* * *
Электронная почта
Дорогой отец если хошь узнать где твой крест поди к 2531 зап 168 улицу кажись 2А где стоит церквуха в которой отец гадает на раковинах и режет курам глотки.
Дорогой Преподобный, мы - двое миссионеров Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней (мормоны), приписанные к Нижнему Ист-Сайду Нью-Йорка…
Дорогой отец, я - представитель группы людей, живущих в соседнем Нью-Джерси. Мы дали торжественную клятву защищать нашу республику и имя Господа нашего Иисуса Христа от всех пришельцев язычников, откуда бы они ни появились. И мы будем защищать нашу страну с помощью единственного средства, которое понимают эти люди. Мы умело защитим Республику силой Оружия, которое держим в руках по праву свободных белых американцев…
* * *
В этот день мы лежим рядом в постели, и Мойра рассказывает мне о себе: она выросла в Пенсильвании, в рабочей семье. Отучившись два года в столице штата, она бросила университет и переехала в Нью-Йорк. Мойра решила, что самое подходящее для нее - это работа в издательстве, но денег не хватало, и она устроилась на временную работу в штаб-квартиру одной корпорации, там шефом был ее будущий муж, который, что называется, положил на нее глаз. Конец истории она могла бы не рассказывать: он перевел ее в свой секретариат, назначил несколько свиданий, сделал предложение и занялся разводом, решив, что его двадцатилетний брак несколько затянулся. Руководители крупных фирм одинаковы. Жизнь для них - это бизнес. Эта деловитая жестокость жалуется им вместе с положением. В другую эпоху, эпоху дуэлей и цилиндров, он скорее всего выбрал бы себе для услады хористку из театра, но в наше время пылкость поубавилась. Теперь мы культурны, на стенах наших офисов висят настоящие картины, на обедах мы собираем романистов и кинорежиссеров, и даже знаем, кто такой Витгенштейн.
Со своей стороны Мойра окончательно оборвала все и без того ослабевшие связи со своей семьей, не пригласив родителей на торжество по случаю бракосочетания.
Такова генеалогия ее безмятежной уверенности и очаровательного равнодушия, которое она проявляла к своему положению среди этих людей, равнодушия, которое делало ее столь интригующей в глазах мужчин и женщин нашего склада, включая и меня самого.
Я был обманут не ею, а исключительно ее внешностью: насколько важна она в моей Америке. При этом я не испытывал никакого сочувствия к ее мужу, которого едва знал. Он был могущественной фигурой в бизнесе, его мнения относительно положения в экономике часто цитировали крупные газеты. Но Мойра говорила, что он ребенок, требовавший от нее непрестанного восхищения и постоянных похвал. Он все время беспокоился за свое положение в деловом мире, и ей приходится выслушивать его раздраженные разговоры о вещах, в которых она ровным счетом ничего не понимает. Муж изводил ее своими переходами от самовосхваления и гордыни к жалобным сомнениям в своих силах. Его преследовали беспричинные безликие страхи, по ночам он покрывался холодным потом и часто говорил, что боится того дня, когда все, что он сделал для себя, все, чем он владеет, будет у него отнято. Включая и меня, добавила Мойра в заключение.
Улыбаясь, она повернулась ко мне. Включая и меня, шепнула она еще раз и пощекотала мне ухо кончиком языка.
* * *
Когда песня стандартна и привычна, ее можно воспроизвести из любой составляющей ее части. Если вы начнете произносить слова, то на ум неизбежно придет мелодия. Если же вы начнете мурлыкать мелодию, то в памяти неизбежно всплывут слова. Это показатель необычайной системы перекрестных взаимоотношений, физическим эквивалентом которых могли бы выступить регенерация конечности или клонирование живого существа из одной клетки. Стандарты любого периода нашей жизни заложены в системе перекрестных ссылок и могут вызываться в мозг целиком или частями и даже являться в сознание непрошеными. Ничто иное не могло бы с такой мучительной ясностью оживить в памяти взгляд, ощущение, запах. Мы пользуемся стандартами в сокровенных уголках нашего сознания как знаками поступков и отношений. Эти стандарты могут стать дешевыми средствами психотерапевтической диагностики. Если вы, к примеру, сильно влюблены, все время думаете о ней и с нетерпением ждете встречи, то обратите внимание, что вы при этом напеваете. Это не песенка типа "Одного из многих"? Если да, то ваш роман скоро закончится.
