Под столом потертый мамлеевский портфель - сначала не узнал. Паническая мысль! Футляр на месте - ощупью понятно.
Под столом валялся новенький дипломат - чей? мой? Паническая мысль! Торопливо раскрыл - футляр на месте.
Рыжеватый с бородкой, неряшливо-щеголеватый мусье прощелкал бойкими туфлями сверху донизу по деревянной, витой, натертой мастикой до блеска парижской лестнице - и не подумаешь, что гулял и охальничал накануне, как Тургенев, Куприн, Есенин, Сапгир и Хвостенко вместе взятые.
Благообразный господин с чемоданчиком спускался по черной, с кошками и помойными ведрами, лестнице дома РОССИЯ, и не подумаешь, что еще накануне он гулял и охальничал, как все вышеупомянутые господа. Наподдал ведро - загремело, и торопливо оглянулся: никого.
В метро было пустовато, час пик уже прошел. Мелькали переплеты стальных ферм. Поворачивались узкие старинные здания с множеством горшков на крышах. Иные дома сходили на нет, как высокие корабли, внизу разбегались стильно пестрые, оживленные улицы. Неожиданно выросла Эйфелева башня. Поезд громыхал по эстакаде, следующая "Дом Радио", ему выходить.
В метро было тесно, хотя час пик уже прошел. С воем и свистом состав буравил темный тоннель. Возникали светлые помпезные мраморные станции, миновал очередной "памятник империи" - и снова в темноту, народ выходил, входил - и не убавлялся. Следующая "Новокузнецкая", ему выходить.
Хотя французский Дом Радио на набережной Сены имел обширный вестибюль с множеством входов, на шестой этаж обычно сотрудники русского радио поднимались с бокового служебного входа на грузовом лифте, так быстрее. Сердце испуганно сжалось, когда проходил между двумя никелированными трубками, но металлоконтроль на золото и камни не среагировал. На этаже, проходя, бегло здоровался с сотрудниками, бородатыми и бровастыми, русско-еврейскими интеллигентами, которые попали сюда во время противостояния и были очень нужны, а теперь не очень, но крепко держались за свое место и пенсию, хотя уже давно все ездили в Питер и Москву. Дядя Володя вошел в аппаратную и махнул рукой сквозь стекло технарю-мальчишке. "А этот зачем приехал в Париж? От кого бежал?" Тот кивнул дяде Володе, и вещание на Россию началось. Его время в живом эфире.
В Дом Радио все входили как бы с угла - с парадного входа, обращенного к метро. На площадке толпились блестящие иномарки и серые рафики. Бегло махнул пропуском перед носом милиционера и прошагал прямо к лифтам. Крест оттягивал дипломат, даже выпирал углом. Редакция находилась на седьмом, этажом ниже - аппаратные. Мимо негров, арабов, миловидных девушек, попадающихся всюду, как грибы где-нибудь в березовой роще - "грибном месте". Снизу и сбоку несло вареной капустой - столовая. На седьмом пахло кофе и пирожками - буфет. Этот запах прилип изнутри к зданию издавна, как будто здесь находилась фабрика-кухня тридцатых годов, а не фабрика информации. Просмотрел материал, стоя за столом, поговорил с режиссером. Все привычно и обычно. Спустился на этаж ниже. Вошел в аппаратную. Вещание на Францию. Его время в живом эфире.
Поскольку дядя Володя в обеих случаях говорил примерно одно и тоже - и по-русски, и по-французски, я приведу здесь русскую версию.
Передаем новости науки. За последние годы ученые нескольких стран одновременно выдвинули версию о неоднородности времени и параллельности пространства. При каких-то непонятных условиях материальные объекты могут попадать в параллельные миры и продолжать существование. В силу опять же непонятных причин предметы и живые существа могут и возвращаться. Такое мы наблюдаем, в частности, в Бермудском треугольнике.
