говорит, и в глаза не смотрит".
"В том-то и дело. Дай ему валерьянки, чтобы успокоился. А еще лучше, Алла, приятель у меня в наркологии в лаборатории работает. Так они там приворотное средство научным способом получили. Метадол ньюс. Попрошу по знакомству".
"Я заплачу, ты меня знаешь".
"А заплатишь, о чем разговор! За деньги сейчас все достать можно, даже любовь".
Действительно, уйдет, потом ищи-свищи. У нас двое детей: мальчик и девочка. И третий намечается, чувствую, мальчик. Мудрая женщина - врач Галина Петровна.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Но это только одна из версий.
Итак, по одной версии, я встретился с Тамарой, обновленной и просветленной.
По другой версии, я умер в ту ночь, как и предсказывали медицинские сестры.
По третьей версии, ничего не изменилось. Я остался с Аллой и в той же газете, скандал постепенно забылся. К тому же Алла родила позднего ребенка - мальчика.
По четвертой версии, я ушел от Аллы к Татьяне, из газеты - в другую, подобную ей. Вечерами мы смотрели на экране "Жару в Сингапуре".
По пятой версии, я все же улетел в Сингапур, но самолет по пути потерпел аварию. Аэробус неожиданно полыхнул огнем и лопнул высоко в небе. 283 пассажира и команда рассыпались вместе с обломками. И все умерли.
По шестой версии, я жил в другое время, когда еще и слыхом не слыхали ни о каком Сингапуре. Однако дрался из-за Тамары на дуэли, и был убит.
По седьмой версии, я жил в то же время и прожил так долго, что дожил до новых времен, которые оказались гораздо хуже старого доброго времени.
По восьмой версии я был женщиной, и в объятьях мужчин переносился-переносилась в блаженный Сингапур. Но там не остался-не осталась: появился муж и дети.
По девятой версии, я всю жизнь мечтал о Сингапуре, собрал коллекцию марок и открыток. Наконец, удалось побывать в Сингапуре, и он мне показался бледней, чем мои открытки и марки.
По десятой версии, я долго жил в Сингапуре, работал в русском консульстве. И Сингапур мне порядком надоел. Ну порядки! За каждый брошенный окурок штраф 700 сингапурских долларов. Платил, знаю.
По одиннадцатой версии, я в детстве отдыхал на Пицунде с родителями. Но всю жизнь мне казалось, что я побывал в Сингапуре.
По двенадцатой версии, я был пятнистой анакондой и ползал в водоеме среди других змей, толстых и длинных на змеиной ферме. Потом с меня содрали шкуру и нащелкали кошельков и бумажников, один из которых попал автору этого повествования и тот сунул в мое рифленое плоское нутро пачку денег - свой гонорар. Я раздулся так, будто пообедал кроликом.
Но есть и тринадцатая версия. Как и многие другие.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
По тринадцатой версии, пока не встретился я с моей стриженой монашкой. Все еще ищу Тамару.
На берегу туманно-солнечного океана - эстрада. Перед ней - куча столов и стульев. Австралийцы, японцы, американцы, многие с детьми непринужденно расположились под брезентовым навесом. Я сам потягиваю пиво из бутылочки. На эстраде все идет своим чередом. Справа - несколько пальм, как этикетка фирмы, насквозь маячит ослепительное марево. Употребил-таки это слово, не обошлось без него. Да и как без "марева" русской словесности? Неопределенно, благородно и душе говорит.
Между тем, на эстраде заклинатель змей в розовом тюрбане, наигрывая на дудке что-то однообразное, продолжает дразнить кобру синей тряпицей. Кобра, злобно раздувая свой серый капюшон, выползает и выползает из плоской плетеной корзинки, будто ей конца нет.
Бородатый мальчишка в комбинезоне вспрыгнул на сцену, лег плашмя на дощатый пол и нацелил свой "никон" с неприлично длинным объективом. Подстрекаемая хозяином кобра быстро поползла на него. Бородач отпрыгнул, как ужаленный, при общем смехе.