* * *
Кража
Вчера, понедельник
Голосовое сообщение раввина Джошуа Груэна из синагоги эволюционного иудаизма, что на Девяносто восьмой улице Вест: В ваших интересах встретиться со мной как можно скорее. Ясно, что это не розыгрыш. Я звоню в синагогу. Рабби сердечен, но не хочет говорить о существе дела по телефону. Все правильно, Господи, так поступают все детективы: они расследуют. По голосу это серьезный молодой человек, один религиозный деятель обращается к другому. Какой наряд предпочесть - мирской или клерикальный? Я выбираю пасторский стихарь.
Синагога - здание из красного кирпича, расположена между Вест-Эндом и Риверсайд-Драйвом. Крутая гранитная лестница взлетает к входной двери. Видимо, эволюционный иудаизм включает в себя занятия аэробикой. Войдя внутрь, я понимаю, что, похоже, это действительно так. Джошуа (мой новый друг) оказывается коротко стриженным спортивным парнем ростом пять футов девять дюймов в свитере и кроссовках. Крепко жмет мне руку. Ему тридцать два - тридцать четыре года. Хорошо очерченный подбородок, благородный лоб. На черных вьющихся волосах нет никакой ермолки.
Прихожая, комната собрания, противоположный от входа конец увенчан аркой, посередине большой стол для чтения Торы, на стенах полки с молитвенниками и несколько рядов кресел, и все. Это и есть синагога.
Второй этаж. Джошуа представляет меня своей жене. Она кладет телефонную трубку на рычаг, встает из-за стола и пожимает мне руку. Она тоже раввин, Сара Блюменталь. Блузка, слаксы, милая улыбка, высокие скулы, никакой косметики - впрочем, она в ней и не нуждается, светлые волосы уложены в недорогой парикмахерской, старомодные очки, Бог в ее сердце. Она - помощник раввина в храме Эммануила. А если бы Триш носила воротник и совершала со мной евхаристию? Это забавно, но когда я думаю об этом, мне не смешно, совсем не смешно.
Третий этаж. Меня знакомят с детьми. Мальчики, двух и четырех лет, в своей родной обстановке. Потертые дверцы стенных шкафчиков, набитых мягкими игрушками. Дети жмутся к темнокожей гватемальской няне, которую тоже представляют как члена семьи…
К задней стене площадки третьего этажа приставлена железная лестница. Джошуа Груэн карабкается по ней наверх, открывает люк, вылезает на крышу. Спустя мгновение его голова появляется на фоне синего неба. Он жестом манит меня к себе, меня, бедного взвинченного Пэма, почти уничтоженного стрессом и твердо намеренного обойтись без больших усилий. Ни о чем ином я просто не в состоянии думать.
Но вот я стою на плоской крыше. По обе стороны квартала вырисовываются очертания многоквартирных домов Вест-Энда и Риверсайд-Драйва. Утыканные каминными трубами кирпичные крыши. Я прилагаю все силы, чтобы перевести дух и не перестать улыбаться. От стояния на крыше меня охватывает лихорадочное веселье и легкое головокружение. В реальный мир меня возвращает озадаченный вид рабби. Он смотрит на меня с удивлением. Почему я не спрашиваю, зачем он притащил меня сюда, на крышу? Да, действительно, зачем вы притащили меня на крышу? Засунув руки в карманы, Джошуа подбородком показывает мне направление. Что он мне показывает? Фасад дома, выходящий на Девяносто седьмую улицу. Вот он, на пропитанной битумом плоской крыше, перекладина параллельно фасаду, основание впрессовано в гранитное подножие. Да, это он - восьмифутовый полый бронзовый крест из епископальной церкви Святого Тимофея. Лежит, тускло поблескивая в лучах неяркого осеннего солнца.