Дорогие радиослушатели! Вы, вероятно, не знаете, что в Кельне целый институт работает над проблемами реальности вообще и реальности в частности. За два десятка лет были достигнуты некоторые любопытные, но спорные результаты, о которых хотелось бы вам рассказать. Мы связались по телефону с директором института доктором Славой Клаузевицем (русским с материнской стороны) и он любезно пригласил нашу корреспондентку в свой загородный филиал. Пересыпая по обыкновению разговор шутками, доктор Слава Клаузевиц сказал: "Есть наука - славистика, и есть наука - слоистика. Это совсем разные дисциплины, как вы понимаете. Славистика занимается русским языком и языками других славянских народов. Слоистика исследует совсем иные структуры, всегда - неоднородные, и определяет их состав и расположение частей.
В последнее время пропуская слабые токи высокой частоты сквозь материальные предметы и предметы воображения, то есть образы, мы выяснили следующее: оба ряда предметов являются единой реальностью. К тому же имеют сходное слоистое строение. Иначе говоря, материальное переслоено воображаемым и - наоборот. Можно сказать, это есть, потому что это можно пощупать. Но нельзя сказать, этого нет, потому что этого нельзя пощупать. Спектральный анализ показывает, что есть оба предмета и строение их одинаково. Просто в одном случае колбаса положена на хлеб, а в другом хлеб положен на колбасу. Но есть и третий случай, вы все любите хот-доги, где горячая сосиска внутри булки. Теперь представим, что булка - это воображение, а сосиска - реальность. Значит, в нашем случае получается, что в тесте воображения прячется то, что можно с удовольствием укусить - реальность.
Отсюда следует, с непреложностью скорого поезда Париж-Канны, следующего по расписанию: совершенно должно измениться отношение к нашим снам и произведениям искусства. Я думаю, недалеко то время, когда туристические агентства будут рекламировать туры в сны какой-нибудь знаменитости, возможно - ребенка. Или путешествие в страну Джонатана Свифта. Да просто в "Войну и мир". Приобретайте путевки и поезжайте в отпуск, дорогие радиослушатели.
Доктор Клаузевиц утверждает, что гипотетически реальность ему представляется толстым слоеным пирогом, который можно получить в любое время в кафе "Унтер ден Линден" в Берлине. Причем далеко не все слои исследованы и известны. Так что вполне возможно, в одной отдельно взятой личности умещаются множество разных личностей, подобных, но не тождественных, которые проявляются, то есть, приходят в действие, в зависимости от обстоятельств. Так сказать, в виде реакции на раздражение.
Наблюдаются и аномалии, о которых мы упоминали выше: одновременное существование одной личности в разных обстоятельствах места и времени. Доктор Клаузевиц заключил, что сам не уверен, существует ли он и его наука слоистика или это только плод его воображения. Наш корреспондент из Кельна Марина Литвинович уверена в обратном. В деревне со странным именем Муха (что-то от славистики) у доктора прекрасный особняк, и гостеприимная супруга профессора угостила нашего корреспондента замечательными свиными ножками, приготовленными в духовке самой современной кухни-автомата, фирма ФИКШЕН, набор новосела. Они так замечательно шкворчали в собственном жиру, как только можно было себе вообразить, и являлись такой реальностью, от которой невозможно было отказаться. Фирма ФИКШЕН. Нью-Йорк - Москва. При покупке кухни-автомата, холодильника, стиральной машины и пылесоса одновременно скидка 10 %. Бесплатная доставка.
Дядя Володя переключил микрофон на музыку, достал из кармашка две розовые таблетки и, не отходя от дикторского кресла, запил их Виши.
Тут зазвонил телефон в редакции. С неприятно бьющимся сердцем дядя Володя поднял трубку. И, точно, послышался, он запомнил его, грузинский голос:
- Знаешь сам, кто говорит. Не забудь, вход со двора мимо холодильника, где мясо на крюках висит, - трубку бросили.
Надо. Надо идти. Ах, как он хотел бы оказаться в саду у Марины! Березы уже желтые пряди выпустили - к осени. Яблоко - на лысину, шлепнется - расколется. Ягодицы у Марины, как яблоко, есть такой смуглый сорт.