Потом был прекрасный танец дракона с мячом. Дракон был как живой: он моргал розовыми ресницами, разевал бумажную пасть, хватал и бросал мяч, лихо отплясывал, вскидывая поочередно четыре ноги в черных тапочках.
Звенят браслеты на ногах танцовщиц, обведенных красной хной.
Мне некуда спешить, и я посматриваю то и дело на набережную, на которой каждую минуту можешь появиться ты, худое красивое лицо с ослепительной - особенной для меня - улыбкой. Мне уже были сделаны знаки и послано приглашение. В одном таинственном фонде, можно сказать, фирме, приятный человек, совсем не похожий на должностное лицо, скорей, благодушный фермер в синей рубашке и твидовом пиджаке, успокоил меня и объяснил многое насчет нас обоих. Я даже примирился с некоторым излишеством: шестью пальцами на его широкой руке. Пока мне не приходится беспокоиться ни о деньгах, ни о ночлеге. Но я знаю - это передышка, накапливание душевного спокойствия перед путешествием совсем в другие области.
Нас, феноменов, все больше на планете. И наши периоды протяженностью не в 12 лет, а в 13. За годом Свиньи неуклонно следует год Фавна. Солнце просто взрывается протуберанцами и магнитными бурями, убивающими все в зоне своего влияния и благотворными для нас - феноменов.
Если женщина в 13 или 26 лет рожает, она рождает феномена. А если родит в 39, на свет появляется чудовище, пусть гениальное. Остерегайтесь рожать в 39 лет.
Веды, не те, которые вы читали, а те, в которые заглядывал я, сообщают, что принц Будда был рожден тринадцатилетней красавицей. Если вы раскроете библейские апокрифы, то узнаете, что Моисея мать родила в свои зрелые 13. На востоке вообще рано выходят замуж. Но фараон приказал топить еврейских детей, как котят. И стражники уже направились к дому одного из племени Левиина. Поэтому Моисея-младенца поспешно перепеленали, уложили в тростниковую корзину и пустили вниз по Нилу, где в купальне его и нашла принцесса. О Христе не решаюсь упоминать, хотя Божья Матерь мне представляется тихой смуглой девочкой с распахнутым небом в глазах.
Вы спросите, что во мне феноменального? Самая малость: волосы мои переходят в шелковую гривку вдоль хребта. А так я - никакого атавизма, даже ржать себе никогда не позволяю. Самый нормальный человек. Профессор Элаф считает, однако, что порода нормальных людей давно вымерла и уступила место всяческим отклонениям и мутациям. Ну, поищите кругом, где среди нормальных людей нормальные люди?
После представления туристы повалили к выходу. Их останавливал разгримированный заклинатель без халата и тюрбана. Вполне европейский человек, я узнал его по тонким усикам. На столике были разложены дудки. Тонкие усики расхваливали свой товар.
Дудка для заклинания змей такова. Бамбуковая трубка с отверстиями всунута в пустую тыкву грушевидной формы. Тыква вся разукрашена цветными квадратиками из блестящей жести (как бабушкин сундук в моем детстве). К ней подвешены стеклянные желтые бусы.
Туристы, не слушая продавца, накапливались у автобуса.
И тут - повеяло чем-то свежим, легким, хотя ни дуновения. Справа показался синий треугольник паруса. Медленно, как на экране, он прошел мимо, сине-матовый, весь мерцающий синими точками, там, в бледном, высоко на полнеба, океане. Во мне была тишина ожидания.
Лишь позади на эстраде звенели браслеты на босых ногах, по краям ступней обведенных хной.
ПОВЕСТИ
Дядя Володя
ГЛАВА ПЕРВАЯ
- Сегодня мы обращаемся к нашим радиослушателям с таким вопросом: может ли гражданин какого-либо государства жить в другом государстве без проблем? Какие проблемы вы видите в данном случае? Что вы об этом думаете, уважаемые соотечественники? Наши телефоны в Париже…
- У нас в редакции прозвучал первый звонок. Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Назовите себя.
- Петр Иванович, москвич.
- Говорите, Петр Иванович.