Мне следовало сразу догадаться о причине звонка рабби, лишь услышав его голос. Я наклонился, чтобы лучше рассмотреть находку. Старые царапины и зазубрины. Несколько новых. Оказалось, что распятие сделано не из цельного куска бронзы. Поперечные перекладины крепились к стойке шипами. Я приподнял его на фут. Не очень тяжело, но оно слишком распятие, чтобы таскать его по станциям подземки.
Как рабби Джошуа узнал об этом?
Анонимный телефонный звонок. Мужской голос. Хэлло, рабби? У тебя горит крыша.
Горит крыша?
Если бы в этот момент дети были дома, то я вывел бы их на улицу и вызвал пожарную команду. Но в тот момент я схватил на кухне огнетушитель и поднялся наверх. Это было глупо. Конечно, никакая крыша не горела. Но какая она ни есть, это все же синагога. Место молитв и размышлений. И, как вы видите, на верхнем этаже живет еврейская семья. Так ошибся ли тот, кто звонил?
Отвернувшись от креста, он закусывает губу. Для него это отвратительный символ. Бушующий пожар в его синагоге. Крест прожигает ее этаж за этажом, словно накладывая на молитвенное собрание отпечаток христианской церкви. Я хотел сказать ему, что являюсь членом Комитета экуменической теологии межрелигиозного товарищества, а также Национального совета христиан и иудеев.
Все это весьма прискорбно. Я действительно сожалею о случившемся.
Это не ваша вина.
Я знаю, говорю я. Но с этой минуты город стал для меня еще более зловещим.
Раввины предложили мне чашку кофе. Мы уселись за кухонный стол. Я чувствовал, что мы близки, оба наших дома поклонения осквернены, испачкано все иудео-христианское наследие.
Эта банда охотилась за мной много месяцев. Но что они получили за свои усилия, я хочу сказать, они не могли выручить больше, чем от простой карманной кражи. Послушайте, рабби…
Джошуа.
Джошуа, вы читаете детективы?
Он откашлялся и покраснел. Сара Блюменталь улыбнулась. Пустяк, он читает их почти все время.
Ну что ж, давайте думать вместе. Здесь мы столкнулись с двумя тайнами.
Почему с двумя?
Эта банда. Я не могу поверить в то, что они заранее хотели совершить антисемитскую выходку. У них не было такого намерения. Они не из такого теста. Тащить распятие из Нижнего Ист-Сайда в Верхний Вест-Сайд? Нет, мы слишком многого от них хотим.
Значит, был кто-то еще?
Обязательно должен быть. Кто-то забрал у них распятие, если, конечно, этот кто-то не нашел его на помойке. Вот этот второй - или вторые - уже имел ясно очерченное намерение. Но как его затащили на крышу? И никто их не видел, никто не слышал?
Слышала Анхелина. Вы, как мне кажется, познакомились с ней на третьем этаже. Однажды утром она услышала на крыше какой-то шум. Да, это было как раз тогда, когда я ездила к матери, сказала Сара, посмотрев на Джошуа и ожидая подтверждения своим словам. Но шум продолжался недолго, и Анхелина перестала думать о нем, решив, что это была ремонтная бригада. Мы полагаем, что они прошли с соседней крыши. Дома стоят вплотную друг к другу.
Вы не прошли по кварталу? Не зазвонили в колокола?
Джошуа отрицательно покачал головой.
А что говорят копы?
Муж и жена обменялись быстрыми взглядами. Я вас умоляю, произнес Джошуа. Конгрегация новая. Пока это просто учебная группа, мы в самом начале пути. Мы - молодой побег. И нам меньше всего нужна реклама такого рода. Кроме того, кто бы они ни были, они хотели именно этого.
Мы не хотим рядиться в тогу жертв, сказала Сара Блюменталь, глядя мне в глаза.