Одно ставило в тупик: если он находится в Москве, надо брать дипломат, если - в Париже, надо брать старый портфель. Господи, конечно, надо брать портфель и быстрее в метро. Ведь встреча назначена возле площади Республики. В Москве пока что площади Республики нет. Будет ли респектабельная площадь Республики с монументом в центре и полосатыми маркизами магазинов и кафе? И даже если будет такая площадь, откуда Республику возьмут? Дядя Володя усмехнулся своим мыслям, хотя был здорово напуган.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Он прошел в ресторан "Анна Каренина" со двора. Ворота - чугунное литье изгибалось в стиле модерн, цветной булыжник двора, стеклянный подъезд, пальма в горшке - все чисто и благопристойно, похоже на место, где находится эмигрантская газета "Русская мысль". Но дальше сходство резко обрывалось. Какие-то металлические шкафы, керамическая плитка в темных пятнах. "Здесь на крюках мясо висит!" - с суеверным ужасом подумал дядя Володя. У низколобого коротыша спросил о хозяине. Коротыш сказал, что хозяин скоро будет, и проводил посетителя в небольшой, но со вкусом оборудованный зал. Зал был пуст.
На противоположной стене висела картина, где в сугубо реалистической манере бежала женщина - платок и шубка, руки она держала в муфте. Женщина стремилась, даже ступила ногой в меховом ботике на занесенные снегом, рельефно изображенные рельсы, которые были проложены как раз на зрителя. Сзади окутанная сиреневым паром металлическая грудь в заклепках и высокая труба. Паровоз был нарисован с таким расчетом, а рельсы так натурально выписаны - с болтами и гайками, что было ясно: женщину он сейчас раздавит и пронесется дальше - через весь зал в клубах пара, разнося в щепы столики, подминая и разбрасывая посетителей. Страшная картина.
Коротыш принес стопку водки и удалился. Водка оказала на дядю Володю живительное действие. "Посмотрю в последний раз и отдам этой жабе".
Щелкнул замочек. Заслонясь салфеткой, дядя Володя раскрыл футляр. Крест осветил зал, разноцветные блики - на белой салфетке, даже, кажется, упали на картину. Жалко стало отдавать мафии, не поймут. "Хоть подержу на прощанье". Дядя Володя протянул руку, сейчас ладонь ощутит тяжесть золота. Но пальцы прошли сквозь разноцветное сияние. Пошевелил пальцами - как в воде.
Голограмма! Но он же держал этот крест! Как и где драгоценность заменили на изображение, невозможно было ни установить, ни вспомнить. Дядя Володя поспешно закрыл футляр и сунул его в портфель.
Между тем, полноватый, прекрасно одетый грузин, седые виски, вислые усы, скорее похожий на уроженца Марселя, подходил к столику. Дядя Володя оглянулся и придвинулся, стараясь делать это незаметно, ближе к проходу.
Джаба подал мягкую начальственную руку.
- Как долетели? Благополучно?
- Благополучно, - ответил дядя Володя и почему-то встал.
- Сиди, дорогой.
- Спасибо, - дядя Володя снова сел.
- Хочешь настоящего Мукузани?
Крепыш принес бутылку вина, открыл и удалился.
- Шашлык из осетрины?
Дядя Володя помотал головой.
- Только скажи, дорогой. У вас там такое подают, лучше не пробовать. А у нас вино сначала в Голландию везут, в Голландии специалисты проверяют, сортируют, бутылируют, вот какое вино! Попробуй. Посмотри на свет, как рубин, - и скороговоркой, как бы вспомнив: - А теперь, поглядим товар, уважаемый.
Володя молил Бога, чтобы Джаба не брал креста в руки. Тот раскрыл футляр, и цветные огни отразились в его влажных выпуклых глазах. Подержал недолго и закрыл футляр - огни погасли. Теперь Джаба смотрел на дядю Володю глазами хищной птицы. Он как будто ждал продолжения.
- Спасибо за вино, - сказал дядя Володя и торопливо поднялся.
- Так обедать не желаете? - спросил Джаба. Он все еще ждал чего-то.
- С удовольствием, - подхватив похудевший портфель, заторопился дядя Володя. - В следующий раз.