- Наше правительство не только, но и… (помехи). К тому же… Нельзя терпеть ни в коем случае… (помехи). И на воображаемых рубежах тем более… (помехи). Народ не потерпит, чтобы наши интеллектуальные рубежи пересекали всякие проходимцы. Если ты лицо кавказской национальности, сиди себе на воображаемом Кавказе. Иудеи пусть едут в воображаемый Израиль. Но проникать лишь по собственному желанию в нашу воображаемую Россию, запомните, мы никому не позволим. Наши предки ее крепко придумали, а ее уже почти всю разворовали, где она? - по кускам растащили.
- Что же вы предлагаете?
- Если ты иностранец, тем более инородец, плати тысячу долларов за визу и, пожалуйста, воображай наши березки. Русские девушки - десять тысяч, зато уж воображение на полную катушку. Так, я думаю, будет справедливо. Спасибо.
- Спасибо и вам, Петр Иванович. Хочу напомнить, мнение наших слушателей не всегда совпадает с мнением редакции. Следующий звонок…
(по-французски)
- Сегодня мы обращаемся к нашим радиослушателям с таким вопросом: может ли гражданин какого-либо государства жить в другом государстве без проблем? Какие проблемы вы видите в данном случае? Что вы об этом думаете, уважаемые радиослушатели? Наши телефоны в Москве…
- Вот уже первый звонок. Представьтесь, пожалуйста.
- Петр Иванович.
- Откуда вы, Петр Иванович?
- Из Парижа.
- Вы эмигрант?
- В какой-то мере.
- Говорите, Петр Иванович.
- Проблемы! Смешно сказать! но самая большая проблема: это не тот Париж. Совершенно не тот Париж, который я воображал в юности, читая "Трех мушкетеров". Это не тот город, который я представлял себе ночью в бараке за колючей проволокой на Колыме. Как поется в песне: "Там девочки танцуют голые…" Где деньги-франки? Где жемчуга стакан? И Бальзак со своей шагреневой кожей обманул нас - русских эмигрантов. И Гюи де Мопассан. Где в метро увидишь Пышку? Тонкие губки да востренький носик и никакой косметики. И другие французские писатели виноваты, и русские заодно. Раньше обед с вином в любом кафе стоил не больше тридцати франков. А теперь и пятьюдесятью не обойдешься. Не тот Париж, маскировка одна. Тот, настоящий, забрали себе хитрые французы, а нам - Кострому под Париж перекрасили и предоставили: живите. Спасибо, то есть тьфу, мерси и больше не проси.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В России он был француз, во Франции - русский. Лысинка, бородка, пухлые щечки и золотые очки. Неопределенных лет. Владимир Владимирович - потомок русских эмигрантов. Не хотелось бы называть его по имени-отчеству. Владимир Владимирович - это величественно, как собор. Он был явный Володя с округлыми движениями и словами. Он строил свою речь из пространных предложений, что в наше время выглядело старомодно и искусственно. Он говорил не на нашем русском языке, он говорил на эмигрантском языке. Свой, но не наш, как выражалась одна моя хорошая знакомая.
У нее же я и познакомился с ним. Войдя в комнату, сначала я услышал холеный голос, неторопливо и благостно о чем-то вещающий, затем увидел самого, восседающего в кресле, обитом красным потертым бархатом (в это кресло усаживали обычно только почетных гостей), у журнального столика с сигаретой в руке и со стаканчиком водки в другой. Он потягивал то и другое поочередно и часто.
- …Нам, журналистам, с утра подали джип и повезли, наконец, в джунгли на линию фронта, если можно так назвать извилистый ряд глинистых, размытых и полузатопленных частыми дождями окопов, в которых прыгали лягушки и водилась всякая нечисть. Был сезон дождей, господа. Вьетконговцы сами были похожи на лягушек в своих коротких штанах и соломенных шляпах. Правда, эти лягушки стреляли, и довольно метко. Малорослики - девушек было не отличить от мужчин. Одна все время стреляла в меня своими угольными глазками, простите за невольный каламбур, потом она приезжала ко мне в госпиталь и мы премило устроились прямо у меня под одеялом - света не было, одни керосиновые лампы-трехлинейки, да и те света не давали. Но вернемся на фронт. Командир отряда, пожилой и щербатый, изложил нам ситуацию. Оказывается, мы приехали некстати… Прошу прощения, я рассказываю о том, как меня ранили, - пояснил он мне, как новопришедшему.