И вот теперь, Господи, я сижу в моем кабинете, на голых, разрушенных хорах, и мне очень жаль себя. В этот вечер мне не хватает общества Сары Блюменталь. Это не вожделение, и ты знаешь, Господи, что я не стал бы скрывать от тебя этого. Нет, сейчас я думаю о том, как быстро я привязался к ней, как мне было уютно, с каким неподдельным радушием меня приняли в этих трудных для меня обстоятельствах. В этих людях есть свежесть и честность, я имею в виду их обоих, они так прониклись участием, эта чудесная молодая пара, ведущая спокойную, посвященную делу жизнь. Какой у них прочный семейный союз и, о Боже, какой он счастливый раввин, коли имеет рядом такого преданного друга.
Очевидно, что инициативу сообщить мне о пропаже проявила именно Сара. Он как раз сидел в доме и мучительно думал, что предпринять, когда она пришла домой с какой-то конференции. Он рассказал ей о происшествии и о том, что лежит на их крыше, а она сказала, что это, видимо, и есть то самое пропавшее распятие, о котором она прочла в газете.
Я этого не читал и отнесся к словам жены скептически.
Ты думал, что это очень странно, когда новость сама падает тебе на колени, сказала Сара.
Это верно. Новости - это всегда то, что случается не с тобой. А как понять и осознать то, что тебе известно больше, чем какому-то репортеру? Но мы нашли заметку.
Он не разрешает мне ничего выбрасывать, сказала Сара.
В данный момент это оказалось большой удачей, ответил муж.
Мы живем как в Библиотеке Конгресса.
Итак, благодаря Саре мы имеем законного владельца.
Она посмотрела на меня и слегка покраснела. Она сняла очки и пальцами потерла нос. Я увидел ее глаза и успел рассмотреть их за то краткое мгновение до того, как она водрузила очки на прежнее место. Близорукие глаза, как у той девочки, в которую я влюбился в выпускном классе.
Я очень вам благодарен, говорю я своим новым друзьям. Кроме всего прочего, это настоящая мицва. Могу я воспользоваться вашим телефоном? Мне надо пригнать сюда фургон. Мы можем разобрать распятие, завернуть каждую часть и вынести из парадного подъезда, и никто не догадается, что именно мы выносим.
Я готов разделить расходы.
Спасибо, это совершенно лишнее. Мне не следует этого говорить, но в последнее время моя жизнь превратилась в сущий ад. У вас отличный кофе, но, может быть, найдется и какая-нибудь выпивка?
Сара подходит к стенному шкафу. Виски подойдет?
Джошуа, вздохнув, откидывается на спинку кресла. Мне приходится пить в одиночестве.
Представьте мое положение: распятие разобрано и словно строительный материал лежит за алтарем. До воскресного богослужения я не успею смонтировать и повесить его на место. Прекрасно, я прочту проповедь и без него. На апсиде, на месте, где оно висело, остался довольно четкий отпечаток. Мы вознесем молитвы Богу во имя его единосущного Сына Иисуса Христа. Неплохо, Пэм, ты еще можешь доставать голубей из шляпы, если захочешь.
Я почти убедил себя в том, что имею дело с какой-то новой сектой. Я думал: хорошо, я стану сторожить, глядя на храм с противоположной стороны улицы, и смотреть, как они будут разбирать Святого Тима по кирпичику. Может, я помогу им. Его восстановят где-нибудь в другом месте как народную церковь. Как выражение веры. Я буду иногда заходить туда, слушать проповеди. Может быть, чему-нибудь научусь…
Есть еще одна идея, совершенно паранойяльная: все закончится установкой креста в Сохо. Мне остается подождать несколько месяцев, может быть, год, а потом я посмотрю с улицы в окна галереи и увижу его там, установленный и украшенный должным образом подобранными высказываниями. Такова светская версия. А я-то думал, что предусмотрел все возможности. Что я хочу сделать из этой ночной культуры вороватых идиотов… этих безмозглых похитителей бесценного, которые, гогоча, шляются по улицам, неся - что? что бы то ни было! - по водянистым волнам городского нигилизма… в тусклых проблесках их сознания брезжит что-то, имевшее некогда значение, которое они, смеясь, не могут вспомнить. Иисусе, это даже не святотатство. Собака, крадущая кость, лучше их знает, зачем крадет.