- Всегда за счет заведения, дорогой. Любые проблемы в Париже, обращайтесь к нам, уважаемый. Все уладим, - удивленно произнес Джаба, провожая его.
Когда он выходил из зала, невольно обернулся: хозяин смотрел ему вслед. На фоне Анны Карениной, которая торопилась лечь на рельсы, но не больше, чем дядя Володя - исчезнуть из этого помещения.
Он прошел на выход мимо металлических шкафов-холодильников, коротыша и выскочил из ворот. И уже на выходе вспомнил: он совершил промашку - не попросил денег! Конечно, Джабе это показалось очень подозрительным. Но не возвращаться же. Тем более -
Тем более за воротами гладкая парижская улица тупо уходила в грунтовую расхлябанную дорогу, которая, окунаясь в лужи и виляя, как пьяная, уводила по деревянным мосткам в какой-то забубенный березово-хвойный лес.
Пейзаж был странным даже на первый взгляд. От монумента на площади Республики открывался вид на дачный поселок Подмосковья, дальше высились дома парижского предместья. Вдали синела Эйфелева башня, похожая на игрушечную, на фоне белых вершин кавказских гор, какими они открываются в ноябре с Пицунды.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Дядя Володя бежал и не знал, куда бежит и как убежать от мафии. Что обман скоро обнаружится, он не сомневался. Его будут искать и найдут. Хоть бы не сразу нашли. Вокруг становилось все более пестро и непонятно, как будто разные города и местности вдруг решили жить по соседству и перемешались, как салат. Здания, дворцы, музеи, памятники чередовались, как в Диснейленде, но никто ничему не удивлялся.
Дядя Володя увидел Музей Метрополитен. "Здесь, - он решил, - меня не придет им в голову искать. Тем более это в Нью-Йорке".
Он купил у миловидной негритянки билет (она наградила его улыбкой - белозубая сдача с пятерки) и прошел мимо всех Рембрандтов в египетский зал. Но у всех посетителей, которые слишком усердно читали иероглифы, вырезанные на плитах, подозрительно оттопыривались задние карманы, невзначай распахивались твидовые пиджаки и из-под мышек вылезали рукоятки кольтов. Дядя Володя, прикрывая лицо каталогом, поспешно выскочил из музея.
Он не сомневался, за ним уже идет охота. И, как бы невзначай, завернул в ГУМ, чтобы затеряться в провинциальной толпе. Но, обычно равнодушные, продавщицы так внимательно разглядывали каждого мужчину в отделе верхнего платья, что ему пришлось надеть на себя в примерочной совершенно ненужный ему серый плащ и так выйти на улицу, утопив скулы в поднятом воротнике. Дядя Володя даже не решился ущипнуть за бедро никого из хорошеньких в синем.
Надо было куда-то спрятаться, побыстрей и понадежней.
Он спустился в парижское метро. Но там шла проверка документов у черных и арабов. У дяди Володи документов не было. Зачем ему - документы? Он тут же выскочил наружу.
За Севастопольском бульваром, на бывшем чреве, теперь ле Аль, далее за фонтаном - Манежная площадь, он попытался затеряться в праздничной толпе. Но вся молодежь была в коже, один дядя Володя в сером плаще резко бросался в глаза. Причем все жевали жвачку и выпускали розовые и зеленые пузыри изо рта. Лишь у дяди Володи, как он ни старался работать зубами, жвачка не пузырилась - не того сорта. Можно было легко застрелить его в толкучке. Подумают, щелкнул пузырем. Широкоплечий негр уже пробивался к нему, украдкой накручивая на пистолет глушитель.
Заметив характерные зеленые купола, дядя Володя направился в турецкие бани, там пистолет на себе не спрячешь. Но за ним бежали! - он побежал по ступенькам вверх, вниз, каблуки стучали все ближе - дядя Володя, задыхаясь, скатился в мраморный предбанник. Мимо, обгоняя его, размахивая березовыми вениками, пробежала толпа студентов. "Террористы!" Точно. Замаскированные ветками, из веников торчали узи.
Спрятаться было буквально негде. На улице - неважно какого города: Чикаго, Москвы, Парижа, Стамбула, Иерусалима - убивали легко и свободно. Разницы не было. Уже с визгом тормозили рядом черные лимузины, с обеих сторон торчали стволы.