Я осмотрел комнату. Слушателей было человека три вместе с хозяйкой. Левон скептически улыбался, что-то зарисовывая в альбом, который он пристроил себе на коленях.
Рассказчик продолжал:
- …И вскоре, действительно, появилась первая волна самолетов. Они рассыпали ядовитый порошок на заросли. От него и люди болели, если бы вы видели все эти язвы! Как бутоны, которые расцветают чудовищными цветами на теле человека. Американцы - тоже варвары, недаром их во Франции недолюбливают. Мы забились в щель, тем более, что на нас стали сыпаться кассетные бомбы второй волны. Но спрятаться было некуда. Вы не поверите, господа, рядом со мной на бровке сидел вот такой черный паук. (Он указал сигаретой на тарелку - на бутерброд с черной икрой). И я не смел пошевелиться. Бомбы так визжали и стонали, по-моему, пауку было тоже страшно. Сирены провыли отбой. Чувствую, мокро и по рукаву что-то течет, черное. Не люблю крови. В общем, задело меня осколком кассетной бомбы, господа. Мои друзья-журналисты взяли джип и повезли меня в незабвенный госпиталь, где я был счастлив в любви, как никогда в жизни. Но об этом в другой раз, если позволите. Таким образом, я оказался в числе раненых на полях сражения Вьетнамской войны, которую американцы не могли не проиграть, так я полагаю.
- Сколько ему лет? - тихо спросил я Левона.
- В том-то и дело. Война была лет 25 назад, а ему не больше тридцати семи-сорока, - с усмешкой ответил мой сосед-художник, продолжая рисовать. Это был карандашный портрет рассказчика, которого нарисовать похожим ничего не стоило: лоб, очки да бородка.
Володя как будто услышал нас, он был вообще чуток к настроению окружающих.
- Ничто не проходит бесследно, вот - шрам от ранения. Если кто-нибудь любопытствует, может взглянуть, - и он непринужденно стал снимать галстук и расстегивать рубашку.
Стриптиз лично меня не очень убедил. Шрам возле правой лопатки мог быть от чего угодно.
- Я, можно сказать, ветеран двух войн. Я воевал и на корейской войне, - продолжал рассказчик, шлепнув очередной стаканчик водки. Ну, это было чистое вранье. Мы с Леоном переглянулись.
- А там как вы оказались? - спросил Леон.
- Я был в Филадельфии и завербовался, такие обстоятельства.
- Какие обстоятельства? - полюбопытствовал я.
- Меня преследовал муж моей очередной пассии, кстати, русской. Мог и убить. Он был грузинский мафиози, - не смущаясь, продолжал Володя.
- И, простите меня, в каком вы были звании?
- Сержант, - скромно сказал врунишка, - Но сержант в американской армии - это довольно большой чин, прошу вас учесть.
- Тогда мы будем звать вас дядя Володя, если разрешите, конечно, - улыбнулся я.
- Господа, зовите меня как угодно, только в печь не ставьте, - блеснул своим знанием русской пословицы новый знакомый.
Вскоре он стал прощаться.
- Завтра с утра ему вещать на Францию, - сказала мне шепотом хозяйка.
- Так он работает на радио? - так же под сурдинку спросил я. Гость услышал меня, затворяя за собой дверь.
- С вашего позволения. В русской редакции в Париже, и наоборот - в Москве вещаю по-французски. Вот мои визитные карточки. Звоните, с удовольствием буду соответствовать. Если я не в командировке, всегда найдете меня на работе - и здесь и там. Оревуар.
Действительно, на одной визитке было написано по-русски, что предъявитель - корреспондент Радио России, московский адрес и телефоны. Другая карточка утверждала, что владелец ее - работник Радио Франции - и тоже телефоны и адрес в Париже.
Странно и не совсем понятно. Левон посмотрел на визитные карточки и фыркнул: авантюрист!