* * *
Мойра, женщина, переступившая грань между классами, превращается в рассказ. Он немного сноб, не правда ли? Мне не очень нравится, что по вечерам он часто ходит в Метрополитен. Он был шокирован, когда она пощекотала язычком его ухо. Его возмутила отнюдь не вульгарность, а само действие человека, которого ты представлял себе совершенно иным.
Единственный способ справиться с таким положением - это перевернуть моральную природу и снабдить ее мотором. Но тогда вся история превращается в кино.
Кино: Парень начинает любовную интрижку с элегантной трофейной женой делового руководителя - все трое в кипящем котле нью-йоркского общества, состоящего, как известно, из издателей, художников всякого рода, рекламных магнатов, журналистов и дельцов с Уолл-стрит.
После некоторого поощрения она превращается в пылкую любовницу, не знающую ни моральных ограничений, ни чувства вины, ни морального самоосуждения. Он не может изобрести ничего такого, чему бы она воспротивилась. Он изобретателен. Она приветствует любое его извращение, не сердится и не злится. Ничто не вызывает ее недовольства.
Исходя из условий, которые он диктует, она учится не требовать от их отношений больше, чем он сам готов ей дать. Он завоевывает над ней неограниченную власть. Он единолично решает, когда они встретятся, как они проведут время, какую новую позу он заставит принять ее, охваченную жаркой лихорадкой самоунижения. Ей же достаточно того, что она встречается с ним, прощает их обоих и возвращается домой до следующего раза.
Но ее полное подчинение его воле и стабильность романа начинает надоедать любовнику. Он распространяет свой контроль на ее отношения с мужем: когда она должна иметь с ним секс, а когда воздерживаться от секса, какую одежду она должна носить, какими духами пользоваться, какие обеды она должна заказывать своему повару, какие рестораны она должна посещать с мужем, куда она должна с ним ездить и на каких простынях спать в супружеской постели. И так далее, вплоть до количества супа в супнице. Возможность пользоваться любовницей как пультом дистанционного управления личной жизнью мужа, оживляет его.
Сейчас я вижу, что он - полное дерьмо. Почему я должен иметь с ним что-то общее? Однажды, по его указанию, муж оказывается с женой на Мауи, и пока он - муж - загорает на частном пляже, любовник в его номере стаскивает с жены купальник, выковыривает из ее паха мелкие песчинки и кончиками пальцев вдавливает их в самые нежные части ее тела. Она задыхается, она впала в зависимость от опасности, которую представляет собой ее любовник, от угрозы ее благополучию, самоуважению, самой жизни.
Такой негодяй, как этот парень, должен быть настоящей звездой. Я хочу сказать, что если на месте любовника окажется жирный лысый тип, страдающий одышкой, то публика вспыхнет от негодования и потребует назад свои деньги. Итак, он худощав, тренирован, заботится о себе, как заботятся все люди, лишенные искренней веры. Он бегает по утрам, работает с почти религиозной страстностью только для того, чтобы поддерживать себя в надлежащей форме, именно это является его жизненной обязанностью. Он мало пьет, не допускает излишеств, единственное исключение - интриги, в которых он большой мастер. Он не делает ни малейших усилий, чтобы завоевать благосклонность других, не снисходит до праздных разговоров, предназначенных только для того, чтобы показать, что он никому не угрожает. Он никогда не повышает голоса. Когда он забавляется - он высокомерен, когда злится - становится тихо угрожающим. Его эгоизм настолько равномерно проникает во все аспекты его жизни, что почти незаметен и кажется просто налетом снобизма, некой надменностью, которая при ближайшем рассмотрении оказывается видимой безжалостностью. Это привлекает женщин. Это привлекло и ее.