Из-под колеса метнулась белая шавка. В отчаяньи дядя Володя решил воспользоваться одной из своих побочных жизней. Может быть, получится.
И вот он уже бежал по пересеченной дачно-городской местности параллельно железной дороге - белая, довольно крупная дворняга. Это была передышка.
Дядя Володя бежал, резво помахивая хвостом, и удивлялся. Он никак не мог взять в толк своим собачьим разумом, ведь он же все врал и даже не очень хотел, чтобы ему верили. Оказывается, может быть такое состояние его тела, данное его бессмертной душе, господа.
Никто, кроме псов и кошек, теперь не обращал на него никакого внимания. Но их дядя Володя не боялся; сморщив нос и оскалив желтые клыки, он издавал такое свирепое рычание, что дачные псы и кошки прыскали в стороны, будто на них напал дракон.
Своим собачьим чутьем, которым, надо признаться, дядя Володя обладал и прежде, он чуял: где-то близко Малаховка и дача Марины.
Однако, когда он от Томилинского парка вниз перебежал по толстой трубе живописную Пехорку, в быстром течении которой обнаружена вся таблица Менделеева, вдалеке, на той стороне, возле купы деревьев остановился белый Мерседес. Оттуда вышло несколько мужчин и один из них стал тщательно целиться - блеснуло стекло оптики. В листьях щелкнула пуля - хлобыстнул выстрел. С визгом дядя Володя бросился в кусты - опрометью, он не стал задумываться - совпадение или выследили, просто прибавил прыти.
Знакомая березовая роща. Кривая и длинная Змеевка или Змиевка, по укромным углам которой в крапиве и лопухах почивают блаженные пропойцы. Поворот на следующую улицу, и вот он - длинный решетчатый штакетник и калитка, куда входит принаряженная, он узнал ее сразу, в цветастом, низко повязанном платке Тея. И этому он не удивился. При таком положении вещей, так и должно было быть.
Из сада была слышна музыка, разговор. Солнце уже село.
На яблонях вверху между веток и яблок зажигались цветные фонарики. У Марины был праздник.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В сад он вошел, оправляя на себе несколько помятый при бегстве пиджак. За соснами мелькали цветные платья. Слышались женские голоса, будто кто-то струнно перебирал их, приятно задевая душу. Посмотрел на себя в зеркало - на стволе сосны, над фарфоровым умывальником. Вымыл руки, пригладил бородку. Протер и надел очки. Положил в рот душистую пастилку. Пожалуй, теперь он может появиться.
По дорожке навстречу бежала приятно возбужденная Майя, в каком-то безвкусном цветном шарфике и тяжелом, с золотом платье.
- Почему ты ничего не говорил о своих замечательных женах? О своей невесте? Чудо Востока!
- Какие жены? - только и мог сказать дядя Володя.
- Обманывал, малыш? - с нежностью произнесла Майя, протянув к нему ручки, - А мы, как познакомились, мигом подружились. Какой сад у твоей последней жены!
- И сама - смуглое яблочко - Марина, - басом сказала Тея, появляясь из-за спины Майи.
Солнце сквозь хвою посылало последний зеленый луч. Сзади, на террасе, под абажуром - еще робким оранжевым светом виднелись знакомые женские лица, прически, флоксы на столе - лиловые и белые. К террасе клонились золотые шары. И все веяло давно позабытым: детством, родителями, их сложными отношениями, катанием в лодке, и падали, падали яблоки - теперь уже румяные, зимние сорта. Одно, красное в полоску до невозможности, покатилось по дорожке к его ногам.
- Что вы празднуете? - наконец догадался спросить дядя Володя.
- Здравствуй, милый! Наконец-то! Мы все тебя ждем! - навстречу от террасы спешила принаряженная красивая Марина. И веселые, столько раз целованные, лица разом повернулись к нему.
- Мы празднуем праздник дяди Володи! - торжественно возгласила длинноногая Лида, она тоже была здесь.
- Подайте ему вина! - скомандовала Марина.